Столичные истории. Гости

Полуночный стук в ворота сам по себе не удивил дозорных в «Алом льве». К хэшу Лофру приходят разные люди, и многие таковы, что днём их на улице не увидишь. Одни в каретах сидят, за закрытыми шторами, а другие эти самые кареты стерегут по кустам, – так шутят младшие ученики. Но у языкастых недоумков мало надежд вырасти в старших учеников, куда более молчаливых и осведомлённых.

Ночами при воротах дежурят старшие. Им сумеречные гости понятны уже по манере стука… Но только не в этот раз. То ли царапнули, то ли мазнули костяшками пальцев – робко, с сомнением.

– Назовите себя и своё дело, – хмурясь и продолжая строить догадки о госте за воротами, потребовал безродный Омаса, в шутку именуемый теми самыми языкастыми новичками «сын хэша» за впечатляющие рост и вес. Он и правда ниже Лофра всего-то на ноготь. По ширине плеч и вовсе равен, только болезненно-вспухшего брюха у Омасы нет.

– Да откуда бы вам знать меня, мил человек, – смущённо извинился из-за ворот слабый женский голос. – А дело моё вот, всё на бумаге. Сказано передать в целости, прямо в руки хэшу Лофру, а уж он по доброте своей и решит, что к чему.

Омаса сразу разобрал деревенский выговор, ведь у него у самого был похожий лет пять назад, когда довелось стоять по другую сторону ворот и стучать, не веря, что откроют и выслушают. Ладонь Омасы протёрла затылок, не склонный потеть и зудеть от сомнений. Толстые пальцы вцепились в короткие, курчавые волосы, похожие густотой и свалянностью на медвежий мех.

– А разбудим-ка хэша, – вымолвил Омаса, сразу выбрав решение, какого от него не ждал никто из стоящих рядом. Могучая ладонь отяготила плечо соседа. – Ступай.

– Я? – пискнул, проседая под рукой, младший.

Переспрашивать, получив приказ, тем более в дозоре, тем более ночью – совсем уж плохо. Так что, пока Омаса разворачивался всем телом, сопя от недоумения, младший вывернулся из-под руки и помчался, как лист, влекомый ураганом всё далее от каменного утёса…

Омаса замер, именно как каменный. Он более не шелохнулся, покуда доски скрипом не обозначили пробуждение хэша, и сам Лофр не возник на крыльце, зевая и лениво похлопывая пухлой рукой по ненавистному своему, не желающему худеть, брюху.

Хэш облокотился на перила. Он молчал и ждал.

– Дело к вам. Как видно, особенное, – сообщил Омаса и без усилия подвинул в проушинах запорный брус, который большинство здесь полагало бревном.

– Видно ему, – оживился хэш, щурясь то ли в насмешке, то ли со сна. – Ночь глаз коли, а дубине видно. Умных учу-учу хоть днём всматриваться, а дубине – через дубовую воротину видно.

Продолжая ворчать под нос и часто повторяя про дубину, хэш спустился с крыльца и побрёл к воротам. Дозор притих. Все знали: когда Лофр вот так переваливается и смаргивает, ему изрядно плохо. И такого его поднять с постели, вынудить всунуть опухшие ноги в тапки – уже беда… а вдруг еще и нет ей причины?

Омаса играючи двинул створку ворот, отступил на шаг и поклонился гостям, еще толком не видя их.

Скрипнули колеса, застучали копыта – женщина, вежливо поклонившись в ответ, ввела под уздцы лошадь, впряжённую в лёгкую двуколку. Лофр споткнулся, хмыкнул… и прибавил шаг.

– Червяк, ты выполз из норы? Сам или опять погнали? По твоей бледной роже моей лучшей дубине и без слов рисуется жалостливый ответ. Но я-то знаю: ты от рождения сизый поганец, всегда по уши в… гм. Не важно, а вот как при тебе смогла завестись женщина? – Глаза Лофра блеснули ярче. – Живая, а не пером к бумаге пришпиленная. Вылезай, немочь. Помрёшь после, а покуда представь меня.

В двуколке завозились, распихивая ворох шерстяных покрывал и бормоча невнятно, толком не проснувшись. Женщина не обернулась к спутнику, она, чуть наклоня голову, пристально изучала Лофра, вслушивалась в его сиплое дыхание, считала шаги и, кажется, норовила на слух – взвесить…

– Вам лежать надобно, добрый хэш, – неожиданно строго велела гостья, подалась вперёд, взяла Лофра под локоть и принялась разворачивать к парадному крыльцу. – Испарина… так оно понятно было сразу, что испарина. Верно сын говорил, не лечат в столице этой, а только калечат. Ещё говорил, нрав у вас непростой, и лекарей вы гоняете, почём зря. В боку с утра колет или под вечер началось? Здесь или пониже и, может, немеет ещё тут и тут?

– Вот всё это, но со вчерашнего утра, если не учитывать крайние лет десять… А с лекарями… да, всякое случается.

К полнейшему изумлению дозора, хэш не сопротивлялся и брёл к крыльцу. Все указания, какие он дал – это короткий жест руки: мол, сами тут с прочим разбирайтесь, не дети. Хэш щурился, пристально, почти невежливо рассматривая гостью и без зазрения совести наваливаясь на её плечо – чтобы вела и слушала жалобы… А разве прежде хэш имел привычку перечислять свои болячки? Вслух! И даже громко, со вздохами…

– Так вы зовите меня Лофр, а не хэш. Как опыт подсказывает, хэшей лечат вовсе уж плохо. Их и за золото, и за страх, и за уважение – один край, только и делают, что калечат… Но в Тосэне другой обычай, там лечат с душой. Вон червяк Монз бодро ползает. Одно мне странно: двуколка под весом книг не хрустит.

– Он все роздал, без жалости, – сникла женщина. – Я Ула, вы моего сына, пожалуй, помните?

– Вы и есть та лучшая в мире травница. Ага, – Лофр замер, похлопывая себя по брюху. – Ага! Повезло мне. Вот только знать бы, какой такой ценой… и где сам Ул?

– Не ведаю, – всплеснула руками Ула. – Монз указал: спешно ехать сюда и лишнего не думать, а если сделается ему вовсе худо, показать письмо. Спорить было невозможно, видно ведь: он безвозвратно из дома подался.

– Худо… Червь резвее моего ползает, – Лофр отстранился, обернулся и завистливо глянул на гостя, переминающегося у двуколки. – Мне его не жаль, мне себя жаль. А ваш Ул та еще заноза, не пропадёт. Ловкий – аж не глядя выпороть охота.

– Он хороший мальчик, – смутилась Ула. Вновь поддела хэша под локоть и повела далее, по ступенькам в дом. – Тяжело на вдохе или же на выдохе донимает главная боль? Тут или левее? А вот стукну легонько, отдаёт куда?

Лофр, пропавший было в коридоре, снова выглянул в полуприкрытую дверь, тараня её брюхом. Нахмурился, наблюдая обычную, деловую суету. Коня уже распрягли и ведут прочь, тюки и короба отвязывают с задней площадки двуколки, снимают и бережно несут в дом. Прибывшего в двуколке гостя поддерживает под локоть сам Омаса, и весь, дубина здоровенная, исполнен чисто деревенской почтительности.

– Эй, короб с травами, сюда, – позвал хэш и пронаблюдал, как короб о двух ногах – лёгкий, но объёмный, человека и не видать за ним – помчался во весь дух к крыльцу. Хэш высунулся из двери по пояс и взревел: – Кухня! Самих изжарю, если гости ужина сей миг не получат.

Подворье «Алого Льва» затаилось, благоговея, пока хозяйский бас катился и дробился, вызывая эхо… Так и узнали, что гости к хэшу прибыли особенные, а Омаса – вот же дубина с чутьём, по роже и не заподозрить! – опять не сплоховал.

Утром новости подтвердились, даже с избытком. Ни свет ни заря во дворе проявился стук. Заныли, завизжали пилы. А, когда пришло время выходить для утренних занятий, всякий споткнулся, с недоумением обнаружив новое: беседку, низкий стол внутри, подушки по всему полу, на южный манер. Посреди беседки – бодрого Лофра, отоспавшегося впервые с незапамятных времён! В уголке самовар. А при нем гостью, сосредоточенно перебирающую травы перед длинным рядом разноразмерных чайничков.

– Сколько у вас детишек, – по-деревенски простовато улыбнулась гостья.

Странно, но усмехаться в ответ на такую наивность мало у кого из «детишек» получилось. Голос у гостьи был тёплый, спокойный, и смотрела она как-то… хорошо. Даже Лофр при ней выглядел непривычно мирным.

– Лентяи, – тыча пальцем в тех, кто заслужил такую оценку, сообщил Лофр и продолжил: – Олухи крайние, бездари с гонором, людоеды начинающие, мелкое зверье, дубины, лисы ядовитые. Тут всякой твари не сложно подобрать пару. Вот только где детишки? Переростки недорослые.

– И так вас ценят, глянуть радостно, – не меняя тона, продолжила гостья. Проверила уже заваренные травы и наполнила маленькую чашку. – Мой Ул был здесь под хорошим присмотром.

– В синяках ещё до зари, – кивнул Лофр, выпил отвар и поморщился.

– Мальчишка, – отмахнулась Ула. – Он шебутной, рубахи так и горят, до первой стирки иной раз не донашивает… Теперь вот такой отвар, он горьковат, но надо медленно пить, мелкими глоточками.

Лофр послушно выпил. Прокашлялся и тяжёлым взглядом обвёл двор.

– Детишки, – в голосе звучала угроза, – кто вякнет за воротами, что травница хороша, тот вякнет крайний раз в жизни, ага? Мне тут толпа болезных не требуется. В ваших интересах быть умными и лечить синяки и вывихи без очереди.

Ула подсунула под большую руку ещё одну чашку с отваром. Лофр выпил, посидел, прикрыв глаза и вслушиваясь в себя. Кивнул.

– Омаса! А постой-ка при двери. Сквозняки, – Лофр неопределённо повёл ладонью, намекая на излишне развитый слух некоторых ловкачей.

Сам хэш без спешки поднялся, постоял, глубоко дыша и жмурясь. Глянул на доверенного слугу, кивнул – и тот убежал исполнять оговорённое заранее: звать ещё одного человека. Гостья засуетилась, расставляя заполненные кипятком чайники на большом подносе. Сунулась было нести его, тяжеленный… но Омаса снова оказался расторопен, опередил даже безмолвный приказ хэша. Подхватил поднос, плавно поднял и умостил на раскрытой ладони. Неловко, сопя и понуря голову, протянул руку гостье, помогая сойти по ступеням: вдруг ноги затекли, пока сидела?

От главного крыльца прошаркал, опираясь на руку доверенного слуги, второй гость. Младшие ученики примчались с кухни, нагруженные выпечкой и изюмом – на заед к большому разговору. Затем все, кроме хэша и гостей, покинули зал для бесед. Омаса пристроился подпирать дверной косяк, готовый от такой поддержки окосеть…

Так в «Алом Льве» узнали ещё одну важную новость: гости хоть и выглядят простоватыми, а знают нечто, ценное для сквозняков. Конечно, тайны сейчас слышит Омаса, ему внятно всё до последнего словечка, ведь давно уже проверено: слух у этого медведя – летучим мышам на зависть! Но проще уловить и допросить сквозняки, чем добиться хоть намёка от упрямца. Хуже был только прежний любимчик Лофра, Дорн хэш Боув – беловолосый красноглазый отпрыск покойного канцлера. Тот был – зверь с графским титулом и волчьей злостью… Омаса проще: он безроден и благодушен. Он не обижается, кажется, ни на кого и никогда. А красноглазый граф вскипал до начала разговора и умел извести любого, совершенного любого – словами, молчанием, дракой или отказом от неё. Кажется, и самого хэша он раздражал…

– Монз, верно я вспомнил вчера? – Лофр начал с прямого вопроса, пока во дворе учились убивать и уклоняться, не отвлекаясь на любопытство.

– Я-то решила, вы в дружбе, и давно, – удивилась Ула.