Пациент

В палате 313 у нас Мухтар Яутай.

Ноги у него на кровати не умещаются. Они длинные, как у комара-долгоножки; туловище, к которому они крепятся, тоже длинное. Мухтар поступил к нам худым и с тех пор похудел еще сильнее. Если он в ближайшее время не выйдет из комы, мы его потеряем.

В углу палаты стул. Я придвигаю его к кровати Мухтара, сажусь и, низко опустив голову, прячу лицо в ладонях. Еще немного, и заболит голова. Я пришла поговорить с Мухтаром об Айюле, но все мысли почему-то о Тейде.

– Пусть… Пусть он…

Писк кардиомонитора, раздающийся каждые несколько секунд, действует успокаивающе. В коматозном состоянии Мухтар уже пять месяцев, с тех пор как попал в аварию вместе с братом. За рулем сидел брат, в итоге отделавшийся хлыстовой травмой.

Однажды я видела жену Мухтара, и она напомнила мне Айюлу. Нет, не яркой внешностью, а махровым эгоизмом.

– В коме держать его дорого, да? – спросила она у меня.

– Желаете, чтобы мы отключили аппаратуру? – парировала я.

Женщина обиженно подняла подбородок.

– Разве не должна я понимать, на какие траты иду?

– Насколько я поняла, лечение оплачивается средствами мистера Яутая.

– Да, но… Я… Я просто…

– Надеюсь, он скоро выйдет из комы.

– Да… я тоже надеюсь…

С тех пор утекло немало воды, и близится день, когда и дети Мухтара решат, что самое разумное – отключить его от системы жизнеобеспечения.

До тех пор у меня есть прекрасный слушатель и внимательный друг.

– Пусть Тейд заметит меня, Мухтар. По-настоящему заметит.

Жара

Жара стоит угнетающая, и мы, сами того не замечая, начинаем двигаться меньше, чтобы избежать перегрева. Айюла в кружевном розовом лифчике и черных трусиках танга (ага, тоже кружевных) растянулась поперек моей кровати. Практичное белье она носить не в состоянии. Ноги Айюла свесила с одного конца, руки – с другого. У нее тело соблазнительницы из видеоклипов, блудницы, суккуба. Ангельскому личику оно совершенно не соответствует. Айюла периодически вздыхает, напоминая мне, что жива.

Я уже вызвала мастера по ремонту кондиционеров, пообещавшего быть через десять минут. С тех пор прошло два часа.

– Умираю… – стонет Айюла.

Домработница приносит вентилятор и ставит его перед Айюлой. Пот, струящийся у меня по лицу, она, похоже, не замечает. Гудящие лопасти разгоняют воздух, и в комнате становится чуть прохладнее. Я спускаю ноги с дивана и плетусь в ванную. Наполнив раковину холодной водой, я споласкиваю лицо и завороженно смотрю на легкую рябь. Перед глазами труп, медленно уплывающий от берега. Что подумал бы Феми, если бы знал, что ему суждено сгнить под мостом Третий Материк?

Мост, по крайней мере, повидал немало смертей.

Не так давно скоростной автобус, битком набитый пассажирами, упал с моста в лагуну. Никто не выжил. С тех пор водители автобусов кричат потенциальным пассажирам: «Osa! Osa!» – в лагуну, мол, едем, прямо в лагуну!

В ванную заваливается Айюла, на ходу спуская трусики.

– Писать хочу!

Она плюхается на унитаз и вздыхает с облегчением: ее моча барабанит по белой керамической чаше. Я выпускаю воду из раковины и выхожу. Слишком жарко, чтобы возмущаться тем, что она пользуется моим санузлом. Слишком жарко, чтобы напоминать, что у нее есть собственный. Слишком жарко, чтобы разговаривать.

Пользуясь отсутствием Айюлы, я ложусь на кровать, закрываю глаза… И вот он, пожалуйста! Феми. Его лицо навсегда отпечаталось у меня в сознании. Я невольно гадаю, каким он был. Других я видела живыми, а Феми – ни разу.

Я знала, что Айюла с кем-то встречается, налицо были все признаки: и жеманные улыбки, и ночные разговоры по телефону. Внимательнее надо было следить. Если бы пересеклась с Феми, я, возможно, почувствовала бы вспыльчивость, которую приписывает ему Айюла. Возможно, я сумела бы вмешаться в их отношения и предотвратить жуткую развязку.

Когда Айюла смывает за собой, у меня на кровати вибрирует ее телефон, и… Идея! На телефоне у нее пароль, если «1234» можно назвать паролем. Я пролистываю многочисленные селфи и наконец нахожу его фото. Плотно поджатые губы, смеющиеся глаза. Айюла на том снимке тоже присутствует, но энергия Феми так и бьет с экрана. Я улыбаюсь ему в ответ.

– Что ты делаешь?

– Тебе сообщение пришло, – отвечаю я и быстро возвращаюсь на главную страницу.

Инстаграм

Тег #ПропалФемиДюран взорвал интернет. Особенно хитовым стал один пост – Айюлин. Она вывесила их совместное фото с комментарием, что последней видела Феми живым, и с горячей просьбой отозваться тому (ну, хоть кому-нибудь!), кто располагает полезными сведениями.

Фото Айюла запостила из моей комнаты, но меня в известность не поставила. Теперь говорит, что молчание с ее стороны показалось бы бессердечным: она же была его девушкой. Телефон звонит, Айюла отвечает.

– Алло!

Секундой позже она пинает меня.

– Какого че…

– Это мать Феми, – шепчет она, и у меня стынет кровь: откуда у нее Айюлин номер? Сестра включает громкую связь.

– …дорогая, он не говорил тебе, что куда-то собирается?

Я категорично мотаю головой.

– Нет, мэм, я ушла от него довольно поздно.

– На следующий день на работу он не явился.

– Ну-у-у… иногда по ночам Феми выбирался на пробежку.

– Да, знаю. Говорила я ему, что ночами бегать опасно. – Мать Феми начинает плакать так горько, что я тоже не выдерживаю. Плачу я беззвучно, но слезы, на которые я не имею права, жгут мне нос, щеки, губы. Начинает плакать и Айюла, как всегда, стоит заплакать мне. Хорошо, что я плачу редко. Айюла не плачет, а рыдает – громко, драматично. Наконец всхлипы превращаются в икоту, и мы успокаиваемся. – Не переставай молиться за моего сыночка! – хрипло просит мать Феми и отсоединяется.

Я поворачиваюсь к сестре.

– Что с тобой творится, черт подери?!

– А в чем дело?

– Ты не осознаешь серьезность своего поступка? Тебе нравится эта ситуация?

Айюлины глаза темнеют, пальцы теребят дреды.

– В последнее время ты смотришь на меня как на монстра, – чуть слышно говорит Айюла.

– По-моему, ты не…

– Это называется виктимблейминг, осуждение и обвинение жертвы…

Жертвы? По чистому совпадению все те инциденты с мужчинами не оставили на Айюле ни синячка, ни царапинки? Что она от меня хочет? Каких слов ждет? Я не спешу с ответом, я считаю секунды, а если молчание затянется, оно и будет ответом. Спасает меня скрип открывающейся двери. Заходит мама, одной рукой придерживая полуготовый геле ^[3].

– Помогите завязать, подержите геле.

Я встаю и придерживаю свободный конец геле. Мама поворачивается и чуть наклоняется, чтобы посмотреться в мое трюмо. Глаза-щелки изучают широкий нос и толстые губы, слишком большие для овального лица. Мама накрасилась красной помадой, отчего рот кажется еще крупнее. На внешность я копия мамы, даже родинку под левым глазом унаследовала. Я в курсе, что означает такая родинка, и комизм чувствую. Айюлина красота – чудо, заставшее маму врасплох. Исполненная благодарности, мама позабыла, что мечтала о сыне.

– Я собираюсь на свадьбу к дочери Сопе. Вам обеим стоит пойти. Может, хоть познакомитесь с кем-то.

– Нет, спасибо, – сухо отвечаю я.

Айюла улыбается и качает головой.

Мамино отражение хмурится.

– Кореде, ты же понимаешь, что твоя сестренка согласится только за компанию с тобой. Ты что, не хочешь, чтобы она вышла замуж?

Можно подумать, Айюла живет не по собственным правилам… Логики у мамы хоть отбавляй! Не стану я реагировать ни на сюрное мамино заявление, ни на то, что семейное положение Айюлы заботит ее больше, чем мое. Можно подумать, любовь только для красоток.

Самой-то мамочке любви не досталось. Ей достался отец-политик, вот она и заарканила супруга, считавшего брак средством достижения цели.

Наконец геле, настоящий шедевр на небольшой маминой голове, готов. Мама наклоняет голову и так, и эдак и хмурится, недовольная своей внешностью, вопреки красивому геле, дорогим украшениям и умело наложенному макияжу.

Айюла встает и целует маму в щеку.

– Ты сама элегантность! – восклицает сестренка. Стоит ей так сказать, и слова превращаются в реальность. Мама раздувается от гордости, поднимает подбородок, расправляет плечи. Теперь она похожа как минимум на величественную вдову. – Давай я тебя сфотографирую! – Айюла берет телефон.

Под руководством Айюлы мама меняет чуть ли не сотню поз, потом они пролистывают результат своих трудов и выбирают фото, которое их устраивает: на нем мама в профиль, одну руку опустила на бедро, запрокинула голову и смеется. Хорошее фото! Айюла возится в телефоне, кусая нижнюю губу.

– Ты что делаешь?

– Выкладываю его в инстаграм.

– Вконец сдурела? Или забыла свой предыдущий пост?

– А о чем ее предыдущий пост? – интересуется мама.

У меня аж мороз по коже: в последнее время столько событий… Отвечает маме Айюла:

– Я…. Феми пропал.

– Феми? Тот милый парень, с которым ты встречалась?

– Да, мама.

– Jésù ṣàánú fún wa! ^[4] Что же ты мне не сказала?

– Я… Я в шоке была.

Мама бросается к Айюле и крепко ее обнимает.

– Я твоя мать, ты должна рассказывать мне все, понятно?

– Да, мама.

Конечно же, всего Айюла рассказать ей не может.

Пробка

Я сижу в машине, терзаю ручку рычага переключения передач и перескакиваю от одной радиостанции к другой, потому что делать больше нечего. Пробки – бич нашего города. На часах только 5:15, а моя машина застряла в потоке транспорта, таком плотном, что не шевельнуться. То поставлю ногу на педаль тормоза, то уберу – уже устала.

Я отрываюсь от автомагнитолы и случайно перехватываю взгляд патрульного дорожной полиции, который рыщет среди машин, выбирая себе очередную горемычную жертву. Вот он втягивает щеки, хмурит лоб и направляется ко мне.

У меня сердце падает, падает на пол, а подбирать некогда. Чтобы унять дрожь в руках, я судорожно стискиваю руль. Феми тут ни при чем. Феми тут совершенно ни при чем. Оперативно работающей полицию Лагоса не назовешь даже с натяжкой. Те, чей долг – поддерживать порядок на улицах города, в основном заняты выбиванием денег у обывателей, чтобы сдобрить нищенскую зарплату. Не может быть, что они уже вычислили нас.

А этот тип – из дорожной полиции. Его основная задача, смысл его существования – гоняться за теми, кто ездит на красный. По крайней мере, в этом я себя убеждаю, чувствуя, как подкатывает дурнота.

Патрульный стучит мне в окно, и я опускаю его на несколько дюймов – достаточно, чтобы полицейский не злился, но недостаточно, чтобы он просунул руку и разблокировал мне дверь.

Патрульный опирается на крышу машины и подается вперед, словно хочет поболтать по-дружески. Желтая рубашка и брюки цвета хаки накрахмалены по самое некуда – ткань даже на сильном ветру не колышется. Опрятная форма – свидетельство уважения ее обладателя к своей профессии; по крайней мере, так подразумевается. Глаза у полицейского темные, как колодцы в бескрайней пустыне, а кожа почти такая же светлая, как у Айюлы. Пахнет от него ментолом.

– Знаете, почему я вас остановил?

Хочется уточнить, что вообще-то меня остановила пробка, но слепому ясно: ситуация безнадежная. Мне от него не отделаться.

– Нет, сэр, – отвечаю я как можно любезнее. Если бы нас вычислили, то наверняка послали бы не дорожную полицию. Наверняка…

– Ремень безопасности. Вы не пристегнулись.

– Ой… – Я вспоминаю, как дышать. Впереди машины начинают двигаться, а я вынуждена стоять на месте.

– Права и регистрационный документ на машину, пожалуйста.

Предъявлять этому типу водительские права совершенно не хочется. Это глупость, не меньшая, чем пускать его в машину: потом все решения будут за ним. Я мешкаю, патрульный пробует открыть водительскую дверь и кряхтит, обнаружив, что она заблокирована. Он выпрямляет спину, и заговорщицкую вкрадчивость как ветром сдувает.

– Мадам, я попросил права и регистрационный документ на машину! – раздраженно повторяет он.

В любой другой день я воспротивилась бы, но сейчас нельзя привлекать к себе внимание. Я за рулем машины, которая доставила Феми к месту упокоения. В багажнике у меня пятно от хлорки.

– Командир, не злись! – начинаю я, старательно изображая пиетет. – Ну, облажалась я. Больше не буду. – Такие слова скорее в его духе, чем в моем. Образованные женщины бесят мужчин вроде этого патрульного, поэтому я изображаю неграмотную речь. Подозреваю, что потуги на неграмотность еще сильнее выдают мой статус.

– Женщина, откройте дверь!

Вокруг ползут вперед машины. Некоторые водители бросают на меня сочувственные взгляды, но остановиться и помочь желающих нет.

– Командир, ну давай договоримся! Уверена, мы друг друга поймем. – Гордость меня покинула, только что делать? В другой ситуации я справедливо назвала бы этого типа преступником, но Айюлины деяния вынуждают осторожничать.

Патрульный скрещивает руки на груди: он недоволен, но меня выслушает.

– Вот по-честному, денег у меня особо нет. Но если ты согла…

– Я хоть заикнулся о деньгах? – негодует патрульный и дергает ручку водительской двери, словно мне хватит глупости ее разблокировать. Он встает прямо и подбоченивается. – А ну глушите мотор!

Я открываю рот, закрываю, не издав ни звука, и молча смотрю на патрульного.

– Разблокируйте двери! Не то отгоним машину в участок и будем разбираться там.

У меня кровь стучит в висах. Обыск машины для меня – риск неимоверный.

– Командир, ну пожалуйста! Давай между собой договоримся! – умоляю я, срываясь на визг.

Патрульный кивает и снова наклоняется к окну.

– Как договоримся?

Я достаю из кошелька три тысячи найр ^[5], надеясь, что этого хватит и патрульный быстро согласится. Темные глаза вспыхивают, но он хмурится.

– Несерьезно вы настроены.

– Сколько тебе нужно, командир?

Патрульный облизывается, оставляя на губе блестящую каплю слюны.

– Я что, на сопляка похож?

– Нет, сэр.

– Так дайте столько, чтобы серьезному мужчине понравилось.

Я вздыхаю. Гордость говорит мне «прощай», когда я выкладываю еще две тысячи найр ^[6]. Патрульный берет их и величественно кивает.

– Пристегните ремень безопасности и больше так не ошибайтесь.

Патрульный уходит, и я пристегиваюсь. Через какое-то время руки перестают дрожать.

Приемный покой

В больницу заходит мужчина и направляется прямиком к столу регистратора. Он невысок, но компенсирует это дородностью. Он надвигается на нас, и я морально готовлюсь к столкновению.

– Я на прием записан!

Йинка стискивает зубы и выдает самую ослепительную из своих улыбок.

– Доброе утро, сэр! Могу я узнать ваше имя?

Мужчина раздраженно представляется, Йинка ищет его карточку, неспешно перебирая целую стопку. Торопить Йинку бесполезно, а если вывести из себя, она из вредности еще пуще замедлится. Вскоре посетитель начинает барабанить пальцами и притоптывать. Йинка поднимает глаза, смотрит на него сквозь длинные ресницы, потом снова опускает голову и продолжает поиски. Посетитель надувает щеки – еще немного, и он взорвется. Стоит мне вмешаться и разрядить обстановку? Небольшая взбучка от пациента Йинке не повредит. В общем, я остаюсь на своем месте и наблюдаю.

Загорается дисплей моего телефона, и я переключаюсь на него. Айюла. Она звонит уже в третий раз, но разговаривать с ней нет желания. Может, она дозванивается, чтобы сообщить об очередном мужчине, которого преждевременно спровадила на тот свет, а может, чтобы попросить меня купить яйца по пути с работы. В любом случае, звонок я не принимаю.

– Ах вот она где! – кричит Йинка, хотя на моих глазах она дважды просматривала эту самую карточку и продолжала поиски. Мужчина шумно выдыхает через нос.

– Сэр, вы опоздали на прием на тридцать минут.

– И что?

Теперь шумно выдыхает Йинка.