3. Клементина и Парацельс

Клементина.

Эта женщина повсюду сопровождала мага-врачевателя Парацельса.

Над странной парой университетская публика подшучивала.

Он едва не карлик, урод.

Она стройная пальма.

Казалось, по принципу подбора супружеских пар, известному со времен Кадма, женщина наимудрейшего мага должна быть очаровательной дурой. Но темная лошадка удивляла. Ум Клементины был гибок, замыслы грандиозны, а цепкая память восхищала

Умна?

Да.

Влюблена без памяти?

Сметлива.

Впрочем, постельные тайны этой пары не интересовали инквизитора.

Парацельс повсюду таскал девчонку за собой. Страшился потерять сокровище, как собственную голову.

В долгих странствиях по свету она заменяла ему библиотеку, на память без рецептурного справочника знала тайные консистенции лекарственных смесей.

Стоило врачевателю сказать: «Приготовь-ка, милая, к завтрашнему дню две пинты конголезского антихворина и четыре унции порошка Рамсеса», как тут же прилежная ученица приносила на пробу магу наисложнейшие составы с точностью до мельчайшей цветочной пылинки.

За девчонку Парацельс заплатит любую цену. Будь то сундук золота или даже свиток Будды, который он выманил у ламы за (всего-то!) ароматный бальзам для ванн.

Повозка Парацельса странным образом забуксовала на полпути, обломив колесную ось, и он вместе с Клементиной вылез из кареты.

– Какая ночь! – сказала она, шаря туфелькой по колее.

– Через полчаса начнется фаза Меркурия Трисмегиста. Пора магических озарений, – ответил Парацельс.

– Я тоже люблю это время.

– Когда сфера божественного разума пересечется со сферой природы, зверь тщеславия заставит бренный разум работать с неистовой силой. Воскури, дорогая, к вечеру свечи из агатовой пудры с ладаном, пятилистником и мозгом лисы.

– Взгляни, Теофаст, какая луна! В полной красе. Мы редко бываем на природе.

– Я тотчас вспомнил о селенотропине. Возможно, мы найдем его у дороги, ближе к колее. Селенотропин всегда смотрит в сторону луны, и также, как он, на диск луны вперяют взор иссоп и трава ночного сфинкса.

– Пойдем пешком!

– Возчик догонит нас, когда починит ось.

– Да, милый, да! Ночь прекрасна! – вздохнула Клементина и вдруг вскрикнула, – Ах! Дряни!

Лужа, как живое, некстати разбуженное существо, откликнулась на крик таким оглушительным хором, что Клементине пришлось отступить, зажав уши.

Парацельс еле догнал спутницу.

– Зря, бежишь, дорогая магиня! Не гнушайся общением с миром древнейших тварей. К ним стоит присмотреться получше. Человеку есть чему поучиться даже у самых ничтожных.

– Но лягушки…

– Лягушки – феномен сексуальной революции в мире природы. Не случайно перуанцы их кровью лечат половое бессилие. Но самое удивительное то, что квакушки во время секса меняют пол.

– Как такое возможно?

– Это у них что-то вроде ролевых игр.

– Человеку подобная сверхскоростная трансмутация даже не снится!

– К земноводным эротоманам всегда было приковано внимание магов. Вот как, например, в деревнях изготавливается любовный амулет. Отлавливаются две особи, помещаются в дырявый глиняный кувшин и в момент совокупления, который длится у лягушек часами, эту парочку зарывают в муравейник.

– Я слышала про этот способ. Над ним смеются студенты.

– Смеются? Потому что пробовали, а не получилось. В каждой магии есть свои хитрости. И соблюдать их нужно обязательно. Например, в случае с любовными лягушками.

– Я слушаю, учитель.

– Что происходит в запертом воинственном лягушачьем вавилоне, догадаться легко, но подглядывать нельзя. Вот что главное! Нужно, сломя голову, бежать прочь, так как в сферу страдания земноводных лучше не попадать.

– Я знаю, что лягушки выделяют кожей яд, который может повредить разум.

– Они ароматами предупреждают о смертельной опасности и при истязании испускают мощные ферменты, которые ломают пружины атакующего организма. Лишь через сутки, а лучше после грозы, несчастные кости можно извлечь. На дне кувшина отыщутся два спаянных совокуплением малых тазика и хрящевидный крючочек пениса.

– Ностальгические чувства по замученной парочке могут перевернуть душу.

– Даже в минуту душераздирающей трагедии самец не бросит даму, скончается в судорогах мук. Добыть такой талисман трудновато, но, нанизанные на веревочку и повешенные на шею импотента тазики жертв, в момент наступающего посрамления живо напомнят картину упорного соития во время неистовой атаки насекомых в облаке муравьиной кислоты. А воображение в таких случаях – лучший допинг.

– Какие звезды! – воскликнула Клементина. – Хочется поэзии, вагантов! Ты помнишь, Теофраст, университетские сборища? Я напилась на спор, а потом поучала желторотых первокурсников цитатами из Гонголлина и Диофанта.

– Да, дорогая, помню твой позор. Туго пришлось девичьим ребрам и бедрышкам в руках невоздержанных студентов. Они лапали тебя, облизывали с ног до головы и ржали, передавая друг другу твой труп. Лишь мое появление отрезвило юных кобелей. Но лучше бы нам продолжить недавний спор.

– Какой спор?

– Начатый до крушения нашей повозки.

– А, это когда я положила ладонь на твое колено, и ты сказал, что трехдневную лихорадку лучше всего лечить настойкой из чеснока, сурепицы и собачьей петрушки?

– Нет-нет. Я говорил, что из чеснока, сурепицы, собачьей петрушки, толченого жемчуга и гвоздики горгоны.

– Так я снова повторю: седьмым ингредиентом должна стать желчь трясогузки, растертая с манжеткой. А также ничуть не повредят девяносто девять капель змеедера с сонной травой.

– Ты уверена, прилежная ученица?

– Конечно, и объясню почему. Эти компоненты включены в рецепт четырехдневной лихорадки, которая включает трехдневную, а значит, должны повторяться, ибо ценно.

– Нет, дорогая, мир трав и снадобий разнообразен. В нем хватит места каждому целебному средству. И надо знать, что хворь может не устрашиться проверенного средства, стало быть, встречай ее во всеоружии, ошеломив, бей наповал. Вот почему каталог целебных трав и ядов так подробен и богат. —

– Рассказывай. Полезно это знать.

– Нет в мире ни единого стебля, который красовался бы на земле, как паразит или нахлебник. Один корень – от горячего. Другой – от холодного. Одна трава жжет и разогревает, другая – дарует лед к вискам и крепкий сон.

– Я слушаю, учитель!

– Внимай и впитывай душой, все что скажу. Как звезды и планеты наверху подчинены строгой божественной иерархии, и каждое светило точно знает свое место и сферу распространения лучей власти, так и на теле человеческого существа каждая планета избрала свое единственное месторасположение.

– Но как на деле это использовать?

– Польза от этих знаний великая. Марс, например, любит голову и тестикулы. А значит, лучшее средство после хмельной разгульной вечеринки – окунуть их в ледяную воду, либо в сухое вино, дабы тяжесть в висках тут же сошла на нет…

Он не успел договорить. Позади послышался топот копыт. Догоняла карета.

– Вот и повозка!

– Возничий наш просто мастер. Быстро отремонтировал.

– Это не наша карета. Осторожно, дорогой, – сказала Клементина, поспешно отступая в колею.

Карета остановилась.

Из нее выскочили незнакомцы в плотных масках. Они бросились к магу, повалили навзничь, окунув лицом в пыль и не позволяя выхватить шпагу.

А Клементине зажали тряпкой рот.

Парацельс видел, как ее тело, объятое руками похитителя, вдруг обмякло, повисло мертвым грузом, ноги подогнулись в коленях и безжизненно поползли по земле.

К обездвиженной даме подоспели еще двое похитителей и, приподняв несчастную, бережно уложили в карету.

Маг, вываленный в пыли, вскочил, отряхивая колени и злобно изрыгая проклятия вслед похитителям.

Но карета уже скрылась в клубах пыли, и ни одно из магических заклинаний так и не подсказало Парацельсу, в какой гнусной берлоге укрылись разбойники.

Одно утешение: Элоим Савоох, вызванный на рассвете второго дня луны в круг Марса, провозгласил:

– Жива!

Жива или мертва, но Клементина пропала. Исчезла навек.

Вселенная придавила Парацельса жерновами зла, смешав демонов тела с демонами потустороннего мира.

Он запил. И запил по черному, доводя порой целебные суррогаты в реторте до состояния бурлящего вулкана.

– Клементина жива. Но жив ли я сам? – шептал он, погружаясь в химический бред.

Через пару недель в дверь к магу, заглушающему тоску приличной дозой опиумной дури, постучал посыльный.

Переданное письмо сулило встречу с ненаглядной супругой.

– Вам надлежит сей же час отправиться за мной, – сказал добрый вестник.

– Как! Что? Куда? Сейчас, сейчас, сейчас! – и Парацельс, прихватив из тайника изрядное количество монет, отправился выкупать у разбойников свою любовь.

– Золото есть дерьмо, – приговаривал маг на ходу.

Мало кто знает, что каждый второй золотой флорин со времен великого Теофраста Пиренейского в сердцевине жидок и текуч, а на заре дает испарину в виде танзанийской ртути.

4. Я не создал ничего!

То, что потребовал Гиззо у Парацельса в обмен на Клементину, было невыносимо.

– Я не создал эликсира бессмертия, нет! – кричал маг, хватаясь руками за сердце.

– Я наслышан о вашем упрямстве, – сказал Гиззо, – но, полагаю, мы сможем договориться.

– Чудовищно! Постыдно! О, невежи, вы требуете то, чего в природе не существует и не может существовать! И это при том, что Ватикан располагает знаниями тысяч книг, доказывающих, что чудеса шабаша и вознесения не продукт волшебного состава мазей, но проверенный эффект галлюцинаций одурманенных сомнамбул!

– Мы не говорим с вами, драгоценный магистр, о книгах. Мы надеемся на ваше участие в предоставлении нам так называемого эликсира бессмертия.

– Эликсира бессмертия? Я объездил полмира, я залезал в поднебесные пещеры Тибета, моля хитрейших буддистов открыть священные знания Кришны и Хаммурапи. Я плутал в бездонных гротах Силезии в поисках страны гномов, где мог открыть тайны преломляющих граней магических кристаллов. Но там я не нашел даже выхода из лабиринта. Чудом не рухнул в бездонную пропасть, простертую по правую мою руку, в то время, как половина левой ступни зацепилась за бугорок, чудом возникший над пропастью, с которого я весьма успешно перепрыгнул трещину в отвесной скале. Это было все, что осталось от обрушенной за моей спиной каменной тропы. Я еле спасся, но не бросил поиски. Тайна философского камня была близка, но все же не раскрыта.

– О тщетных стараниях великих магистров открыть философский камень, мы знаем. Но также знаем, сколь велики их труды в сокрытии успехов.

– Порой неудачи шифруются тщательнее удач.

– Но вы, уважаемый магистр, удачливее прочих.

– Что вы хотите знать?

– Известно, что жидкое золото способно остановить все мировые заразы.

– О, да! Мор, чума, проказа и даже заворот кишок навсегда оставят несчастное человечество.

– Так помогите ближнему!

– Не хватает лишь малого компонента.

– К вашим услугам богатейшая коллекции снадобий, изъятых доминиканским орденом со времен первого похода.

– Уверен, что надлежащего ингредиента не существует в мире. Во всяком случае со времен Персефоны и чудесного исцеления Адониса в подземном царстве…

– И все же, я настаиваю…

– А я настаиваю дослушать рассказ о моих злоключениях и напрасно потерянном времени. Все было зря. И трата на лошадей и подкуп жрецов. Я даже отправился в Африку, в раскаленные пески Калахари. Где едва не превратился в мумию без капли воды за сотни миль вокруг. И лишь когда возле моей головы зазвучала проклятая латынь, понял, что очутился в раю. Но это был не рай. Меня подобрали охотники племени сабунаев, и, уложив на скрещенные копья, принесли к костру возлияний. Они вознамерились зажарить меня, как ягненка на вертеле, но золотая пентаграмма, висящая на моей груди, спасла мне жизнь…

Инквизитор усмехнулся. Он знал все, что расскажет ему этот лекарь, и даже больше. Парацельс не догадывался, что орден давно следит за его успехами.

Маг любил поражать публику повествованием о своих путешествиях. А Гиззо умел слушать и не доверять сказанному. Он никогда не прерывал исповедей. Чем длиннее рассказ, тем легче обнаружить вранье.

– …Они привели меня к своему жрецу. Тот, облизав пентаграмму и покусав с краю остатками зубов, поднял руки над головой, потом упал замертво, а когда очнулся, прокричал, обернувшись на север: «Гарибель, Мадиель, Димиель, Самиель!» Это были известные имена ангелов, вызываемые южными магами в моменты медитаций. После этого жрец повернулся на запад, выкликая: «Сахиель, Хабаиель, Ваханаэль, Корабиель!» Продолжая в том же духе, он, согласно печати понедельника, вызвал ангелов с остальных сторон света, представив им для ознакомления мое полубесчувственное тело.

Гиззо знал, что словам колдуна нет веры. Они всего лишь прелюдия дивной музыки на дыбе, способной выманить из преисподней самые сокровенные тайны.

– …Впоследствии оказалось, что сабунаи приняли меня за одного из своих ангельских покровителей и посему предоставили в мое распоряжение отдельную хижину и большой сундук. Африканские вожди, выстраиваясь в очередь, пригоршнями ссыпали алмазы и хризолиты величиной с куриное яйцо в непомерную емкость, они рады были услужить мне буквально во всем, но о магических кристаллах никто из них не знал…

Проклятые чародеи всегда маскируют знания неудачей.

Неужели лейпцигский карлик не догадывается, что инквизиция давно следит за ним?

Он маг. Он должен был бы догадаться, почему ему все дозволялось.

Некромагия, пиромагия, опыты над пациентами.

Да и кто стал бы лечить люмбаго или чирьи неизвестными порошками и пассами кроме опять-таки отважных шпионов-доминиканцев, порой вынужденно симулирующих геморрой, ради того, чтобы войти в доверие к колдуну?

– … И даже дикие песни сабунаев не сохранили ни ползвука о наличии таковых в этих краях. А надо знать, что певучие легенды отсталых племен точнейшим образом преподносят потомкам события древности, потому что скука и единообразие не позволяют рассеять в легких снах отголоски бесценных знаний…

Герои веры тихи и незаметны, но подвиги их бессмертны.

Будь на месте Парацельса любой другой чернокнижник, инквизитор, допросив его с пристрастием, с превеликим удовольствием сжег бы на костре.

Но Священная Конгрегация знала, что Парацельс уже близко подошел к тайне текучего золота, и за ним осторожно издали наблюдали.

«Пойманная дичь, которой я не могу свернуть шею, – размышлял Гиззо, слушая бесконечный рассказ феррарского мага:

– …После благословенных мест, куда не ступала нога просвещенного человека, где я только не побывал! Зато смело, откровенно и без утайки заявляю: не нашел. Нигде. Ни среди ледяной слепоты Арктики, ни среди сковород Сахары. Ни следа конденсатной руды. Поэтому заявляю: у меня нет жидкого золота, а значит и философского камня. Как ты ни режь меня и не жги – ничего из этих мощей не добудешь!

Маг в истерике развел руками, предъявляя инквизитору пустые ладони и одинокое тело, отощавшее без булочек Клементины.

Если в шабаши деревенских колдуний инквизитор почти не верил, то насчет магического искусства не сомневался.

Магия – сила и власть.

Магия – золото. А без него худо и каменотёсу в скудном жилище, и Папе среди сусальных стен.

Более всего магия преуспела на поприще исцеления душ.

Вот почему поощрялись доносчики, позарившиеся на сундуки преуспевающих соседей. Лишь тот, кто богат и удачлив, знает дьявола ближе других.

Гиззо, как хорошо натасканный пес, ждал, когда маг сам выведет свору за собой.

Тайные соглядатаи не только следили за Парацельсом, но помогали выжить и даже спасали жизнь, охраняя от злоумышленников и врагов.

Так было на балу во дворце саксонского курфюрста, когда неприметный с виду монах, переодетый в домино, выбил из рук беззаботного мага бокал с ядом.

Колдуна подстерегала смерть на каждом шагу. Более других его ненавидели придворные лекари, чуя опасного конкурента.

Несколько раз его пыталась отравить принцесса Анна-Стефания, которую Парацельс вылечил от болезни Колумба, но стал при этом невольным свидетелем позорной болезни.

Братья доминиканцы, презирали колдуна, но спасали его. Мечтали, сжечь на костре, но вытаскивали из очередного дерьма.

Например, обожает Парацельс в повествованиях о странствиях с дрожью в голосе припомнить чудесное возвращение из подземных лабиринтов Силезии.

Знал бы недогадливый колдун, что смог перешагнуть опасную пропасть, благодаря не чуду – а псу, идущему по следу!

Нет, не на край пропасти оперлась его нога в кромешной темноте, а на макушку висящего над скалой упрямого монаха Гуэрино.

Верный брат, скрипя зубами, претерпел страшные мучения, когда Парацельс опробовал «спасительный бугорок» шипами альпийских сапог.

При этом сыщик не посмел выдать свое присутствие ни криком, ни стоном. И в то время как спасенный Парацельс, хваля демонов ада, отпаривал мозоли ног на солнышке, злосчастный сыщик, низвергнутый в ледяной поток, рвал одежду и плоть на острых камнях.

Вот кому следовало бы кричать на весь мир о чуде!

Но подвиг Гуэрино остался всего лишь кратким донесением, запротоколированным в отчетах по секретному наблюдению за магом.

А другой описанный Парацельсом случай якобы неминуемой гибели в Калахари?

Колдуна, засыпанного ползучими песками, снова спас вездесущий Гуэрино.

Это он, вовремя учуяв объект наблюдения под зыбучими песками, отрыл полумертвое тело и, взвалив на плечи, притащил к хижинам сабунаев.

Это его ангельская латынь запомнилась потерявшему сознание Парацельсу.

Но сам, Гуэрино, герой веры, едва живой, ради благородной миссии не стал просить помощи у дикарей, а лишь скромно поселился неподалеку на соседней скале.

Там в жестоком посте, питаясь одними пауками да слизнями, он полгода под палящими лучами наблюдал, как презренный маг, меняя опиум на алмазы, морочил голову дикарям.

Несчастный шпион, девственник телом и душой, с отвращением наблюдал, как Парацельс, женившись на дикарке и окрасив рожу сажей, прыгал нагишом у костра, вихляя бедрами на манер чернокожего шамана, а потом, упившись насмерть бродильным соком дерева пей-пей, блевал и сквернословил, совращая дикарей.

Одуряй, маг, головы прославленным ищейкам, ври, не догадываясь, что они знают тебя лучше, чем знаешь сам.

А Парацельс, вдохновленный молчанием инквизитора, продолжал:

– Маги тысячелетиями пытаются отыскать ключ к бессмертию. Но не знают, что подсказка лежит на виду. Древние оставили следы былого величия. Они просто не могли их не оставить, разбросав там и сям. За период бесконечного пребывания их в этом мире каждый жест повторен миллионное количество раз, и каждый человеческий след на земле, многократно утоптан самим собой и своим подобием. Человеку остается только не пропустить знаки прошлого и расшифровать их значение. Они печать и ключ Соломона. Они суть Каббалы и завещание Торы.

– Каббалы? Ты все-таки произнес это слово! Твое счастье, маг, что некоторые из сподвижников Святой Конгрегации не слышат твоих речей.

– Это и твое счастье, великий инквизитор. Ведь ты в душе антипапа?

– Молчи.

– Я вижу тебя насквозь. Не случайно уколол в болевую точку. Признайся, доминиканец, что за мельчайшее подозрение в измене, ты взойдешь на тот же костер, что приготовишь для меня.

– Ты ошибаешься, прибегнув к шантажу.

– Я вижу тебя насквозь. Ты всеми силами пытаешься доказать приверженность ордену, лишь бы никто не заподозрил истинных планов. Твой пыл неудержим. Страх смиряет желания и парализует волю. Я заметил скованность твоих поз и сдержанность речей.

– Мне некого бояться.

– Знаю. Ты любимчик Караффы. Его правая рука. Но сердцем ты уже предчувствуешь свой крах. Власть ускользает от тебя. Ты смертельно болен. Ты заражен.

– Молчи!

– Чтоб удержать власть, дай толпам хлеба и зрелищ. Поэтому, чем меньше хлеба в стране, тем выше костры, инквизиции.