Глава 13

Отец вернулся только к обеду, довольный, протянул мне две бумажки – новые свидетельства о рождении мальчишек.

– Так скоро всё сделали? – не поверила своим глазам Даша, разглядывая документы.

– Повезло, – ответил отец, – какая-то комиссия в детдоме была, там детей сейчас полно, время такое, сама понимаешь. И кормить их нечем, голодно. Лишние рты не нужны никому. Так вот. Пришёл я, значится, в управу, а там женщина с энтой комиссии. Как услыхала, так мне сразу бумажки справили. Рядиться не стали, на вас мальчишек и переписали. Так что теперь они Бугаевы и, стало быть, Егоровичи оба. Вот такие дела.

– Удача какая, – ответил я, разглядывая свидетельства, написанные от руки на плохонькой бумаге, но с печатями и подписями. Всё как положено.

Деревню быстро облетела новость о нашем прибавлении. Соседи под самыми разными предлогами потянулись к нам. Всем хотелось поглядеть на мальчишек. Зашёл и дядька Панас.

– Ну, Егор, показывай сыновей.

Братья крутились тут же, во дворе.

– Гляди, – подозвал я их.

Панас познакомился, пожал руку, как взрослым.

– Ты бы, Егор, в деревушку Тукая пока не ездил.

Я всегда поражался его способности узнавать обо всех новостях не только в округе, но и в городе.

– Не поеду, если колодец не обмелеет снова.

– Больным скажись, коли приедут за тобой. У Тукая душонка гнилая, не стоит лишний раз ему глаза мозолить. Это ж как гадюка, укроется в теньке и вроде нет её, а как бдительность потеряешь, она и цапнет.

Следом за Панасом пожаловал Фёдор, пряча усмешку в густой бороде.

– Смотрю, ты тоже сынками обзавёлся?

– Так вышло, – развёл я руками.

– Да, судьба она иногда интересно оборачивается. Я вот тоже думал, буду один век свой коротать, а вон оно как… Егор, ты слыхал, ручей возле моей кузни пробился?

– Слышал, – кивнул ему, – тебе подспорье, не ходить на реку за водой.

– Только думается, помогли ему пробиться, – прищурился лукаво Фёдор.

– Даже не знаю, о чём ты, – отмахнулся я.

– Ага, – усмехнулся кузнец, – тут у себя кой-чего лишнего нашёл, дай, думаю, тебе захвачу, пусть мальчишкам в помощь будет, – он протянул пару новеньких серпов.

– Лишние? – рассмеялся я.

– Как есть, – развёл руками Фёдор, – бери, бери.

Наконец, любопытные закончились. Мальчишкам натащили угощений, и они, вместе со Стёпкой и Таней, пошли делить «добычу».

– Сладили между собой ребятишки, – посмеивался отец, затягиваясь горьким дымком папироски.

– Натосковались братья одни, намыкались, – ответила Дарья, стоящая подле меня, – им и в радость новую семью обрести.

– А ты, невестушка, тоже нас порадовать решила? – улыбнулся отец.

Даша зарделась как девчонка.

– Хорошо бы, и правду дочка была, пусть мои ощущения меня не подведут, – кивнула она.

Тихо было эти дни. Полевые работы закончились, мы с отцом и мальчишками трудились по дому, подготавливая всё к зиме. Скоро снова надо в лес идти, за дровами. Осень, побаловав нас напоследок теплом, по утрам стала заковывать лужи ледяной слюдой, одевать ветки инеем. Похолодало, и вечерами, когда растапливали большую печь, в доме становилось уютно. Потрескивали дрова, наполняя избу жаром и неповторимым ароматом. Отец починял обувь, сбрую для лошади или что ещё. Мы выстругивали новые топорища, ручки для серпов, косовища. Даша пряла шерсть, вязала нам обновки, обучала этому и Танюшку.

А через неделю к нам заявился Тукай.

– Егор! – заорал он, едва подъехав к воротам, – верни мне детей! Мои они!

– Ты чего шумишь? – вышел я на улицу. – Что же не вспомнил, что они твои, когда мальчишки голодали?

Заметил, как выглянул из-за ворот Самир и затрясся от страха, убежал в дом.

– Это наши дела, семейные, – надулся Тукай, – детей учить требуется, что с неба ничего не падает, каждый кусок заработать надо.

Приехал он не один, взял с собой прихвостней, которые галдели, как стая сорок.

– А когда ты Равиля к ветке привязал? Это ты его чему учил? – гнев поднимался во мне удушливой волной; сжав кулаки, подошёл я к торгашу. – Тукай, ехал бы от греха. Мои теперь они сыновья, Бугаевы, и документы у нас имеются. Всё честь честью.

Он обернулся на смолкнувших мужичков из своей «свиты».

– Так, значит? Ну ничего, Бугай, сочтёмся ещё с тобой, – и стеганул плёткой жеребца, на котором приехал, со злости не рассчитав силы. Конь взвился на дыбы, чуть не сбросив всадника, и лихо припустил по дороге.

Вернувшись домой, увидел, что Равиль плачет у Даши на руках.

– Ты отдашь нас ему, папа Егор? – всхлипывая, спросил он.

– Что ты, малец, я что обещал? Навсегда вы теперь с нами. Вы же наши сыновья. Видел документы, которые дед привёз? И никто не сможет вас забрать.

Самир забился на печку, бледный, глазёнки круглые от страха. Услышав мои слова, спустился.

– Дядьку Тукая все боятся, – тихо сказал мальчишка, – мы думали, что и вас запугает.

– Нет, братец, нас так просто не возьмёшь. За свою семью надо до последнего стоять.

Самир кивнул, задумавшись о чём-то. Равиль перестал плакать, улыбаясь сквозь слёзы, слушая, как Даша что-то шепчет ему на ухо.

Постепенно дети успокоились, перестали вздрагивать от каждого шороха, и жизнь вошла в свою колею. Только здесь и сейчас я почувствовал, что по-настоящему живу. Все мои победы и поединки теперь выглядели такими ненужными. Ярмарка тщеславия, не более. А здесь – семья. И трудиться ради них было в радость. А скоро появится на свет мой ребёнок. О таком счастье и не мечталось, не думалось. Жил бобылём, а поди ж ты. Обзавёлся пятью детьми и женой разумницей. Только бы сил хватило поднять сыновей и дочек на ноги.

Представлялось мне, как состаримся мы вместе с Дашей, разлетятся наши детки по своим семьям, будут к нам с внуками приходить. А может, кто и с нами жить останется? Тогда станем с женой нянчить малышню, балуя их по-стариковски.

Только зря я не принял во внимание угрозы Тукая, думал побесится и остынет. Мальчишки ему не нужны, просто гордыня взыграла.

После его визита прошло пару недель. Поздняя осень укрыла поля первым робким снежком, который сметал свирепый ветер. Тёмные тучи застили небо, скрывая от нас солнце.

Дело шло уже к обеду, мы с отцом чистили хлев.

– Надо бы лошадушку нашу к Фёдору свести, – сказал старик, – подковы совсем износились. Заменить требуется.

– Так, чего откладывать, давай схожу, договорюсь.

– Ступай, мы тут с мальчишками закончим, – махнул отец.

Открыв калитку, я застыл на месте. К дому подъезжало несколько всадников в военной форме.

– Бугаев Егор? – спросил один из них спешившись.

– Он самый, – кивнул я, – а вы?

– Пройдёмте, – не представившись, военный подал знак остальным, и мужчины, не обращая внимания, на рассвирепевшего Алтая, что рвал цепь, хозяйской поступью прошли в дом.

Даша, месившая тесто, застыла, дети шмыгнули на печь. Забежал испуганный отец.

– В чём дело, потрудитесь объяснить, – заслонил я дорогу вошедшим.

– Молчать, – коротко бросил их главный, – нам сообщили, что вы незаконно наживаетесь на простых крестьянах, копаете и чистите колодцы, требуя взамен деньги и золото.

– А мы-то, по-вашему, кто? – развёл руками отец. – Те же крестьяне и есть. Сеем, пашем, всё, как у людей.

Командир отряда, грузный мужик с красным носом, презрительно глянул на старика:

– Запел «кулак», когда хвост прижали. Обыскать дом.

Трое, только и ждали команды, сорвались, точно цепные псы, обшаривая каждый уголок, выкидывая вещи из шкафа, роясь по сундукам.

Командир потребовал документы, получив желаемое, достал все мои «метрики», как называл их отец.

– Собирайтесь, отправитесь с нами.

– Но ведь всё это ложь? – удивился я, – никакого золота вы не отыщете, хоть всё переройте.

– Перероем, если надо будет, – жёстко бросил мужик, – вам полчаса на сборы.

Отец потемнел лицом, Дарья опустилась на лавку, не веря происходящему.

Старик сориентировался быстро, сказывался опыт прожитых лет. Он вынес мне самый тёплый тулуп, новые валенки. Спохватилась и Даша, подала толстые носки, стёганые ватные штаны. В узелок собрала несколько пар белья.

– Не положено, – заметив старания жены, сказал командир.

– Как же так? – растерялась она.

Один из солдат выхватил узелок из рук, тут же распотрошив.

– Егор Бугаев отправляется с нами, – сухо ответил командир, – его будут судить.

– Но ведь вы ничего не нашли, – растерянно заметила Даша, – разве так можно, ни за что человека судить?

На неё не обратили внимания. Командир поднялся.

– Заканчивайте тут, – бросил он солдатам и вышел.

Я подошёл к жене:

– Не переживай, – вытирал с её щёк слёзы, – обещаю, я вернусь.

Дети, робко обойдя снующих по дому солдат, прильнули ко мне.

– Куда тебя, папка? – задрал голову Стёпка.

– Кабы я знал. Теперь вы тут на хозяйстве остаётесь, помогайте матери и деду.

Один из солдат грубо толкнул меня в спину:

– Пшёл!

В последний раз обняв жену и отца, я направился к выходу. Спорить со служивыми себе дороже, хоть и хотелось «засветить» по их наглым рожам. За воротами послышался какой-то шум.

– Вовремя, – поднялся с лавки командир, – за мной, – обернулся он ко мне, – и без глупостей.

За воротами стояла большая подвода в окружении солдат. Позади за ней плелись люди: мужчины и женщины с детьми. Телеги были гружёные их скарбом. По спине пробежал холодок. А ну как всю мою семью в ссылку отправят?

Я пристроился в конце колонны, под присмотром одноглазого солдата с безобразным шрамом на лице. Вояки, покончив с обыском, вышли на улицу.

– Трогай! – гаркнул командир и колонна двинулась вперёд.

Из домов высыпали соседи, выбежала Даша в одном платье. Лицо её было мокрым от слёз. В последний раз обернувшись, махнул ей на прощание рукой, за что тут же получил болезненный тычок в спину прикладом.

– Иди себе, контра, – процедил безглазый, – не то пристрелю на месте.

Никто из сельчан не решился подойти к нам, в глазах людей читался ужас, прийти могли за каждым. И никто не застрахован от доносов.

Глава 14

Дорога стелилась перед нами грязным полотном, свинцовые тучи стали будто ещё ниже. Словно само небо хмурилось, глядя на несчастных, обездоленных людей, лишившихся в одночасье и крова, и свободы.

Я незаметно рассматривал тех, кто шёл рядом. Видно, согнали народ издалека, все замученные, оголодавшие, со впалыми щеками, и потухшим взглядом. По левую сторону от меня шёл мужик в кургузом пиджачишке, ёжась на ветру от холода. Он поддерживал под руку старую женщину, наверное, мать. Та еле волочила ноги, за что её не раз материли солдаты, но бить не решались.

По другую сторону телеги шагала баба лет тридцати с грудным ребёнком на руках, за её юбку цеплялся мальчонка лет десяти, таща за ладошку пятилетнюю на вид девчушку. Та беспрестанно плакала, размазывая по лицу слёзы вместе с соплями.

– А этих-то за что? – невольно вырвалось у меня.

– Прекратить разговоры! – получил я очередной тычок в спину.

Мужик, шедший рядом, не поднимая головы, буркнул:

– Раскулачили, мужа ейного на месте расстреляли, а их выселили.

Люди едва волочили ноги, солдаты, сопровождавшие колонну верхом, матерились и подгоняли народ прикладами.

Я с ужасом подумал, что и мою семью могло ожидать то же самое. Как перенесёт ссылку беременная Даша? А дети и отец? В том, что донос – дело рук Тукая, сомнений не было. Вот как он отомстил за то, что я приютил его племянников. Я смотрел когда-то ролики о раскулачивании, только и представить себе не мог той трагедии, что происходила с простыми людьми. Глянул на грудничка, что беспокойно спал на руках женщины. Понимает она, что он вряд ли выживет? Счастьем будет, если она сумеет вырастить хотя бы старших, и сама не сгинет на выселках.

Через пару часов наш путь пролёг мимо маленькой деревеньки, едва ли в десяток дворов. Из одного дома, воровато оглядываясь, выскочил мужичок. Невысокого роста, согбенный от тяжёлой работы, в руках у него был небольшой мешок. Он пошёл по кромке дороги, параллельно с нами, не пытаясь разговаривать и особо не глядя на нас, а когда ближайший конвойный отвернулся, ловко закинул мешок в телегу и скрылся за домом.

Мужик, что шёл рядом со мной, звали его Устин, осторожно приблизился к подводе и ткнул в мешок рукой.

– Сухари, – также не поднимая головы, сказал он остальным.

Женщины тихонько заулыбались, стало быть, их собственные припасы давно кончились.

В селении, наверное, не раз видели таких вот бедолаг. И люди помогали, как умели.

Не останавливаясь, шли весь остаток дня, дети едва не падали от усталости, родители, сами еле переставлявшие ноги, несли их по очереди на руках. В телегу садиться было запрещено.

На ночь остановились в небольшой рощице. Когда-то она была частью видневшегося неподалёку леса, только деревья вырубили под пашни. Хрупкие берёзки дрожали на ветру, теряя последние листочки. Повозку загнали поглубже, конвойные расположились поодаль, нас же осталось охранять трое.

Солдаты развели костёр, скоро над ним забулькал похлёбкой походный котелок. Нам огонь разводить запретили. Мы собрали детей, велели лезть им под телегу, сами же уселись вдоль бортов, стараясь защитить малышей от холодного ветра.

Устин достал мешок с сухарями, поделил на всех. Кормить нас и не подумали, не дали даже воды. Женщины собирали снег, чудом задержавшийся около деревьев, отдавали его детям.

Уснуть не удавалось, ветер разъярился к ночи, швыряя в нас палой листвой, пробираясь под одежду ледяными пальцами. Изо рта вырывался пар. Устин непрестанно кашлял, лицо его было бледным, по лбу стекал пот. Начиналась лихорадка.

Женщина с грудничком подлезла под повозку, попыталась накормить малыша. Видно, молока от голода было совсем немного. Ребёнок заходился плачем, успокаивался ненадолго и принимался заново кричать. Мать сняла с головы платок, принялась пеленать младенчика в сухое. Сверху обернула шалью, уже подмокшей, но всё же тёплой. Расстегнула короткий тулупчик, прижала дитя, стараясь согреть своим теплом. Позади неё жались друг к дружке старшие ребятишки.

– Как тебя зовут? – пересел я к ней поближе.

– Нюся, – ответила та, недоверчиво поглядывая на меня.

Я расстегнул свой тулуп и протянул ей:

– Держи, не то околеете к утру.

– А ты как же? – изумлённо смотрела она на меня.

– Дай мне свой тулупчик, как-нибудь перебьюсь.

Она не стала спорить и отказываться, быстро разделась, завернулась в мою одежду, протянув мне свою. Как мог прикрылся от холода.

Мой тулуп был велик даже мне. Женщина, прижав к себе грудничка, завернулась в него, как в широкое одеяло. Под полами устроились старшенькие, положив головы матери на колени. Скоро всё семейство задремало.

– Дурак, – глядя на меня, процедил солдат, которому выпал жребий охранять нас, – помрёшь от своей жалости.

Отвечать ему не стал, отвернулся к телеге и попытался хоть немного поспать. За ночь сомкнуть глаз так и не удалось. Слишком тревожно было на душе, а холод донимал с каждым часом всё сильнее.

Под утро, вконец окоченев, я поднялся и принялся разминаться, чтобы разогнать кровь и хоть немного согреться.

– Чего ты тут пляшешь? – приблизился ко мне хмурый вояка.

– Греюсь, – ответил я, зубы отстукивали дробь, тело стало непослушным.

Нюся, открыв глаза, встрепенулась, подняла детей, забрала свой тулупчик и протянула мне мой.

– Возьми, мы согретые, сам не помёрзни.

Теперь уж и я отказываться не стал, покрепчавший мороз знобил тело, казалось, добрался даже до позвоночника.

Проснулись остальные под окрики солдат, и снова потянулась дорога. Устин раздал нам по два сухаря, все понимали, скудный провиант, доставшийся чудом, надо растянуть до города. Даже дети не просили добавки, шли обсасывая и понемногу обкусывая свои крошки, растягивая удовольствие. Собирали по обочинам слежавшийся снег, хотелось пить. Женщины отдавали его детям. Конвойные закрыли на это глаза, понимая, что по-другому мы до города просто не дойдём.

На третий день показались предместья, завидев солдат, люди прятались по домам, осторожно наблюдая за нами из окон.

Мы прошли мимо окраинных изб, вышли на широкую улицу, что вела, как я понял, к городской тюрьме. Народ глазел на нас, замолкая при нашем появлении, женщины потихоньку крестились, мужики хмурились, понимая, что завтра может дойти очередь и до них.

Наш путь пролегал мимо небольших торговых рядов, когда где-то сбоку раздался крик:

– Утоп! Мальчонка утоп!

Народ заволновался, зашумел, солдаты замедлили шаг. К нам, почти под копыта лошадей, выскочил мужик, на руках у него был мальчик лет десяти, с его одежды текла вода, губы посинели.

– Утоп! – орал он как заполошенный.

Я подошёл ближе, на меня уставилось дуло ружья.

– Погоди, я смогу помочь, – спокойно сказал солдату, тот заколебался, поднял глаза на командира. Увидев короткий кивок, опустил ружьё.

– Тащи мальчонку сюда! – крикнули вояки. Мужичок развернулся к нам и быстро подбежал ко мне.

Я уложил мальчишку на землю.

– В колодец старый упал, – затараторил мужик, – сколько говорили, что недалеко до беды, не слушали. И вот.

Сорвав с ребёнка одежду, приступил к осмотру. Оказывать первую помощь нас учил тренер, на соревнованиях бывает всякое, и врачи не всегда могут успеть.

Дыхания у мальчонки не было, как и пульса. Приложил руки к груди: в лёгких вода. Я наклонился к самому лицу, просто отзывая лишнюю влагу из тела. Повернул мальчишку набок, вода послушно вытекала из лёгких, откликаясь мне. Затем уложил его (ребёнка) на спину, начав непрямой массаж сердца. Ещё можно успеть его спасти.

Положил одну ладонь на грудь, давить сильно нельзя, недолго и рёбра малышу переломать, начал ритмичные толчки, чередуя их с дыханием «рот в рот».

Вокруг стояла тишина, народ наблюдал за мной, точно за каким-то шаманом. Не знаю, сколько прошло времени, но вот мальчик вздрогнул, сделал первый хриплый вдох и открыл глаза, испуганно уставившись на меня.

– Живой! – пронеслось по толпе.