«Когда позор, тоска, бессилье…»

 
Когда позор, тоска, бессилье
Отравят грудь,
Для тайных странствий по России
Есть Млечный Путь.
 
 
Туманна бледная дорога –
Туман смахни,
И засияют издалёка
Огни, огни.
 
 
Смотри, пока застигнет утро:
В холодной тьме
Они рассыпаны, как будто
Письмо к тебе.
 
 
Слова горят, но слог бесстрастный
Хранит покой,
И ты уже из тайных странствий
Спешишь домой,
 
 
Ночного ветра злое пламя
Сбиваешь влёт,
Но слабый голос над полями
Поёт, поёт…
 
 
Зачем он царствует над нами
В просторах тьмы?
Неодолимыми волнами
Скользят холмы,
 
 
Под властью голоса ночного
Немеет грудь,
И нет уже пути иного –
Есть Млечный Путь.
 

«О, если и вправду написана Книга Судеб…»

 
О, если и вправду написана Книга Судеб –
Страницы печали, и гнева, и страсти, и славы, –
Склоняется небо, как чаша смертельной отравы,
И тёмною влагой питается зреющий хлеб.
 
 
И огненным взором по древним страницам летя,
Светило Земли потускнеет за долгие годы,
И кто-то последний умрёт на пороге свободы,
Последнего знака, последней звезды не дочтя.
 

Ради шелеста, лепета, пенья
Стихотворения 1992–2001 гг.

«Никакая рука – только сердце удержит поводья…»

 
Никакая рука – только сердце удержит поводья,
Если хлынул апрель по дорогам и мимо дорог.
Что гадать на любовь по капризной весенней погоде –
Ты всегда одинок.
 
 
Словно сходит не снег – материк растворяется в прошлом,
И в угрюмое небо неспешно уходит река,
И лощёная челядь твоим подстилает подошвам
Облака, облака…
 
 
Небо платит за всё: невесомых апрельских дождинок
Ты уже получил, выходя из дубовых дверей
В этот город сырой, в ослепительный свой поединок
С горькой властью своей.
 
 
Потому что она обрекает тебя на сиротство,
Ибо только сиротство тебе во спасенье дано.
Остаётся – любить, потому что всегда остаётся
Только это одно.
 

«Над полетаевскими рощами…»

Алине Трусковской

 
Над полетаевскими рощами,
Над светлыми березняками
Льняные облака полощем мы
Трудолюбивыми руками.
 
 
Здесь горизонт рокочет грозами,
Но все они проходят мимо:
Прозрачной рощицей берёзовой
Нас наше небо заслонило.
 
 
И лёгкий свет, раздетый донага,
Ныряет с облака крутого
В душистые объятья донника –
То белого, то золотого.
 
 
А если вдруг нежданно всплачется,
Воспомнится неосторожно –
Вот земляника, мать-и-мачеха
И подорожник придорожный.
 
 
Возьми с ладони эту радугу
И смуглый сад, ещё спросонья,
Где капельки звенят, не падая,
И называются росою.
 

«Внезапный снегопад остановил часы…»

 
Внезапный снегопад остановил часы.
Лавиною сошёл с невидимой вершины!
Как занавес, упал – застыли, недвижимы,
Привычные черты привычной суеты.
 
 
Нам некуда идти. Сырым тяжёлым гнётом
Деревья клонит ниц до хруста в позвонках.
И то, что вознесли до неба на руках,
Теперь лежит в грязи, плывёт холодным потом.
 
 
Всё будет хорошо. Растает, зарастёт,
Запустим время вновь – пойдут по кругу стрелки
На башне городской в золоченной тарелке –
Но этот снегопад, и ужас, и восторг
 
 
Останутся как весть о грозном, несказанном,
О родине стихов, о лежбище лавин,
Чей лёгкий синий флаг летит, неуловим,
И поднимает ввысь легко, одним касаньем.
 

«Русское солнце, дорожное, скудное светом…»

 
Русское солнце, дорожное, скудное светом…
Очи в слезах – только я не узнаю об этом.
Грошик серебряный – хлеба купить или просто
В стылую воду забросить с Калинова моста?
 
 
Дайте вернуться опять по старинной примете
В эти скупые края, где серебряно светит
Русское солнце, плывущее хмарью февральской,
Детское сердце терзая тревогой и лаской!
 
 
Русское солнце! Холодное, ясное, злое,
Словно присыпано давнею белой золою,
Словно обмануто, брошено, но, воскресая,
Из кисеи выбивается прядка косая.
 
 
Медленно-медленно, свет собирая по искрам,
Я проникаюсь высоким твоим материнством:
Это душа твоя ищет меня, как слепая,
Бережным снегом на тихую землю слетая…
 

«Так тигр подходит к бабочке, смеясь…»

А. К.

 
Так тигр подходит к бабочке, смеясь
И в первый раз пьянея на охоте…
Он осторожно втягивает когти:
Откуда эта радужная вязь,
 
 
Откуда эта пряная пыльца
И воздуха неуследимый трепет?
Он морщит нос и любопытство терпит,
Как терпят боль, пощады не прося.
 
 
Он тянется, дыхание тая,
Он видит всю её, почти не глядя,
В разлёте крыл, как в крохотной тетради,
Прочитывая буквы бытия.
 
 
Потом уходит, мягок и тяжёл,
Своей кровавой славе потакая,
Легко угрюмый воздух обтекая,
Запоминая то, что он прочёл.
 
 
Она живёт ещё какой-то час,
Ещё какой-то век своей свободы,
Со всей великой библией Природы
Одною этой встречею сочтясь.
 

«Зима стояла у киоска…»

 
Зима стояла у киоска,
У самых нежных хризантем,
И капли голубого воска
Стекали вдоль стеклянных стен.
 
 
Угрюмый город спал, неприбран,
И ты сказал: «Душа болит…»
Цветам, как будто странным рыбам,
Был свет до краешка налит.
 
 
Они плескались, лепетали
И вглядывались в полумглу,
Растрёпанными лепестками
Распластываясь по стеклу.
 
 
И, позабыв свою работу,
На низком стуле у окна
Цветочница читала что-то,
Как смерть, наивна и юна.
 

«Я говорю: печаль мудра…»

 
Я говорю: печаль мудра, –
Ещё не зная, так ли это.
Метелей дикая орда
Захлёстывает чашу света.
 
 
Стоят такие холода,
Что воздух бьётся, стекленея.
Я говорю: печаль добра, –
И согреваюсь вместе с нею.
 
 
И сонным полнится теплом
Мой дом у края Ойкумены,
И оседают за стеклом
Седые хлопья звёздной пены.
 
 
Свеча до самого утра –
Маяк для скудного рассвета.
Я говорю: печаль мудра, –
Ещё не зная, так ли это…
 

«На три стороны помолясь…»

 
На три стороны помолясь,
На четвёртую обернусь:
Не ходи, синеглазый князь,
На мою золотую Русь!
 
 
Дети малые крепко спят,
Бабы Господу бьют челом.
Брошу наземь узорный плат,
Спрячу волосы под шелом.
 
 
По Калинову по мосту
Бьют копыта в сухой настил.
А сказала я Господу,
Чтобы он мне грехи простил.
 
 
И за брата, и за отца, –
Где теперь и отец, и брат? –
И за узенький след кольца,
И за брошенный наземь плат.
 
 
Жирно чавкает злая грязь –
Не вином напоили Русь!
На три стороны помолясь,
На четвёртую обернусь.
 

«Смерть – это кукла…»

 
Смерть – это кукла.
Пыльное тряпьё
И серые изъеденные кости.
Игрушка дьявола.
Но долго-долго помнишь
Сухое цепкое прикосновенье
И душный запах ветхого тряпья…
 

«За тем невидимым пределом…»

 
За тем невидимым пределом,
Где все невинны и чисты,
Как будто в фильме чёрно-белом:
Вокзал, автобусы, часы.
 
 
Туман ли, дым ли – странно горек,
Но это всё-таки весна,
И можно выбрать век и город,
Автобус, место у окна.
 
 
Из мира в мир, всегда навстречу
Иным улыбкам и слезам,
В слепое утро, зыбкий вечер,
Другой сырой автовокзал…
 
 
Душа моя, Господь с тобою,
Не говори, что жизнь прошла,
Когда ладонью восковою
Туман стираю со стекла…
 

«Безумие похоже на ту страну…»

 
Безумие похоже на ту страну,
Где вечно светит луна и не тает снег.
Где ты никогда не оставишь меня одну,
Даже если оставишь всех.
 
 
Любой проспект кончается тупиком.
Первый же переулок идёт на взлёт.
Трамвай разрывает воздух кривым звонком.
Пока ещё мне везёт.
 
 
Я еду через весь город. Там, на краю,
Немного теплее – быть может, это весна.
Я еду к поэту. Недавно он жил в раю,
А теперь там идёт война.
 
 
Он торгует сандалиями. Обувь его легка –
Словно майские крылышки вьются вокруг стопы.
И тропа пробегает сквозь ватные облака
Чуть быстрее хромой судьбы.
 
 
Его стихи похожи на ту страну,
Где земля – как материнская грудь.
Но эту землю Господь оставил одну,
И теперь её не вернуть.
 

«Время ли ветром проходит сквозь сердце…»

 
Время ли ветром проходит сквозь сердце,
Воли ища –
Только пыльца серебристая сеется
С крыльев плаща.
 
 
Не отнимай, что судьбою не взято –
Малую часть!
Не наглядеться не то что на завтра –
И на сейчас.
 
 
Кажется, свет, что собрали по капле,
Весь пролился.
Кажется, сон. А спохватишься: так ли? –
Всюду пыльца.
 
 
Только душа со своею тоскою
В оба крыла –
Знает ведь, знает, что это такое –
И солгала…
 
 
В Лето Господне, в туманное лето
Жизни земной
Ей всё равно – тот ли век или этот,
Или иной.
 

«Гора стекает вниз. Под плитами базальта…»

 
Гора стекает вниз. Под плитами базальта
Томится тишина.
И вечность, что была обещана назавтра,
Сегодня сочтена.
 
 
По каменным ручьям, по грозным гулким рекам –
Тома тяжёлых скал,
Как будто свой архив Господь-библиотекарь,
Спеша, перемешал.
 
 
Средь эпосов долин и грозовых риторик
С закладками цветов
Он ищет, торопясь, давно забытый томик
Своих стихов.
 
 
Куда бежать воде? Куда векам стремиться
И нам держать свой путь?
Мы отыскали том, но каменной страницы
Нам не перевернуть.
 

«Окликнуть можно – только шёпотом…»

 
Окликнуть можно – только шёпотом,
Закутать – шёлком или шорохом,
Глаз не поднять – испепелят!
Губ не коснуться – не велят.
 
 
Ещё не пленница – сопутница,
Но имя вспыхнет и забудется,
И паутина жалких слов
Истает в пепле жарких снов.
 
 
Рассветной улочкой по камушкам
Дробь не рассыпана пока ещё,
Но как шаги по мостовой,
Звук сердца так неровен твой.
 
 
А если что-то вдруг останется,
Так это краткое беспамятство,
И в нём вся правда обо мне
Совьётся свитком на огне.
 

Музыка

1.

 
У сердца сотня сторожей,
Вооружённых чем попало.
Но сердце музыка украла
Из-за решёток и ножей.
 
 
Мир полон музыки! Игра
Свободно сочетает ноты.
Её прозрачные тенёты
Ведут движение пера.
 
 
Я стала лёгкой, словно пух,
Чтоб легче проходить по краю,
Не умирая, но играя,
На звон настраивая слух.
 

2.

 
В зелёном зеркальце пруда
Себя разглядывает небо.
Глубинных трав шелковый невод
Колышет сонная вода.
 
 
Что ловят в эти невода?
Что прячут, стебли заплетая?
Кувшинка дремлет золотая,
Не просыпаясь никогда.
 
 
Над нею облако скользнёт –
Ей тоже облако приснится.
Но заблудившаяся птица
В зелёном небе канет влёт,
 
 
Не потревожив ни волны,
Не смешивая отраженье –
Как будто с самого рожденья
Была не с этой стороны,
 
 
Как будто ей одной дано
Летать из мира в мир без правил,
И для неё Господь оставил
Всегда раскрытое окно.