Начальство почесало в затылке, написало докладную. К Николаеву прислали суетливого фээсбэшника, который заверил Николаева, что Паша Закидонский больше никого не интересует, он просто маньяк. И все.

Николаев понял, что Пашу сдают. Дальше – как получится. Если Паша сумеет кого-нибудь запугать достаточно сильно разглашением всего, что он знает, его либо надо будет прикончить при захвате, либо его заново купят и устроят хороший убедительный побег. Для себя Николаев решил так: в подробности переживаний службы безопасности не вдаваться, преступника изловить, жизнь ему сохранить, побег не допустить.

– Ты убил в августе прошлого года Карпатого? – спросил вдруг Николаев Кота в полной тишине.

– Нет, не я, – лениво ответил Кот.

– Тебя вызвал твой корешок, ты приехал из Тулы, сначала вы хотели идти на дело втроем, но потом корешок сказал: Прохора не брать. Вспомнил?

– Не помню такого, – Кот перестал баюкать руку и напрягся.

– У твоего корешка хороший нюх. Как он говорит в таких случаях?

– Чего еще?!

– Когда он чувствует опасность от человека, он говорит, что от того уже пахнет лефортовской парашей, ну?

Кот молчал и напряженно смотрел на Николаева. Ева встала с табуретки и подошла к столу.

– Убери эту стрелялку! – Кот старался не смотреть на Еву, она уже стояла рядом с ним. – Пусть отойдет, я плохо соображаю, когда она рядом.

– Зря ты, Женя, так ко мне относишься, – Ева обошла стол и перебирала вещи из карманов Кота. – Я же тебя чисто и хорошо сделала, ну раздробила одну косточку, так ведь самую маленькую. Я старалась.

– Две, – буркнул Кот и шумно сглотнул.

– Ты, Женя, зря время не трать, придурка с потерей памяти не изображай, потому что Прохор нам все подробно и хорошо рассказал. Я к тебе – со всей душой, я тебя к чистосердечному подвожу, ласково так подвожу, поэтому расскажу только незначительные подробности. Это, чтобы самое главное ты написал сам и как бы безо всякого давления с моей стороны.

Гнатюк сидел сзади Кота, он поднял руку и сделал знак Николаеву, Николаев чуть потеснил Еву плечом и перехватил инициативу:

– Что с ним валандаться? Давай заводи дело по материалам допроса Пушкарева, повесим Коту по максимуму, да еще этот заложник.

– Да какой заложник, какой заложник? Подумаешь, вытащил пьяного из кафе, а вы бы пристрелили беднягу, как пить дать! Вы все там перебили, стрелять не умеете, – Кот начал свою речь с крика, потом, наткнувшись на насмешливый взгляд Евы, перешел почти на шепот.

– Не горячись, Николаев, – Ева задумчиво вертела в руках крошечный ключик на небольшом шнурке. – Может, Женя захочет сам себе помочь, и нам мороки и писанины меньше.

– Вы меня не покупайте, – Кот говорил неуверенно.

– Ты, Женя, блондинок любишь, а Прохор – брюнеток. Ты после того дела девочку себе снял, помнишь? Прохору не понравилась, он блондинкам не верит.

– Где эта сука? Пусть он мне в глаза скажет! Продажная тварь!

– Женя, ты убил Карпатого или Слоник?

– Паша убил.

– Да он тебе что хочешь сейчас скажет, кто его видел, этого Пашу? Ему сейчас все одно, кого бы назвать! – Николаев закричал громко и неожиданно, Гнатюк закашлял, Николаев стукнул кулаком по столу, но орать перестал.

– Да у него одна дырка во лбу, я в жизни так не делал, я не крутой, я тихонько горло бы перерезал, и все. А тут – хренотень всякая, пистолет, глушитель, это ж пронести надо, портфель, – Кот замолчал и уставился на маленький ключик в руках Евы. – Я машину вел, – он постарался справиться с волнением и не смотреть на ключик, – потом я его не видел.

Ева бросила ключ на стол и ушла из кабинета. Гнатюк вышел за ней.

– Вы вот что, Ева Николаевна… Я бы попросил вас закончить несколько старых дел, что у вас накопились. Ни на какие задания не выезжать, если что будет новое, не беспокойтесь, вас подменят.

– Вы меня отстраняете?

– Когда вас отстранят… на время расследования, вы будете извещены, а пока я просто прошу вас привести дела в порядок, на всякий случай.

– На случай передачи другому? Да вы поймите, сколько человек сейчас было на допросе, а? Ну вы же там только что были! Что-нибудь поймали интересное? А я поймала. В вещах Кота ключик есть, он проговорился! Стал говорить про пистолет с глушителем и проговорился! Пистолет – глушитель – портфель. Портфель, понимаете! Значит, был портфель, в котором это все несли, а ключ имеет к этому портфелю отношение!

– Это ключ от портфеля?

– Думаю, что нет, какие сейчас портфели с ключами, если что запирают, так кейсы, «дипломаты». Портфель – это старая вещь, свидетели говорили, что видели кого-то, то ли слесаря, то ли сантехника, значит, портфель старый, неприметный!

– А ключ?

– Это ключ от того места, где портфель спрятан. Возможно, с оружием убийства.

Они помолчали. Гнатюк закурил.

– Ты вот что, – он посмотрел на Еву тяжелым взглядом старого человека. – Ты не дергайся пока, я тебя прошу. Когда ты повзрослеешь, ты поймешь, что не всегда надо спешить и рисковать. И вот тебе урок номер один: этот заложник, из кафе… Он умер.

– Как это? – Ева вспомнила брыкающегося командировочного на носилках, когда его заталкивали в «Скорую помощь», он кричал: «Я вас умоляю!»

– А вот так. Сердечный приступ плюс сильное алкогольное отравление. Потерял сознание еще в «Скорой». Я думаю, он даже не понял, что вообще с ним произошло сегодня. У тебя несчастный случай на киностудии висит. Съезди завтра, развейся, проведи дознание по всей форме, инспектор Курганова, – Гнатюк тяжело вздохнул и стал уходить от Евы.

– То есть как? Разрешите обратиться! – крикнула она в широкую спину.

– Там приказ висит. Внизу, – он махнул рукой, не поворачиваясь.

Ева побежала к лестнице и налетела на Хорватого. Он обхватил ее, не давая бежать дальше.

– Не лети так быстро, висит, все там висит. Эксперимент не удался. Следователь должен сидеть в кабинете, инспектор ловить преступника. Надо было просто запретить тебе выезжать на захваты, там достаточно инспектора и специально обученной группы, но меня не послушались. Ты же девочка горячая, будешь теперь всех ловить сама. А следователь Калина любит тихо сидеть в кабинете, размышлять, – он боролся с Евой у самой лестницы. Рядом стали останавливаться любопытные. – Не смеши людей, пойдем отсюда.

Ева замерла, Хорватый опустил руки.

– Так вот, Ева Николаевна, плохо вы выходите из захвата, плохо, – он галантно подал ей руку, потом быстро прижал ее руку локтем к себе. Они медленно спускались вниз. – Стреляете вы отменно, а борьба у вас идет плохо. Есть хочешь?

– Хочу, – Ева вдруг почувствовала, что сейчас упадет, так она устала. – Есть-то я хочу, но идти не могу, я сдохла, честное слово.

– Ну, до машины я тебя дотащу.

Дождь прекратился, в лужах на асфальте отражались фонари.

– Поехали в моей машине, – Хорватый подтолкнул Еву к своему «Москвичу».

– Хорошо тебе говорить, а как я утром доберусь на работу?

– Утром и приедем вместе.

– Расслабление по полной программе, да? – Ева засмеялась.

– А что тут смешного?

– Да так… Вспомнила психолога Далилу. Я ей рассказала, как мы с тобой предпочитаем расслабляться, она сейчас, наверное, отчет пишет.

Лицо Хорватого пошло пятнами. Ева видела, как он старается справиться с охватившей его яростью.

– Да ты не волнуйся, у нас была просто доверительная беседа, без имен, про жизнь вообще. Что это ты так расстроился? Никто и ничего про тебя не знает.

Хорватый размахнулся и стукнул изо всей силы по крыше автомобиля кулаком.

– Э-э-э… да у тебя, я вижу, аппетит пропал напрочь. А я уж размечталась, как ты вносишь меня на руках в пиццерию, вокруг суетятся официанты… Ладно, звони, если что, – Ева пошла к своей машине.

Разворачиваясь, веером воды из лужи облила Хорватого, все еще стоящего в оцепенении.

– Пока, любовничек, – сказала Ева шепотом и удивилась слезам на щеках.

Дома, в пустой однокомнатной квартире, Ева включила на полную громкость магнитофон и танцевала до одурения. В дверь позвонили. Странно. Сосед сверху в таких случаях сначала долбил у себя пол. В глазке улыбалась идиотским образом расплывшаяся физиономия Николаева.

– Ты мож-жешь мне не верить. Но меня не пустили в приличное место пожрать!

– Ты пьян.

– Но я все равно хочу жрать, мало ли… пьян! Имею право… Жюльен, профитроли, даже пусть котлеты по-киевски. Вонючий кабак! Поэтому я купил… с собой, тасказать, – он вывалил на столик в прихожей надкушенный батон и копченую курицу. – Минуточку, еще не все… где же это… а? – по полу покатились три апельсина. – На троих!

– А кто третий? – Ева выглянула в коридор, потом захлопнула дверь.

– Ну этот… с козьей мордой, а, пусть слышит, я его не боюсь, мы же мужики! Сейчас мы не коллеги, а как это… Нет, ты не подумай, я просто зашел пожрать, понимаешь, меня не пустили, я ничего… спокойно купил курицу в магазине. Я с вами съем курицу. Где эта козья морда?

– Нет здесь никакой козьей морды, снимай плащ.

– Ну-у-у? Нет, подожди, мне интересно, он что, будет прятаться в шкафу?

– Николаев, смирно! В ванную шагом марш!

– Я понимаю, – он гнусно ухмыльнулся и погрозил ей пальцем, – я хочу видеть эту… Я только осмотрю шкаф, ладно, но если эта… запряталась в шкафу, пощады не будет, клянусь, все отделение узнает!

Он осмотрел не только шкаф, но и балкон, кухонный стол, корзину для белья, запутался в занавесках, потом пополз по полу под тахту. Там он застрял, несколько раз дернулся и вдруг мирно захрапел.

Ева включила музыку и съела всю курицу. Подумав, вытащила Николаева из-под тахты за ноги и усадила, приладив кое-как в диванных подушках на полу.

– Николаев, Николаев! Смотри.

Ева разложила на полу три апельсина и танцевала между ними, снимая юбку.

– Стриптиз. Понимаю…

Но дальше Ева раздеваться не стала. Она медленно села на шпагат так, что один из апельсинов оказался у нее между ног. Упираясь руками в пол, она опускалась и приподнималась над апельсином под музыку.

– Модерн Токинг! – правильно определил музыку пьяный Николаев. – А я могу сесть на два стула в шпагате, как Шварценеггер! Щас!.. Минуточку…

Ева легла на спину, приподняла блузку и положила апельсин на пупок. Напрягая живот, она стала подбрасывать апельсин вверх в такт музыке.

– Класс! – одобрил Николаев. – Это потому, что у тебя такой удобный… пупок у тебя, короче, удобный. А Митрюхин из наркотиков, он животом мог монету зажать вот тут, – Николаев стал вытаскивать свою рубашку из джинсов. – Но он упитанный такой… Танец живота танцевал… Ничего… Ему в пупок можно бы магнитофон заделать, в жизни не нашли бы, а он, дурак, на грудь нацепил. Пристрелили. – Николаев задумчиво разглядывал стулья, которые он подтащил к себе.

– Николаев, а Николаев! – Ева теперь легла на живот, подняла ноги вверх, коснулась ступнями затылка, достала их руками и покачивала апельсин на спине. – А кто это – козья морда?

– Нет, ты меня извини, но тоже ведь… машина-то стоит. Вот так твоя, а вот так – его, я ж не дурак! Я ничего такого не хотел, пойми, просто пожрать. Я вообще решил, что должен тебе нравиться, я очень положительный и хороший, а этот… он же не разведется никогда. У него – карьера.

Ева подошла к окну. У подъезда стояли три автомобиля. Сначала машина Хорватого, потом ее, потом Николаева. Ева обшарила взглядом двор. Никого. Уютно всхрапнул Николаев.

Ева натянула теплые рейтузы, надела кроссовки, куртку, взяла апельсин, выключила свет и спустилась к машине, осторожно щелкнув замком двери.

Хорватый спал в своей машине, открыв рот и закинув голову назад. На скамейке шепталась парочка. Стараясь двигаться аккуратно, Ева выехала.

Дома уже засыпали, но дороги плыли горящими потоками машин. Ева любила ночные дороги, расплавленное золото фар, не тишину и не шум, а словно сонный пульс, полудрему никогда не засыпающего города. На Кольцевой она выжала педаль до отказа и понеслась по дороге, включив музыку на полную громкость. Через полчаса руки стали дрожать от напряжения, она заблудилась, свернув на незнакомую дорогу, остановила машину, вышла в огромное открытое пространство поля и гудящих проводов и попала прямиком в огромное звездное небо. Вдали, внизу, светилась желтым заревом Москва, ослепляя небо и пряча звезды. Здесь было темно и ветрено, звезды так и напирали. Ева заметила, что опять плачет. Ей было жалко Хорватого, его жену, и Николаева, и себя, ей было жалко город, который слепит звезды и никогда их не видит.