Вторник, 22 сентября, вечер

Ева с Николаевым обедали в маленьком кафе рядом с Управлением поздно, часа в три. Ева надеялась к четырем уже удрать на дачу к Далиле и Кумусу, но Николаев позвал ее на допрос Кота. Ева купила в буфете апельсин.

Допрос проходил в кабинете следователя Калины Татьяны Дмитриевны, женщины без комплексов, как сказал о ней адвокат Покрышкина. Николаев и Ева пришли первыми, суетливая Татьяна Дмитриевна, запыхавшись, открыла кабинет и строго посмотрела на коленки Евы.

– У вас юбка не по уставу, – фыркнула она.

Ева закатила глаза вверх, Николаев скучно посмотрел на ее юбку.

– Вроде в норме, – задумчиво возразил он.

– Это у меня в норме, можете измерить, а у Кургановой совсем не в норме!

– Придется отложить, – вздохнул Николаев.

– Чего отложить?

– Допрос придется отложить, юбка – это дело серьезное.

– Вам все шуточки, а я люблю, чтоб все было правильно. Допрос веду я, влезете – удалю, – пригрозила Калина и, шевеля губами, стала читать дело Кота.

Николаев посмотрел на Еву, хотел сделать ей знак выйти на минутку, но вдруг заметил, что Ева напряженно о чем-то думает.

Татьяна Дмитриевна была женщина плотная, невысокая, с напряженными чертами лица – словно всегда в ожидании неприятного вопроса или зубной боли. Она никак не могла привыкнуть к тому новому, что происходило в стране и в отделе, защищалась строгой дисциплиной, полным отсутствием юмора и его понимания. Рядом с современным телефоном с автоответчиком и органайзером на ее столе стоял гордый красноармеец в буденовке и с винтовкой, которая устремлялась вверх длинным и острым бронзовым штыком. И еще – небольшой темный бюст Ленина, прижимающий несколько необходимых бумажек.

Кот и два охранника пришли минут через пять. Ева все так же напряженно смотрела в пол, задумчиво перебрасывая из руки в руку апельсин.

Кот сначала увидел следователя Калину, он процедил сквозь зубы приветствие и уже садился на стул, когда Николаев чуть отошел в сторону и перестал загораживать Еву. Кот повернулся на движение, ноги его так и остались чуть согнутыми, он с ужасом смотрел на руки Евы Николаевны.

– Садитесь, задержанный, наш допрос записывается на пленку, говорите ясно и внятно. Вы захватили заложника в кафе числа… минуточку… неразборчиво, какое это число? – спросила Калина у Николаева, Николаев шагнул к столу, а Ева шагнула к Коту.

Кот закричал и бросился к двери. Охранники с трудом усадили его, еще раз проверив наручники.

Ева расковыряла у апельсина верхушку и теперь засовывала туда палец, медленно и осторожно. Она села рядом со следователем Калиной, но чуть сзади, так что та ее не видела.

– Подследственный здоров? – поинтересовалась Калина. В кабинете повисла тишина. Только шумно дышал Кот, не сводя глаз с Евы. – Здоров, – сказала Калина, не дождавшись ответа. – Ответьте, с какой целью вы захватили заложника?

Кот немного успокоился. Ева вытащила палец из апельсина и облизала его.

– С целью спасения его жизни.

– Его жизни угрожали?

– Да.

– Кто угрожал жизни заложника?

– Милиционеры. Гаишники, – пояснил Кот доверительно, уже почти успокоившись и оторвавшись взглядом от Евы. – Они меня увидели и давай палить, а этот мужичок, такой пьяненький, бегать быстро не умеет, я его и прихватил, чтоб не убили ненароком.

– Почему сотрудники ГАИ стали в вас стрелять? – Калина наклонилась пониже над листами и скрыла зевок. – Что вы делали в кафе?

– Ну, ладно. Это я стал стрелять. Первый, ваша взяла. А потому, что испугался!

Ева сунула теперь палец в апельсин быстро и резко. По ее руке потек сок. Она медленно достала палец и опять облизала его. Калина заметила, что Кот все время смотрит куда-то в сторону, повернулась к Еве. Та протянула ей апельсин. Калина отказалась.

– Значит, вы испугались. Чего вы испугались?

– Ну… я испугался, что они нечаянно пристрелят пьяного.

– Подследственный, не путайте меня… Вы стали стрелять по милиционерам, потому что испугались их, забежали в кафе и там взяли заложника. Отвечайте на вопрос, почему вы стали стрелять в милиционеров?

– Ну… я… – он не мог оторвать взгляда от рук Евы, Ева ритмично засовывала и вынимала палец из апельсина. – Я, знаете, я подумал, вдруг я что-нибудь такое натворил, а они хотят меня за это убить. Ну, может, я банк ограбил когда-нибудь?

– Вы грабили банк? Когда, какой?

– Я не знаю, верней, не помню, это вы должны сказать мне, когда и какой, а я должен отпираться.

Ева подняла апельсин вверх и стала выжимать сок на высунутый язык. Николаев не выдержал. Он сделал знак Калине, что ему надо выйти. Открыв дверь, он позвал Еву. Ева встала, положила апельсин на стул и медленно прошла мимо Кота. Кот старался не упустить ни одного ее движения, Ева с удовольствием отметила, что страх у него прошел полностью.

– Слушай, – сказал ей Николаев в коридоре, – у тебя проблемы, и я готов тебе помочь. Немедленно, – добавил он, подумав.

– Каким образом?

– Пойдем ко мне, – он потащил ее за руку. Ева освободилась.

– В чем у меня проблемы?

– Прямо здесь показать? Пойдем ко мне в кабинет, здесь это неудобно.

– А почему ты решил, что у меня проблемы? – Ева говорила, словно задумавшись о чем-то своем.

– Да ты так оттрахала апельсин, что я решил немедленно тебе помочь!

– Ах, это! Слушай, Николаев, ты знаешь, как положить ценность в банк?

– Какую ценность?

– Портфель, например, футляр.

– Нет, не знаю. Лучше объясни, что это ты делала с апельсином?

– Николаев, включись, надо срочно узнать, выдают ли в банке такой маленький ключик, если ты у них арендуешь сейф, понял?

– У Кота был такой ключ! – обрадовался Николаев и тут же забыл про апельсин.

– У тебя есть отпечатки пальцев Слоника, а Кот проговорился про портфель. В портфеле должно быть оружие, на нем могут быть пальцы Слоника, это уже, считай, готовое дело.

– А если там нет пальцев?

– Тогда мы не слезем с Кота, пока он не подпишет, что это оружие Слоника. Тот самый портфель, с которым был Слоник, когда убивал Карпатого.

– И все-таки с тобой что-то не так, – сообщил Николаев, уже убегая.

– Да мне просто надо на природу, расслабиться.

На станции Капотня ни души. Только у закрытого магазина сидела еще не старая женщина на маленьком раскладном стульчике. Она читала толстую книгу и продавала астры. Астры, темно-фиолетовые и ослепительно белые, полыхали у ее ног удивительным пятном. Ева смотрела на цветы из машины и вдруг почувствовала, что это уже было. Она уже видела что-то похожее, хотя могла поклясться, что никогда не была здесь, никогда не покупала таких фиолетовых астр поздней осенью в дачном поселке.

Когда-то учительница рассказала Еве про вторую память, она боялась такого, она думала, что это воспоминание человека о его прошлой жизни, несколько смертей назад, когда он жил совсем по-другому, был другим, но однажды попал в беду в присутствии этих самых предметов, в такой же обстановке. Теперь они словно напоминают о чем-то. «А может быть, говорила учительница, это «дежа вю» – предупреждение тебе, берегись и опасайся таких мест, где что-то покажется тебе уже случившимся».

Женщина посмотрела на Еву через площадь. Потом она встала и свернула свой стул, взяла ведро и тяжелой поступью, зажав книгу под мышкой, пошла мимо. Ева окликнула ее и купила все фиолетовые астры.

– Возьмите и белые, они так пахнут, – сказала женщина, – никакие цветы так не пахнут, как эти белые, видите, у них желтоватая серединка, только намек на цвет. Такой запах.

Ева понюхала белые астры.

– Нет, – сказала она, – не люблю белый цвет.

В доме номер пять по улице Березовой царило веселье. Довольно упитанный светловолосый мальчик лет шести визжал и прыгал, держась за спинку стула, Ангел Кумус играл на губной гармошке еврейские мотивы, а Далила аккомпанировала ему ударными – она вдохновенно лупила по дну перевернутого ведра.

Ева бросила куртку и цветы на пол и пошла, прихлопывая в ладоши, вокруг стула с мальчиком. Далила бросила ведро и, сдернув со стола скатерть, укуталась ею и изобразила страстные переживания в танце.

– Танцуют все! Танцуют все! – кричал мальчик и прыгал, взметая легкие желтые кудряшки.

– А я… люблю… белые астры, – сказала Далила, запыхавшись окончательно и упав на диван.

– А что это у вас такая странная музыка? Национальная?

Ангел промолчал и убрал гармошку.

Он быстро и умело накрыл на стол, а когда все поели, так же быстро все убрал.

– Ну, как наши успехи? – спросила Ева на кухне.

Далила мыла посуду, Ева стояла рядом и ощипывала листочки со стеблей астр.

– Полная расслабуха, – вздохнула Далила, – отдыхаем.

– И что, он все это время так и молчит? Ничего себе расслабуха.

– Нет, это он к тебе привыкает. Он и с нами сначала молчал, потом говорил без остановки. Я записала две кассеты. Он не знает, что я его пишу, но знает о моей профессии. Такое впечатление, что жил сначала с родителями, потом с психиатрами, потом с Покрышкиным. Все. Больше ничего и никого в его жизни не было. Все остальное – творчество.

– Интересная история, – Ева усмехнулась. – Пошли общаться?

– Пошли.

Сначала Ангел Кумус сказал, что у Евы есть все шансы играть у Стаса.

– Играть и выигрывать?

– У Стаса не выиграешь. Но он хороший, добрый и умный. Он плохо понимает жизнь, поэтому стал ее делать сам.

– Ангел, – Далила выключила свет, зажгла свечи и села с сыном на диване. Маленький Кеша засыпал, – разве можно самому делать жизнь?

– Только это и интересно! – оживился Ангел.

– Но ведь жизнь сопротивляется! Она делает что-то свое.

– Надо быть независимым, богатым и свободным. И все. Ничего жизнь с тобой не сделает.

– Ангел, но ты можешь заболеть, попасть в беду, под машину…

– Это не жизнь, это судьба, а я говорю про жизнь. Мне нравится жизнь, которую делает Стас, мне там хорошо.

– Тебе хорошо в его квартире? – спросила Ева.

– В какой квартире? А… Нет, ты не про то. ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ.

– Я тебя понимаю, Ангел, – Далила стала говорить совсем тихо, и Ева поняла, что Кеша заснул. – Но как ты определяешь, что настоящее, а что сделано?

– Где мне хорошо, там и настоящее.

– Так не бывает! – возразила Ева. – Я не понимаю, объясни. Предположим, я прихожу в кино, подхожу к экрану, шагаю в него и оказываюсь в фильме. Например, про ковбоев. Скачу, стреляю, я самая меткая, самая красивая, я лучше всех, но потом на экране напишут «конец», куда я денусь?

– Ты, наверное, хорошо стреляешь? – спросил Кумус.

– Есть такой грех, – смутилась Ева и засмеялась. – Ловко ты меня поймал!

– Почему ты хорошо стреляешь? Я никогда в жизни не стрелял. Почему ты стала стрелять?

– Черт его знает почему. А действительно, почему я на первом курсе стала ходить в тир? А потом на стрельбища и на соревнования? Далила, ты как думаешь?

– Сложно ответить сразу. Надо как следует покопаться в твоем детстве. Это может быть ужасная обида на кого-то или что-то или постоянное преклонение окружающих перед красотой маленькой девочки, вот она и решает быть не только красивой, но в чем-то особенно важном превосходить мужчин. Хотя, честно говоря, твой случай особый.

– Мне все равно, была она красивой или ее кто-то обидел. Она взяла оружие и научилась стрелять, то есть она придумала себе свой мир и стала в нем жить.

– Браво, Ангел, – сказала Ева. – Ты знаешь, что Стас считает тебя чокнутым, а я в жизни не видела более разумного мужчины.

– Я не мужчина, – усмехнулся Ангел. – Я – услуга. И я неразумен, потому что я – не личность. Ты мне понравилась, я готов жить с тобой, учиться стрелять, скакать на лошади. Если мне предложат что-то более интересное, я пойду туда. Я ничего никому не могу предложить сам. Я только умею защищаться, и то совсем немножко, если мне человек ну совсем не понравится. Вот Далила… она такая смелая, неотразимая, у нее хороший дом, я могу побыть немного ее мужем, если она захочет, или просто пожить здесь сторожем, или посмотреть за ее малышом, пока мне это будет интересно. Но я ее боюсь, – закончил вдруг Ангел.

– А меня ты не боишься? – спросила Ева.

– Нет… Нет. Но ты не фантазерка. Ты любишь действительность. Я с тобой просто не останусь, мне неинтересно.

– Ладно, Ангел, но и у тебя что-то есть, не может не быть этакого… интересненького. Чего-то, что можешь предложить и ты. Ну хотя бы немного поиграть…

– У меня ничего такого нет.

– Тогда расскажи, как ты участвовал в жизни других, с кем тебе было интересно?

– Зачем?

– Ну, я хочу знать. Например, я подозреваю Стаса в нехороших делах, а может оказаться, что это просто мои измышления, а для тебя с ним – игра. Стас знает, что я его подозреваю, и обороняется, что-то скрывает, придумывает, а ты можешь все рассказать просто и ясно. Окажется, что он ни в чем не виноват.

– И тогда ты отпустишь Стаса?

– А кто тебе сказал, что я его не отпускаю?

– Далила.

– Да, я это сказала, чтобы Ангел не порывался каждые десять минут идти на станцию звонить Стасу.

– Я тебя немного боюсь… тоже. Ты, Ева, словно спешишь очень, меня это настораживает. И еще я хочу выпить. Можно?

Он смотрел на Еву, Далила показала Еве знаками, что нельзя.

– Слушай, Ангел, – Ева встала и потянулась, – давай наклюкаемся вместе, я тоже хочу выпить, но потом, сначала я тебе кое-что покажу.

Ева подошла к печке и осмотрела поленья. Выбрала одно, не очень толстое, и подозвала Ангела.

– Если я возьму эту деревяшку, обстругаю ее топором со всех сторон, чтобы она стала такой большой щепкой.

– Ты хочешь сделать кол.

– Я хочу проткнуть этим колом вампира, чтобы уничтожить его.

– Ничего у тебя не получится, потому что это – не осина.

– А что это?

– Липа.

– Липа? А откуда ты знаешь?

– Я сделал себе один кол. На всякий случай. Я специально узнал, как выглядит осина, сам выстругал и теперь храню.

– Зачем это?

– У Стаса всегда полно вампиров. Если тебя укусит вампир, ты тоже станешь вампиром, когда умрешь. Правда, есть еще один способ. Можно отнести укушенного мертвеца в церковь. Если он там пролежит девять дней, его можно спокойно хоронить. Он не встанет.

– Где сейчас найти такую церковь, чтобы там спокойно уложить покойника на девять дней?

– Не обязательно церковь. Сейчас церкви может и не быть, но место осталось, – это святое место. Раньше на каждом кладбище была церковь, надо только точно узнать где…

– Слушай, если Стас всегда с вампирами, то куда он девал укушенных?

– Иногда я ему помогал их прятать. Потом он сказал, что я делаю это неправильно, не мое это дело…