3

В воскресенье тринадцатого мая Елизавета Петровна помчалась в Москву в Потаповский переулок. Ранее планировалось радостно обнять дочь и внучку, выложить подарки и устроить клуб путешественников на дому, но после опасной находки Елизавета Петровна поняла, что говорить о чем-либо, кроме белого конверта, она просто не в состоянии.

Видимо, явилась она в недобрый час. Яна была взвинчена до предела. Из отрывочных фраз дочери она поняла, что на этот раз неприятности произросли на ниве воспитания. Уместно было бы спросить, в чем на этот раз провинилась Соня, но у Елизаветы Петровны не было сил распыляться на мелочи.

Она вытащила фотографии, разложила их на столе и, стараясь быть по возможности объективной и бесстрастной, обрисовала мифологему белого конверта. Яна хмуро курила, стряхивая пепел мимо пепельницы. Фантастический поворот событий воспринимался ею поначалу как очередной трюк, с помощью которого мать могла выкрикнуть уже навязший на зубах упрек. На фотографии Яна не смотрела, тем более Елизавета Петровна, опасаясь любопытства внучки, деликатно прикрыла «сканированный труп» тарелкой. По мере развития сюжета голос ее забирался все выше, выше, ей уже понадобился платок, чтобы промокнуть глаза и скрыть набегающие слезы. Картина прорисовывалась страшная. Яне надоели все эти ужасы, и она стремительно вмешалась в рассказ, сразу, как молотком по стеклу, чтоб все глупости – вдрызг.

– Мам, ты базар-то фильтруй! Что ты несешь? Что значит – «опять влипла в историю»? Не мне прислали труп в конверте, а тебе. Это ты влипла в историю, о которой я ни сном ни духом.

– Давай поговорим спокойно, – взмолилась Елизавета Петровна. – Мы интеллигентные люди, мы не должны попадать в такие истории. Во-первых, я боюсь.

– А во-вторых?

– И во-вторых боюсь.

– А мне эти телевизионные страшилки давно надоели. Может, вас с Вероникой, двух интеллигенток, просто разыграли?

– Хорош розыгрыш! И эта ужасная фотография! Весь в крови валяется на тротуаре. Рядом ножка от стула… а может, от стола. Как ты очутилась в этой компании?

– За труп под столом я не в ответе. За столом – другое дело. Здесь сидят Риткины друзья. Впрочем, в Милане она Марго. Это – русский вечер. Тогда наделали кучу фотографий для какого-то журнала по интерьеру. Оттуда эту фотографию легко выудить.

– Но это не вырезка из журнала. И потом… Зачем кому-то понадобилось засовывать тебя в один конверт с убитым?

– Я с убитым не наедине. Там еще куча народу. Мам, утишься. Давай вначале кофе попьем. У нас выходной, ты наша гостья. Не будем гнать мутную волну. Поедим, а потом обсудим все начисто.

Яна умела красиво накрывать на стол и делала это быстро и ловко. Нарезала ветчины, поставила масло, творог и красную ядреную редиску в большой желтой плошке. Потом вскрыла нарезки с рыбой.

– Коньячку плескануть?

– Разве что капельку. А Соня ела? Ты коньяком не очень увлекаешься? – озабоченно добавила Елизавета Петровна.

– Дурочка ты, мам. Ну какая разница? На коньяке алкоголиком не станешь.

Яна нарезала тонкими ломтиками бородинский хлеб, аккуратно намазала маслом. Нет ничего вкуснее, чем свежий редис с бородинским хлебом. Барсик сидел на коленях у Елизаветы Петровны и время от времени совал нос в тарелку.

– Вообрази, что сделала эта дрянь, – сказала Яна неожиданно.

– Разве так можно про дочь?

– Тебе можно, а мне нельзя? Но я не про Соньку говорю, а про ее директрису, драгоценную Киру Дмитриевну. Она собрала родителей и объявила, что мы должны собрать деньги на ремонт.

– Но это же безумно дорого!

– Наши деньги Кира не экономит. Но это полбеды. Главное, она собирается произвести подробное медицинское обследование.

– Детей?

– Ну не родителей же! Хотя с нее станется. Обследование в нашем классе уже началось и идет полным ходом.

Елизавета Петровна несколько картинно изобразила удивление. Ясное дело, дочь ищет передышку. Фотографии задели ее за живое. Яна не умеет паниковать, она умеет ругаться. А кого же ей ругать, как не директрису. Дочери сейчас необходимо подыграть.

– Почему именно в вашем? Карантин, что ли?

– По ящуру, – хмыкнула Яна. – Какой может быть карантин? Сейчас май, пора гриппов кончилась. Желтухи в нашем районе давно нет. Детей начали обследовали на предмет того, хватит ли у них физических сил, чтобы осваивать их замечательную высокоученую программу. Они их учат целыми днями, и дети, видите ли, утомляются. Кира Дмитриевна ни в коем случае не собирается упростить программу. Она собирается поменять детей.

– Как это?

– А так. Если мы не будем подходить ее гимназии по медицинским параметрам, нам надо будет искать другое учебное заведение. А двести баксов, которые я ежемесячно платила этой авантюристке, – это не считается? Сейчас нам предстоит главное обследование – у психотерапевта. Матери взбунтовались, поднялся крик.

– Где это видано, чтобы матери были против медицинского обследования своих детей?

– Мы живем в стране абсурда. Эти вшивые Песталоцци сами довели учеников до переутомления. Уже по первым показателям видно, что абсолютно здоровых в классе процентов двадцать – не больше. Сейчас мы должны пройти обследование у психотерапевта.

– По-моему, это просто очередные поборы. Психотерапевту тоже надо платить?

– Разумеется. Обследование производят лучшие врачи Москвы. Помнишь анекдот? Врач запрещал курить, а я дал ему тысячу, и он разрешил. Надо думать, что делать с ребенком.

– Вот на будущий год и будем думать. Сейчас Соньке осталось учиться двадцать дней. Я тебе тысячу раз говорила – отдай девочку в обычную бесплатную школу.

– В Москве сейчас нет обычных школ. Бесплатные школы только в зоне для малолетних преступников.

В комнате появилась Соня, глянула на стол, схватила редиску.

– Ба, как ты думаешь, «сникерсни» пишется через «т»?

– А зачем тебе? – разволновалась Елизавета Петровна. – Почему ты вообще употребляешь это ублюдочное слово.

Соня повела плечом, пальцем подтолкнула очки к переносью.

– Марья Игнатьевна задала нам сочинение, в котором бы употреблялись новые слова. Ну, те, которые не употреблялись двадцать лет назад.

– Наверное, она имела в виду совсем другие слова, Например, интернет, компьютер, спонсор, луноход… А в слове «сникерс» никаких «т» на конце нет.

Яна надменно хохотала, в этот момент она явно не любила Марию Игнатьевну.

– Мама, при чем здесь луноход? Это словосочетание из твоей жизни. Это литературщина. А мы люди простые и современные. Мы говорим: заиксуй, отксерь, ваучерни! Мы говорим: тусовка, халява – и это круто! Мама, Пушкин жил чисто конкретно, а ты все про гобои и лютни!

– Сонечка, брось ты это сочинение, детка. Пойди телевизор посмотри. Там наверняка какой-нибудь мультик идет. А если нет, то киношку поставь на видик…

Соня удалилась, а Яна смела рукой чашки в сторону, на высвобожденное место положила принесенные матерью фотографии и сказала:

– Вообще мне все это очень не нравится. Я действительно не понимаю, зачем этому уроду понадобился наш русский вечер.

– Какому уроду? Извини, Яночка, но я иногда за тобой не поспеваю.

– Уроду, который в Риме передал тетке Веронике конверт.

– Судя по описанию, он был никакой не урод, а вполне полноценный человек.

– Жалко, что ты не видела этого полноценного человека.

– А чем бы это помогло?

– Кто знает… – голос Яны звучал так таинственно и интригующе, что Елизавета Петровна решила было, что ларчик с тайнами сейчас и откроется, но дочь не приоткрыла завесы. – Ты уверена, что вот этот сидящий рядом со мной человек и есть убитый?

– Посмотри сама.

– Действительно, похож. И вообще он присутствует на всех фотографиях.

– На этой, где машина, его нет.

– Да, на этой фотографии другой действующий герой. Сообразить бы, какую информацию несут все эти снимки.

– Ты думаешь – несут?

– А как же! Зачем иначе посылать племяннику фотографию убитого?

– В конверте был еще диск.

– А где он?

– Дома.

– Мам! С тобой просто нет сладу! Почему ты его не взяла? Мы бы уже знали, какая на нем информация. Ладно. Доберемся мы до этого диска. Я думаю, что в начале пути он нам мало что объяснит.

– Это какого такого пути? Я предлагаю все это выбросить в помойку и забыть.

– Раньше надо было это делать. Теперь нам предстоит по капельке собирать информацию. Для начала скажи, какие первые мысли у тебя появились в голове, когда ты увидела меня на фотографии. Пусть они выглядят совершенно абсурдно.

Елизавета Петровна искоса посмотрела на дочь, шумно втянула воздух.

– Ну, говори, говори, что ты насупилась? – настаивала Яна.

– Я подумала, – и словно в ледяную воду шагнула, – что это имеет отношение к Сонькиному отцу.

Елизавета Петровна ожидала возмущенных возгласов, но Яна спокойно сказала:

– Нет, это за гранью абсурда. Кого в Риме может интересовать моя несчастная любовь? И потом, подумай сама, кому бы пришло в голову послать мне таким образом весточку?

Елизавета Петровна с ужасом подумала, что если дочь не топает ногами и не кричит: «Сколько раз я просила не вмешиваться в мою частную жизнь!», значит, дело действительно серьезное. Беда еще в том, что Янка о чем-то догадывается, но не желает в этом сознаться. Ишь как ноздри раздуваются. И все время запускает в волосы всю пятерню. Елизавета Петровна знала, что если у дочери начинает чесаться голова, то, значит, она чем-то сильно расстроена или возбуждена.

– А может, за нами следили? – Елизавета Петровна выпалила первое, что ей пришло в голову.

– Не смеши меня.

– Второй мыслью было, что все это каким-то образом касается Ашота, – осторожно добавила мать.

– Каким образом? Понимаешь, я была случайной гостьей на этой встрече. Она состоялась на второй день после моего приезда в Милан. Ритка давно готовила этот русский вечер, а я явилась очень кстати. Мне сказали, что я фактурная. Шесть человек за столом. Вкусная еда. Смешно, но я совершенно не помню этого типа, который сидит со мной рядом. Эти фотографии мне Ритка так и не прислала.

– Может, ты вспомнишь, какие велись за столом разговоры.

– Обычный треп. Не помню в какой связи, но имя Ашота там упоминалось. Ладно. Пока я вижу такой план действий. Я звоню в Милан. Ты привозишь мне диск. А теперь – спать. Уже поздно ехать в твою Десну, так что останешься ночевать. Так и быть, потерплю до утра твоего Барсика. Я тебе в гостиной постелю.