Глава 10

В тот же день, то есть в воскресенье вечером, как и обещал, приехал Артур, привез бочонок пива, приличный такой бочонок – литров на пятнадцать, батарею бутылок коньяка и водки, а также мартини и хванчкару для дам. Узнав, что Лидия уже отбыла в Москву, огорчился. Он, оказывается, собирался у нее прощения просить в том, что из лужи ее поднял и до кровати доволок. Царапины на его лице были аккуратно замазаны и запудрены.

– С выпивкой ты переусердствовал, – сказал Левушка.

– Это ты скажешь в конце недели. Водки, сколько ее не купи, всегда мало, а относительно пива… Давно уже пора провести параллельно водопроводной еще одну сеть, чтоб неиссякаемо… чтоб только кран открыть, и порядок!

– В пивопроводе все сорта перемешаются, – рассмеялся Лева. – Но я думаю, производители на это пойдут…

– Еще как пойдут. Бабки ведь тоже потекут рекой. Только счетчики надо поставить в каждую квартиру.

– А мы час назад решили вести здоровый образ жизни, – строго сказала Инна.

– С чего бы это?

– Здесь у нас такое произошло!

– Какое – такое?

Артур все еще пытался балагурить, хоть и не находил в друзьях поддержки. После душной Москвы, долгой дороги он мечтал об одном – выкупаться и засесть в уголке террасы с бутылкой холодненького. Настроение хозяев настораживало. Всем своим видом они давали понять, что у них на вечер заготовлен совсем другой сценарий. Артур только сигарету закурил, как они наперебой стали рассказывать про труп, найденный в крапиве. О том, кто убитый, не было сказано ни слова. Зато про похищение «Запорожца» было рассказано во всех подробностях. Первая версия по поводу загадочного нахождения трупа обрастала подробностями.

Артур на рассказ отреагировал спокойно. Шутить перестал, но и ужасаться не захотел. Что он – трупов не видел? Нет, ребятки, вы его мертвецом в крапиве не смутите. На террасе жарко, душно, все тело липкое от пота. Семь часов вечера, а солнце так палит, что дышать нечем. Артур хотел пойти на реку и пойдет. Лев вызвался его сопровождать. Инна на реку идти отказалась, сославшись на головную боль. Она лучше полежит.

Марья Ивановна спряталась от пекла в цветнике в тенечке. Мысли ее были простые. Вишни надо собирать. А может, погодить? Еще не вся покраснела до полной готовности. Уж больно жарко за ягодой тянуться. И мухи появились какие-то мерзкие. Так больно кусают, словно крапивой тебя хлестнули. А потом через сутки рука или нога в месте укуса зудит, словно заморозка отходит. Но все равно надо вишню собирать, а то воробьи ее склюют и ничего на варенье не останется. Завтра она этим и займется. Вон умные люди на реку пошли. Она проводила Левушку и этого, в подштанниках – Артура, завистливым взглядом.

Через березняк вышли к ручью, и сразу стало прохладно. Ручей бежал с угора через чащобы лозняка, черной ольхи, черемухи, двухметровых зонтичных, переплетенных хмелем, через мертвые стволы упавших ив, а потом, падая уступом, водопадом, выбирался на волю. Здесь он омывал старые корни дикой яблони, и та в благодарность кидала в его певучее каменное русло свои мелкие, горьковатые плоды. Через ручей был перекинут хилый мосток с перильцами из слег.

– Красиво… – сказал Лева.

– До одурения, – согласился Артур.

Лева именно этот мостик назначил для приватного разговора, но потом передумал. Как-то не подходила благодатная тень для суетливых, заранее приготовленных фраз. Вот уже омоем распаренные тела в реке, тогда и начнем разводить турусы на колесах.

Омыли. Вода у берега была совсем теплой, но дальше на быстротоке можно было хорошо освежиться. Главное, не сопротивляться течению, которое волочет тебя к заросшему лозой островку. На камне с удочкой сидел Игнат.

– Клюет?

– Так себе.

– Приходите все вечером пиво пить. И этого приводите, толстого, как его… Сидорова-Сикорского.

Назад пошли той же дорогой. Не доходя до мостика, Левушка сказал:

– Здесь еще было происшествие неприятное. Кто-то мою тетку ночью напугал. Для того чтобы ее успокоить, я сказал, что это был ты. Прости, старик, но лучшего ничего в голову не пришло.

– Это был я? – переспросил Артур. – И что же я сделал?

– Ты ночью, когда от Лидии возвращался, малость заблудился и зашарашился в теткину комнату.

– А где ее комната?

– А ты не знаешь? Ее комната – моя спальня. Она часто там ночует. Там матрас противорадикулитный. Ты туда и зашел.

– Зачем?

– Откуда я знаю! Может, закурить хотел.

– Я что – со странностями?

– Артур, войди в мое положение. У тебя зажигалка в виде пистолета. Тетка утверждает, что злоумышленник в нее целился. В моей спальне выключатель барахлит и имеет обыкновение самостоятельно включаться. Вот он среди ночи и включился. И тетка увидела якобы убийцу. Понял?

Лева настороженно посмотрел на Артура: смутился ли нет? Не разберешь, но разговор этот Артуру явно не нравился.

– Пусть это буду я, если тебе это надо, – ответил он наконец. – Но если зажегся свет, то твоя тетя Маша должна была меня рассмотреть.

– Не рассмотрела. То ли свет ее ослепил, то ли она со страху глаза закрыла. Теперь лепечет что-то про бороду и шляпу.

– Я был без шляпы, – быстро сказал Артур. – И с бородой у меня тоже нелады.

– Старик, ну какая разница. Главное, если что, сознайся, что это был ты.

– А что – будет разговор?

– Вдруг она решит с тобой объясниться.

– И как она будет со мной объясняться?

– Может быть, и не будет. Ладно. Забудем об этом.

– Хорошо, забудем, – пожал плечами Артур.

Солнце, косматое и страшное, наконец, спряталось за верхушками елок на дальних горках. Небо полыхало самыми разнообразными красками. Здесь были и голубизна, и бирюза, и золотые окаемки на легких облачках. Флор прямо-таки облизывался, глядя на этот закат. Сидоров-Сикорский разжигал самовар. Артур притащил ящик пива. Явилась Инна и, таращась со сна, оглядывала всех с удивлением. Лева шипел ей в ухо: «Я всех позвал. Нельзя придаваться бесконечной мерехлюндии. Очнись, пожалуйста, и всем улыбайся».

– Я улыбаюсь, – шипела Инна сквозь зубы.

Последним пришел Флор – один, без помошников.

– А что Эрика не привел? – спросил Лева.

– Так он в Москве. Еще в пятницу уехал.

– Забавный парень, флегматичный, – заметил Лева.

– Это Эрик-то флегматичный? Да у него в душе все так и бурлит, только пар наружу он порциями выпускает. Но снопы он вяжет отлично.

– А Игнат так и сидит с удочкой?

– Нет. Он себя туалетной водой полил и навострил лыжи к женскому полу. У него тут любовь.

– В деревне-то любовь? – осуждающе заметил одноглазый Харитонов, один глаз его был скрыт повязкой, а другой – узкая щелочка в отечных веках, смотрел на мир настороженно и осуждающе. – Не понимаю я наших молодых мужчин. За тридцать лет перевалило. А они все на выданье. Такая инфантильность! Или это наша национальная болезнь?

С этого невинного вопроса и зашел разговор о менталитете разных народов. Теплыми летними вечерами в Верхнем Стане любили потрепаться на отвлеченные темы. Левушка принимал в этом самое активное участие. Эти неторопливые, пересыпанные остротами разговоры с внезапно вспыхивающими спорами под чаек, кофеек, водочку или, как сейчас, под пиво, напоминали ему давние кухонные беседы в Москве, когда он был еще ученым и не помышлял о бизнесе. Сейчас по этой части тоскливо стало. Соберешься со своими в клубе или в казино, сядут за стол. Выпивки до черта. И будут они тебе бескорыстно обсуждать чей-то менталитет? Да ни в коем случае! Каждый будет бубнить о насущном – обсуждать достоинства своей тачки. Один будет говорить, что у его «мерса» самая надежная подвеска, другой хвастаться металлическими прибамбасами на новом джипе «Тойота-Раннер», третий гордо сообщать, что он отказался к свиньям от больших машин, купил «Опель» и теперь у него нет проблем с парковкой. Тут же все хором осудят Жорика, который приобрел «Линкольн» – немыслимой длины и роскошества средство передвижения, зачем оно ему, если он не Пугачева и не Филипп, а скромный бизнесмен по производству оконных пакетов.

Было время в Верхнем Стане, когда по вечерам на террасе надрывались от политических споров. Года два или около того назад эти разговоры вспыхивали, как порох. И даже не споры это были, а грызня, потому что отношение к политике государства базировалось не на разумных доводах, а на чисто физиологическом посыле. «Я его ненавижу! Я рожу его не переношу!» – вот и весь сказ. Находились такие, которые не могли слушать по телику последние известия. На экране то и дело появлялись «рожи», вызывающие рвотный инстинкт. Приходилось немедленно бежать из комнаты, а сосед за столом сидел и думал про страдальца: «С ума он, что ли, сошел? Лицо как лицо. И политика нормальная». А потом как-то вдруг разом договорились – политические темы закрыть. Тем более что в жизни все как-то устроилось, и лодку перестали раскачивать, и появился намек на стабильность. Оставим в покое президента, а вот менталитет каждой, отдельно взятой нации… самое то, чтобы обсудить.

Артур выступил с полным знанием вопроса. Никто толком не знал, кто он по профессии. Знали только, что он каким-то боком сотрудничает с Левиной фирмой. Здесь вечером на террасе он и распустил хвост. Артур заявил, что у нас, при нашей невычесанной свободе, когда кажется, что все что хочешь, то и делай, в общественных науках вовсе не всем можно заниматься. Материться по телевизору – пожалуйста, паскудство показывать на экране – да сколько угодно, а вот взять, например, и с научной точки зрения обсудить психологию каждой нации, не только обычаи, но и генетические способности, скажем, к математике. Вот здесь – табу. И если ты за собственные деньги напечатаешь статью на эту тему, а общество начнет ее обсуждать, то ты получишь дискуссию не на научную тему, а на политическую. И будешь ты – враг современного гуманизма.

– Начнем с Древней Греции, – продолжал Артур. – Аристотель делил весь мир на эллинов и варваров. Он утверждал, что варвар самой природой – формой носа, кистями рук и прочим – предназначен был грубым завоевателем, а в результате рабом, потому что разумно мыслить он не в состоянии. А благородные эллины с их прямыми носами и высокими лбами природой предназначены для того, чтобы мыслить и руководить.

– Чушь, – сказал Сидоров-Сикорский.

– Не спорьте с Аристотелем.

– Я не с Аристотелем спорю, а с расистами. Ненавижу расистов.

– Ну при чем здесь расизм?

– А как там на Западе с их вычесанной свободой?

«Чуть что – начинают с Древней Греции, – подумала Марья Ивановна и пошла на кухню. – Под Древнюю Грецию всю красную рыбу сожрут! А балык я вам не дам! Обойдетесь воблой. А еще лучше было бы кильки купить».

Она вернулась в террасу с воблой, которая тут же была разобрана.

– Нет, ты мне скажи, – настаивал Левушка, – убийца понятие наследственное или приобретенное? Я помню, была теория про определенную форму черепа и все такое прочее…

Артур уже рот открыл, но его перебил Сидоров-Сикорский.

– Нет, Левушка милый, здесь все как-то не так, – сказал он, постукивая рыбиной по краю стола. – Дело не в том, что он – убийца, а в том, что по своему генетическому коду он может быть отличен от большинства людей его этноса. А потому он приобретает свою форму приспособления. Если у меня рост три метра вместо одного метра семидесяти, но, наверное, я изберу образ жизни не такой, как Петр, Иван и Михаил. Я буду в баскетбол играть или работать дядей Степой-светофором. Наверное, так же обстоит дело с убийцами…

Дальше вопросы посыпались как горох из мешка.

– А слабый характер – это генетическая штука?

– Понятие силы и слабости – вещь генетическая. Равно как и ум.

– А что такое – ум? Я думаю, что ум – инстинкт выживания рода.

– Ум – это характеристика вашего быстродействия и объем перерабатываемой информации, – сказал Артур. – Например, я как умный человек замечаю, что выпивки до черта, а закуска кончается.

– Теть Маш, нарежь колбаски, – попросил Лева. – И овощей, что ли, принеси.

Когда Марья Ивановна вернулась на террасу, слово держал Лев. Сколько она пробыла на кухне, минут пять, не больше, а они со своим трепом уже во-она куда ускакали!

– Мы должны уповать на теорию конвергенции. К этому придет и социалистическая система, и рыночная. Все сойдется в одной точке, и человечество вплывет, если угодно, в своеобразный коммунизм. Конечная цель одна, и она вполне достижима. Когда мы придем к техническому социуму, то отпадет необходимость в сознании реальных жизненных благ, необходимых нам для выживания. Также как в Беловежской пуще зубры не понимают, откуда для них появляется холодной зимой корм, так и людям будет не обязательно знать, кто нас поит и кормит. Машины будут сами себя воспроизводить и нас обслуживать…

– Понятно, у них будет собственная жизнь, а люди как бы в заказнике…

Марья Ивановна тихо вышла из комнаты. Уж не до утра ли они вздумали здесь сидеть? Сейчас наша терраса – их заказник. Но Леву было не остановить.

– …У людей будет происходить своя полнокровная жизнь – любовь, искусство, все что угодно. Жизнь Адама и Евы. Откуда ушли, туда и придем.

– А войны? Не может быть, чтоб человек по природе своей не стал воевать с той же машинерией.

– Технический социум будет регулировать быт, следить, чтобы не было войн, как мы сейчас регулируем стычки между кабанами и волками. Человек сам создает своего Бога – техническую цивилизацию. Теть Маш, чайку бы сообразить… или кофейку. Так о чем я?..

Неслышными шагами на террасу пришла Марья Ивановна с огромным подносом, на котором уместились и чашки, и заварной чайник, и початый торт в круглой коробке. Лева прошипел сидящей рядом Инне:

– Помоги тетке. Она не обязана обслуживать всю эту кодлу. Она не служанка здесь.

Инна резво встала, слегка оттеснила от стола Марью Ивановну и попыталась взять у нее поднос. Та удивилась и не только не отдала, но вцепилась в ручки подноса, словно уверена была, что Инне не под силу удержать такую тяжесть. Со стороны это не было похоже на борьбу, они словно в вежливости состязались, как Манилов с Чичиковым. В конце концов, Инна одолела пенсионерку. Марья Ивановна сделала шаг назад. В этот момент и раздался в темноте громкий хлопок. Никто вначале не понял, что это был выстрел. Лева негромко ахнул и прижался к спинке кресла, держась за грудь.

– А-а-а! – закричала Марья Ивановна и кинулась к племяннику. – Я говорила. Я предупреждала!

Лева сидел белый как мел, через пальцы его, прижатые к груди, сочилась кровь, а сам он вдруг начал медленно сползать с кресла.

– В него стреляли! – взвизгнула Инна, и поднос с грохотом полетел на пол.

– Меня убили, – повторил вслед за ней Лев и потерял сознание.