Мейбл узнаёт о Ханне все подробности, которые может поведать наша комната. Кипа бумаг на столе, безукоризненно заправленная постель. Афиши бродвейских мюзиклов с автографами и яркий плюшевый плед.
– Откуда она?
– С Манхэттена.
– Какой красивый оттенок, – с восхищением говорит Мейбл о синем персидском коврике, который лежит между нашими кроватями. Он довольно старенький и потертый, но все еще мягкий.
Мейбл останавливается перед пробковой доской и расспрашивает меня о людях на снимках. Меган – наша соседка. Дэвис – бывший парень Ханны, с которым они остались друзьями. Какие-то подружки из школы, чьих имен я не помню.
– Она любит цитаты, – замечает Мейбл.
Я киваю:
– Она много читает.
– Вот эта цитата Эмерсона[12] просто повсюду. Я видела ее на магнитах.
– Какая именно?
– «Закончив день, позабудьте о нем. Все, что могли, – вы сделали. Без сомнения, вас будут мучить ошибки и трудности; забудьте о них, как только сможете».
– Ничего странного, что эта цитата так популярна. Об этом всем стоит помнить.
– Да, пожалуй.
– Ханна и правда такая, – говорю я. – Ее мало что задевает. А еще она… непосредственная. В хорошем смысле. И при этом умная и добрая.
– Значит, она тебе нравится.
– Да, очень.
– Отлично, – произносит она, но я не понимаю, искренне или нет. – Хорошо, теперь давай перейдем к тебе. Что это за растение?
– Пеперомия. Я купила ее на распродаже в колледже, и она живет у меня уже целых три месяца. Впечатляет, правда?
– Ты герой!
– Знаю.
Мы улыбаемся друг другу. Получается почти непринужденно.
– Красивые миски, – говорит Мейбл, взяв одну с подоконника.
Если не считать фотографии мамы, которая спрятана на верхней полке шкафа, эти миски – лучшее, что у меня есть. Они идеального пастельно-желтого оттенка, и я знаю, откуда они и кто их сделал. Мне нравится, что они такие тяжелые, что, когда берешь их в руки, чувствуешь вес глины.
– На одной из первых лекций наш историк рассказывал про Уильяма Морриса. Тот говорил, что все, чем человек владеет, должно быть либо полезно, либо красиво. На деле это, конечно, не так просто, как кажется, но я подумала: почему бы не попробовать? Увидела их в гончарной мастерской в начале семестра и сразу купила.
– Они и правда классные.
– В них любая еда кажется особенной, – киваю я. – Даже овсянка или лапша быстрого приготовления – а это основа моего рациона.
– Отличная диета.
– А ты что ешь в колледже?
– У нас в общежитии все по-другому. В каждом блоке три комнаты и общая зона с кухней и гостиной. Похоже на небольшую квартиру. Мы живем вшестером и готовим гору еды. Моя соседка делает восхитительную лазанью. Не знаю, как ей это удается, – учитывая, что она использует уже тертый сыр и покупной соус.
– Ну хоть в чем-то она хороша.
– В смысле? – спрашивает Мейбл.
До того, как Мейбл поставила на мне крест, она присылала сообщения, в которых перечисляла причины своей нелюбви к соседке. У нее ужасный музыкальный вкус, она неряшлива, громко храпит, вечно водит каких-то парней и захламляет комнату уродливыми вещами. «Напомни, почему ты решила не ехать со мной в солнечную Южную Калифорнию?» – писала она. И еще: «Пожалуйста, пусть эта девчонка куда-нибудь исчезнет, а ты притворишься ею!»
– А, – вспоминает Мейбл. – Точно. Ну, это было давно. Она мне уже нравится.
Она смотрит по сторонам в поисках еще какого-нибудь предмета для разговора, но кроме растения и мисок, у меня ничего нет.
– Я собираюсь прикупить еще вещей, – говорю я. – Но для начала нужно найти работу.
На ее лице мелькает тревога.
– А у тебя есть?.. Боже, прости. Я об этом не подумала. Деньги у тебя есть?
– Угу, – отвечаю я. – Не беспокойся. Он мне оставил денег, но не очень много. Пока хватает, но лучше экономить.
– А что с обучением?
– Он оплатил первый год.
– А как же остальные три?
Не думала, что об этом будет так сложно говорить. Мне казалось, что хоть здесь все просто.
– Куратор говорит, мы что-нибудь придумаем. Можно взять кредит, получить грант или стипендию. Она говорит, пока я хорошо учусь, мы сможем выкрутиться.
– Ясно. Звучит здорово.
Но она все еще выглядит встревоженной.
– Значит, ты приехала на три дня, верно? – спрашиваю я.
Мейбл кивает.
– Думаю, завтра или послезавтра мы можем доехать на автобусе до торгового района. Смотреть там особо не на что, зато есть гончарная мастерская, в которой я купила эти миски, а еще ресторанчик и несколько продуктовых.
– Хорошо, звучит круто.
Она разглядывает коврик, будто находится мыслями не здесь, а где-то далеко.
– Марин, – наконец произносит она. – Скажу сразу, что я приехала сюда не отдыхать, а с конкретной целью.
Сердце ухает вниз, но я пытаюсь не подавать виду. Я выжидающе смотрю на нее.
– Поехали со мной домой, – говорит Мейбл. – Мои родители ждут тебя.
– Зачем? На Рождество?
– Да, на Рождество. А потом насовсем. То есть ты, конечно, вернешься сюда, но на каникулы будешь приезжать к нам. Наш дом может стать и твоим домом.
– А-а… – отвечаю я. – Когда ты сказала про цель, я представила что-то другое.
– Например?
– Да не знаю.
Я не могу признаться, что подумала, будто она больше не хочет меня видеть, – ведь на самом деле она хочет видеться чаще.
– Так ты согласна?
– Не уверена, что смогу.
Мейбл удивленно вскидывает брови. Мне приходится отвести взгляд.
– Наверно, я с ходу прошу слишком о многом. Можем начать с Рождества. Полетели со мной на пару дней, и посмотришь, как тебе там. Мои родители оплатят перелет.
Я мотаю головой:
– Прости.
Она сбита с толку. Все должно было быть иначе.
– У меня есть три дня, чтобы тебя переубедить. Просто подумай над моим предложением. Представим, что ты не говорила «нет». Представим, что ты пока не дала ответ.
Я киваю, хотя точно знаю, что не смогу вернуться, как бы сильно того ни хотела.
Мейбл подходит к столу Ханны и принимается снова все рассматривать. Затем расстегивает свою спортивную сумку и разбирает вещи. Потом возвращается к окну.
– С верхнего этажа открывается другой вид. Там по-настоящему красиво, – говорю я.
Мы поднимаемся на лифте в башню. Наверху я понимаю, что гувернантка из «Поворота винта» решила бы, что это место просто кишит призраками. Я стараюсь больше не думать о выдуманных кем-то историях. Тем более об историях с призраками.
Из окон башни открывается панорамный вид на всю территорию колледжа. Я думала, что тут нам будет проще разговаривать, потому что перед глазами столько всего. Но я все еще скована, а Мейбл – молчалива. Может, даже зла. Я вижу это по ее опущенным плечам и опущенному взгляду.
– А это кто? – спрашивает она.
Я смотрю, куда она указывает. Точка света.
– Смотритель, – говорю я.
Мы наблюдаем, как он приближается, делает несколько шагов и присаживается на корточки.
– Он что-то делает на дорожке, – говорит Мейбл.
– Да. Интересно, что.
Смотритель подходит к общежитию, задирает голову и машет нам. Мы машем в ответ.
– Вы знакомы?
– Нет, но он знает, что я здесь. Он вроде как присматривает за мной. Следит, чтобы я не подожгла колледж или не устроила дикую вечеринку.
– Оба варианта вполне вероятны.
Я не могу даже выдавить улыбку. Хоть я и знаю, что снаружи темно, а у нас горит свет, все равно сложно поверить, что он нас видит. Мы должны быть невидимыми, уж слишком мы одиноки.
Мы с Мейбл стоим совсем рядом, но друг друга не видим. Вдали переливаются огни города. Люди, наверно, заканчивают рабочий день, забирают детей из школы, готовят ужин. Они без усилий разговаривают – о важном и о пустяках. Кажется, расстояние между нами и всеми этими людьми непреодолимо.
Смотритель залезает в грузовик.
– Я боюсь ездить на лифте, – внезапно признаюсь я.
– В смысле?
– Это началось прямо перед твоим приездом, когда я собралась в магазин. Я уже хотела спуститься, но вдруг испугалась, что застряну и никто об этом узнает. Что ты приедешь, а мой телефон не будет ловить.
– Лифты здесь часто застревают?
– Не знаю.
– А ты когда-нибудь слышала о таких случаях?
– Нет. Но они же старые.
Мейбл подходит к лифту. Я следую за ней.
– Он такой роскошный, – говорит она.
Каждая деталь этого здания богато украшена. Выгравированные на латуни листья, гипсовые завитки над дверью. В Калифорнии нет таких старых построек. Я привыкла к простым линиям, к незамысловатым домам.
Мейбл нажимает кнопку, и двери открываются так, будто только нас и ждали. Я отодвигаю железную решетку. Мы заходим в кабину с деревянными стенками, освещенную люстрой. Двери закрываются. Мы третий раз за день оказываемся в замкнутом пространстве, но впервые – по-настоящему вместе.
На полпути вниз Мейбл нажимает кнопку «стоп».
– Что ты делаешь?
– Давай посмотрим, каково это, – говорит она. – Тебе это может быть полезно.
Я мотаю головой. Это не смешно. Смотритель видел, что мы в порядке. Он уехал. Мы можем проторчать тут несколько дней, прежде чем он забеспокоится. Я ищу кнопку, чтобы поехать дальше, но Мейбл говорит:
– Да вот она. Мы можем нажать ее в любую секунду.
– Я хочу нажать ее сейчас.
– Правда?
Она не издевается надо мной, а спрашивает серьезно. Правда ли я хочу так быстро уйти. Правда ли хочу спуститься на третий этаж, где нам некуда идти, кроме моей комнаты; где нас не ждет ничего нового, никакой вновь обретенной легкости или понимания.
– Ладно, – говорю я. – Может, и нет.
– Я много думала о твоем дедушке, – говорит Мейбл.
Мы уже несколько минут сидим на полу, прислонившись к противоположным стенкам лифта. Мы обсудили форму кнопок и то, как интересно преломляют свет кристаллики люстры. Мы перебрали в памяти разные виды древесины и остановились на том, что панели сделаны из красного дерева. Похоже, теперь Мейбл думает, что пора поговорить о более важных вещах.
– Боже, он был такой милый.
– Милый? Ну нет.
– Ладно, извини. Звучит как-то снисходительно. Но эти его очки! Свитера с заплатками на локтях! С настоящими заплатками, которые он сам пришивал, потому что рукава протерлись. Он был настоящим.
– Я понимаю, о чем ты, – говорю я. – Но это неправда.
Я не скрываю раздражения, и мне даже не стыдно. Каждый раз при мысли о нем внутри меня разверзается черная дыра, и я еле дышу.
– Ладно, – произносит она тише. – Я все неправильно делаю. Просто не так выразилась. Я пыталась сказать, что любила его и скучаю по нему. Знаю, мои чувства никак не сравнятся с твоими, но я все равно по нему скучаю. И я подумала, может, тебе приятно будет знать, что о нем думает кто-то еще.
Я киваю, не зная, что еще сказать или сделать. Я хочу выбросить его из головы.
– Жаль, что не было поминок, – говорит она. – Мы с родителями думали, что ты нас позовешь. Я уже собиралась бронировать билеты.
Теперь и в ее голосе сквозит досада. Потому что я повела себя не так, как должна была, и потому что у Дедули не было в семье никого, кроме меня. Родители Мейбл предлагали мне помочь с поминками, но я им не перезвонила. Сестра Жозефина тоже звонила, но я и ей не ответила. Джонс оставлял голосовые сообщения, которые я так и не прослушала. Вместо того чтобы горевать, как нормальный человек, я сбежала в Нью-Йорк, хотя до учебы оставалось еще две недели. Я остановилась в мотеле и целыми днями смотрела телик. Ела в одной и той же круглосуточной забегаловке и вообще не следила за временем. Вздрагивала от каждого телефонного звонка. Но стоило выключить мобильный, как я оказалась в полном одиночестве, – хотя в глубине души продолжала надеяться, что он вот-вот позвонит и скажет, что все в порядке.
Я боялась призраков.
Меня тошнило от самой себя.
Я укутывалась в одеяло с головой, а выходя на улицу, думала, что ослепну.
– Марин, – произносит Мейбл. – Я проделала весь этот путь, чтобы ты не смогла уйти от разговора.
По телику крутили сериалы. Рекламу автомобилей, бумажных полотенец, средств для мытья посуды. «Судья Джуди»[13] и «Шоу Опры Уинфри». Always, Dove, «Мистер Пропер». Закадровый смех. Крупные планы заплаканных лиц. Расстегнутые рубашки. Хохот. Протестую, ваша честь. Принято.
– Я уже подумала, что ты потеряла телефон. Или что не взяла его с собой. Я себя чувствовала каким-то сталкером. Все эти звонки, письма, сообщения. Ты хоть представляешь, сколько раз я пыталась до тебя достучаться? – В глазах Мейбл стоят слезы. Она горько усмехается. – Что за глупый вопрос. Конечно, представляешь. Ты ведь получила все те сообщения, просто решила на них не отвечать.
– Я не знала, что сказать, – шепчу я. Это звучит совсем по-дурацки – даже для меня.
– Может, расскажешь, почему ты так поступила? Я все гадала, что же такого я сделала, что ты выбрала такую тактику поведения.
– Не было никакой тактики.
– А что тогда? Все это время я говорила себе, что ты просто переживаешь огромное горе и тебе не до меня. Иногда эта мысль помогала. А иногда – нет.
– То, что с ним случилось… – говорю я. – То, что случилось в конце лета… Ты многого не знаешь.
Удивительно, как трудно даются эти слова. По сути, они ничего не значат. Я понимаю. Но они меня ужасают. Как бы я ни пыталась исцелиться и собрать себя заново, я все же ни разу не озвучивала правду вслух.
– Ну, – говорит она. – Я слушаю.
– Мне надо было уехать.
– Ты просто исчезла.
– Нет, не исчезла. Я приехала сюда.
Хоть в этих словах и есть смысл, правда гораздо сложнее.
Мейбл права. Если она говорит о девушке, которая обнимала ее на прощание, провожая в Лос-Анджелес, с которой они сплетались пальцами у последнего летнего костра, которая принимала ракушки от незнакомцев и ради удовольствия изучала романы, которая жила со своим дедушкой в розовом съемном домике, наполненном ароматами свежей выпечки и азартными стариками, – так вот, если она говорит об этой девушке, то да, она исчезла.
Но проще не думать об этом в подобном ключе, так что я добавляю:
– Я все время была здесь.
– Но мне пришлось пролететь пять тысяч километров, чтобы тебя найти.
– Я рада, что ты это сделала.
– Правда?
– Да.
Она вглядывается в меня, пытаясь понять, искренне ли я говорю.
– Да, – повторяю я.
Она убирает прядь волос за ухо. Я смотрю на нее, но стараюсь не слишком пристально ее разглядывать. Ей и так пришлось притвориться, будто она не заметила, как я гладила ее шарф и шапку. Не стоит испытывать судьбу. Но вдруг меня снова пронзает мысль: она здесь. Ее пальцы, ее длинные темные волосы. Ее розовые губы и черные ресницы. Все те же золотые сережки, которые она никогда не снимает, даже на ночь.
– Ладно, – говорит она.
Она нажимает кнопку, и после стольких напряженных минут лифт начинает ползти вниз.
Ниже, ниже. Не уверена, что я к этому готова. Но вот уже третий этаж, мы с Мейбл одновременно подходим к дверям, и наши руки случайно соприкасаются.
Она отдергивает руку прежде, чем я успеваю сообразить, хочу того же или нет.
– Прости, – говорит она. Она извиняется не за то, что убрала руку. Она извиняется за само прикосновение.
Мы не чурались прикосновений даже до того, как по-настоящему узнали друг друга. Наш первый разговор начался с того, что она схватила мою кисть и принялась разглядывать маникюр – золото с серебряной луной. Саманта, дочь Джонса, управляла салоном, и обычно новые сотрудницы упражнялись на мне. Я сказала Мейбл, что могу обеспечить ей скидку на маникюр.
Но она ответила: «Может, лучше ты мне его сделаешь? Это вроде несложно». После школы мы зашли в аптеку за лаком, а потом уселись в парке Лафайет, где я черт-те что творила с ее ногтями, и мы безостановочно хохотали.
Мейбл идет впереди, мы почти у двери.
Подожди.
Еще не все изменилось.
– Помнишь, как мы тусовались в самый первый день? – спрашиваю я.
Она останавливается и оборачивается ко мне.
– В парке?
– Да, в парке. Я еще пыталась накрасить тебе ногти, потому что ты захотела маникюр как у меня и получилось отвратно.
Она пожимает плечами:
– Ничего такого ужасного не помню.
– Нет, ничего ужасного и не было. Только мои маникюрные способности.
– А по-моему, было весело.
– Конечно, весело. Потому-то мы и подружились. Ты думала, что я смогу сделать тебе нормальный маникюр, а я опозорилась, но мы так много смеялись, что с этого началась наша дружба.
Мейбл прислоняется к двери и смотрит в дальний конец коридора.
– Нет. Все началось с первого урока английского, когда брат Джон попросил нас проанализировать какое-то глупое стихотворение. Ты подняла руку и сказала что-то настолько умное, что стихотворение даже перестало казаться мне дурацким. И я поняла, что хочу познакомиться с тобой поближе. Правда, я понятия не имела, как завести разговор с девчонкой, которая говорит такие умные вещи. С тех пор я искала повод поболтать, и я его нашла.
Она никогда мне об этом не рассказывала.
– Дело было вообще не в маникюре, – добавляет Мейбл и качает головой, словно сама эта мысль кажется ей абсурдной, хотя для меня тот маникюр всегда был частью нашей истории. Потом она отворачивается и заходит в комнату.
– Что у тебя обычно на ужин? – спрашивает она.
Я показываю на стол, где рядом с электрическим чайником валяются упаковки лапши.
– Что ж, давай ее заварим.
– Я купила нормальной еды, – говорю я. – Внизу есть кухня, на которой можно готовить.
Она качает головой.
– Сегодня был долгий день. Лапша сойдет.
В ее голосе сквозит безмерная усталость. Усталость от меня и от того, что я не говорю с ней о главном.
Я привычным маршрутом иду за водой в ванную, затем включаю чайник на столе и ставлю рядом с ним желтые миски. Вот еще один удобный случай. Я все пытаюсь придумать, с чего же начать.
Но Мейбл меня опережает.
– Мне надо тебе кое-что рассказать.
– Давай.
– Я встретила кое-кого в колледже. Его зовут Джейкоб.
Я не могу скрыть удивления.
– Когда?
– Около месяца назад. Помнишь то тысячное сообщение, на которое ты решила не отвечать?
Я отворачиваюсь, сделав вид, будто проверяю чайник.
– Мы вместе ходим на лекции по литературе. Он мне очень нравится, – продолжает она уже мягче.
Я дожидаюсь первых клубов пара и спрашиваю:
– А он знает обо мне?
Она молчит. Я заливаю сухую лапшу кипятком. Открываю пакетики с приправой. Посыпаю сверху. Перемешиваю. Теперь остается только ждать, так что я вынуждена повернуться к Мейбл.
– Он знает, что у меня есть лучшая подруга по имени Марин, что ее вырастил дедушка, которого я любила, как своего собственного. Он знает, что через несколько дней после моего отъезда в колледж Дедуля утонул и что с той самой ночи моя подруга Марин ни разу не разговаривала ни с кем из близких. Даже со мной.
Я вытираю слезы тыльной стороной ладони.
Я жду.
– И он знает, что к концу наши отношения… стали сложнее. И он это принимает.
Я пытаюсь вспомнить, как мы раньше разговаривали о парнях. Что бы я на это ответила? Наверно, попросила бы показать его фото. Уверена, у нее в телефоне десятки его снимков.
Но я не хочу на него смотреть.
Надо хоть что-нибудь сказать.
– Кажется, он хороший, – произношу я и только потом понимаю, что она толком ничего о нем не рассказала. – Ну, то есть я уверена, что ты выбрала хорошего парня.
Я чувствую ее взгляд, но не могу больше выдавить ни звука. Мы едим в тишине.
– На четвертом этаже есть комната отдыха, – говорю я, когда миски пустеют. – Если хочешь, можем посмотреть кино.
– Я правда очень устала, – отвечает она. – Думаю, лучше поспать.
– Да, конечно. – Я смотрю на часы. Девять с чем-то, а в Калифорнии на три часа меньше.
– Твоя соседка не будет против? – спрашивает она, указывая на постель Ханны.
– Нет, конечно. – Я с трудом выговариваю слова.
– Отлично. Тогда пойду готовиться ко сну.
Она берет косметичку и пижаму, поспешно хватает телефон, как будто я этого не замечу, и выскальзывает из комнаты.
Ее долго нет. Проходит десять минут, потом еще десять, и еще. Мне остается только сидеть и ждать.
Я слышу смех. Затем ее тон становится серьезней.
Она говорит: «Нет, не волнуйся».
Она говорит: «Обещаю».
Она говорит: «И я тебя люблю».
О проекте
О подписке