Цитаты из книги «Я не тормоз»

Равноденствие в снегу. И пишется на бегу Само, без моего участья. Такой сомнительный вид счастья. К чёрту шутки, Мокрый снег лучше маршрутки. Успею, если прибавить шагу. Кто-то потерял шпагу, Маленький паж зимы. Сегодня вдруг «я» без «мы», «Я» отдельное, «и» оборотное, Снежное, солнцеворотное, Столько света. Больно глазам. Свет сегодня зам Радости, или для чего там живут. Нужна ещё одна строчка. Дышат и пишут. Поют? Жуют? Ждут. Берегут.

И Миша сказал: — Весь этот мир без музыки превратится… чёрт знает во что. Антиутопии всякие знаешь? Высокотехнологичные цивилизации без… Без людей. Без тех, кого мы привыкли называть людьми. Понимаешь, нет? Я кивнул. — Без музыки и без искусства вообще человек не может. Это единственное, что удерживает его. На самом краю. Яша и Миша Левины, спасатели этого мира. А я — кто я? Просто катаюсь. Мне ужасно не хотелось от них уходить; казалось, такого разговора больше не будет. Они будто великаны рядом со мной. Хотелось бы… Ну, не дружить, конечно. Они только вдвоём, им никто не нужен. Но хотя бы говорить иногда. Разве я могу быть интересен таким?.. Зачем они меня с собой позвали? Какие они разные. Надо же, мне всегда казалось, что я не тормоз, что я всегда впереди всех, а все остальные не догоняют меня. А вот — братья Левины. Сильно впереди, не догонишь.

Понимаешь, Игнат. Не все живут так… Так легко и весело, как мы. — Как мы? Ну, да. Я и сам знаю, чего он. Псих какой-то. Я знаю, что мы живём очень даже, на роликах катаемся, а есть люди, у которых еды нет. Или даже воды.

На кого, на кого… Что я читал вообще? А. Понял. Если вот самый-самый. Такой герой, которым хотел бы. Я, кажется, придумал. Я вылетел к реке. Перешёл на набережную и пролетел под двумя мостами, не останавливаясь, пробуя на вкус фразу: «Я бы хотел быть похожим на дона Румату Эсторского». Антон, дон Румата. «Трудно быть богом». Это, наверное, первая книга такая взрослая. Первая, которую я закончил и сразу же начал читать второй раз. Папа её подсунул мне. Именно подсунул, это было шито белыми нитками: он сидел в нашей комнате, и читал, и не реагировал на внешние раздражители, то есть на нас с Лёвкой. А потом оставил у меня на столе. «Трудно быть богом». Я сразу понял, что он мне подсунул. Я так не люблю. Поэтому не трогал книгу, пока он не уехал. А потом — два раза подряд. Дон Румата. Наверное, это самый-самый герой, который… Который. «У вас будет оружие. Но вы не имеете права его использовать. Ни при каких обстоятельствах». У тебя есть сила. И ты ничего, ничего не можешь сделать, ничего изменить… Нет. Нет. Я бы не хотел быть Руматой. Как ему было плохо… Я бы… не то чтобы я так бы не смог. Если бы вопрос стоял так: какой у тебя любимый литературный герой? Я бы сказал: Румата! Но тут… Быть похожим, похожим… Ни на кого бы я не хотел. Ни на кого. «Я бы хотел быть похожим на Игната Волкова. Я пока не знаю, кто это. Мне кажется, он, или я, каждую минуту разный. Но я не хотел бы повторять кого-то. Я хотел бы быть отдельным, отдельно стоящим. Я ненавижу, когда меня сравнивают с кем-то. Я не хочу быть лучше или хуже. Пока я не пойму, что во мне главное. Но хочется, чтобы было такое. Чтобы сразу понятно: я — это я, Игнат Волков. Скажем, я точно знаю, что я быстрый человек. И если я буду медленным, то это не я. Но этого мало — быть быстрым. Надо что-то ещё. Чтобы мне соответствовать самому себе. Мне кажется, что я вижу какие-то размытые контуры. Как за стеклом в дождь. Иногда мне кажется, что этот человек похож на кого-то знакомого. Но не он. Мне бы хотелось, чтобы этот контур стал более чётким. Хочется навести резкость. И увидеть, что же это такое — я». Чёрт знает, надо ли сдавать такое сочинение. Мне кажется, я там дальше ещё слишком много про себя написал, личного. Чего-то не по себе такое показывать кому-то. Да ещё оценивали чтобы. На всякий случай написал и про Румату тоже. Перечитал утром. Совсем с ума уже сошёл, с катушек съехал. Конечно, про Румату. А про Игната Волкова — бред, бред, только бы не увидел никто. Хотя совсем выбросить, сжечь — жалко.

— Когда думать-то? — спрашивает Тонька. Да, она страшно занятая у нас, музыкалка плюс спорт, не знаю, как она всё это тащит.

Притормаживаю у остановки. Может, всё-таки автобус… Он иногда бывает полезен — в нём я могу сделать по дороге алгебру. И ноги всё же… Ну, передышка. Или нет, я уже целых полторы минуты жду, и нет никакого автобуса; так можно до вечера прождать. Я уже почти толкаюсь ногой, но вдруг замечаю человека. Да, на остановке стоит человек. Иногда бывают такие люди, на которых хочется смотреть. Не то чтобы она очень красивая (да, это она), просто… Ну, красиво стоит. И волосы красивые, то есть не сами по себе, а всё вместе. И вдруг я понял, что это мама. Моя мама. Ничего себе. Я как будто первый раз так её увидел, как незнакомого человека со стороны. Я хотел, конечно, подойти, но она говорила по телефону. И я растерялся: вроде бы и подойти надо, но она же говорит, и мешать нельзя… Как-то это очень быстро произошло — я не хотел, конечно, слушать, что она говорит. Но уже так получилось, что подошёл и услышал. — Понимаешь, я вообще не знаю, что бы я без него делала, — сказала она в телефон. Интересно, про кого это. Ну, по работе, скорее всего. — Я никогда не думала раньше. Понимаешь, ведь он всегда был такой оболтус… Да нет, такой же рассеянный, но это неважно. Понимаешь, Жень, просто я теперь знаю, что в трудную минуту могу рассчитывать… А? Нет, не особо учится; носится по городу на своих самокатах… Но я правда не понимаю, что бы я без него делала, — повторила она. И я понял, про кого. И тихо-тихо отполз со своим самокатом. Огородами. И поехал медленно, не спеша. Я никогда не знал, что она рассчитывает на меня. И вообще… Это неправда. Я же всё забываю. Но вот это… Что бы она без меня делала… А я-то всегда думал, что у неё от меня одни заботы и неприятности.

Но была вещь, которая… Которая как раз восторг. Это труба. Не какая-то там труба, а музыкальный инструмент. Я видел, как музыканты в оркестровую яму заходят, и мама меня туда водила, в яму. И как-то даже спросила: какой тебе инструмент больше всего нравится?.. Я так удивился, что она спрашивает. Мне казалось, тут и вопроса быть не может. Ещё я думал, что все хотят играть на трубе. Но в трубачи берут самых талантливых. А тем, кто не такой способный, достаются другие инструменты.

Мы с Зайцем идём в столовую. И тут выясняется: этот балбес на самом деле любит пирожки с капустой. А я ему тогда с яблоками оставлял! А он мне с капустой! Вот, наверное, часто так. Делаешь другому лучше, а себе хуже. А потом выясняется, что тому, другому, и нужно было другое! И ты, выходит, зря давился своим нелюбимым пирожком.

Функция. Почему такое слово гадкое, будто поликлиникой отдаёт? Функция, фу. «Функция», — пишу я на парте карандашом и показываю Зайцеву. — А на физике — диффузия, — говорит он. И пишет: «дифФУзия». Я пишу: «инФУзория». А Зайцев: «сУФфикс». — Это ещё почему? — Ну, «фу» наоборот. «Фудзияма», — пишу я. — Это ещё что? — Вулкан в Японии, ты не знаешь, что ли? — Я думал, собственные нельзя… А Тонька увидела, что мы пишем. Вот зрение, как подзорная труба! — Футбол, — говорит она. Да, физкультура — «Футбол». Но его же все любят? — Костик, а ты вообще любишь футбол? — Нет. Я плохо умею. Я больше волейбол люблю. — А я вообще люблю, чтобы индивидуальный спорт. Каждый за себя. Биатлон, там. Смотреть если. А так, сам, — просто бегать лучше, чем за мячиком каким-то. Надо же, попробуй найди человека, который не фанатеет от футбола. И любит игры со словами, да и просто слова. Что вот мы, как не слова?.. После человека остаётся что? Слова. Это много или что? Или пустое место, ничего.

Рядом сидит девушка с планшетом. Студентка, наверное. Взрослая, лет шестнадцать. Тоже что-то строчит. Я кошусь в планшет и вдруг вижу: стихи. Слов не вижу, неловко смотреть в чужое. Но стихи, по форме видно. Ничего себе. Она тоже сидит и пишет стихи, прямо сейчас! Я записываю в свой блокнот, чтобы не забыть: Рядом сидит девочка И пишет стихи в планшет. Может, просто так, А может, и нет. Может, и правда — поэт. Всё ж таки очень трудно удержаться и не посмотреть. И я смотрю. И вижу строчку внизу. «Рядом со мной чувак пишет стихи в блокнот. Значит, такие не перевелись; а я думала: всё, аут». После слова «аут» она поднимает на меня глаза. Обычное лицо, некрасивое, ничего особенного. Никогда бы не подумал… Такая толстоватая девочка, совсем не хорошенькая. Она вдруг увидела, что я прочитал. И совершенно нахально заглянула ко мне. И тоже прочитала. Вдруг мы начинаем хохотать. Сразу. Хохочем и не можем остановиться.