В школе я как-то делал презентацию по поводу стада овец где-то в Турции, которое погибло, упав в глубокую расселину в горах. И произошло это просто потому, что каждая из овец, неспособная посмотреть на картину более широко, тупо следовала за овцой, идущей впереди; упала первая – следом попадали и остальные. В связи с этим мне интересно понять: что хуже – смотреть, как все, кого ты знаешь, гибнут в расселине или же с такой силой расшатать свое представление о реальности, что это лишит тебя желания жить?

5) Алисса

Сегодня наш туалет явно мстит нам за то, что мы творили с ним эти долгие годы. Производит какие-то булькающие звуки и выдает запах протухших полгода назад яиц. Поэтому наша задача состоит в том, чтобы, хорошенько вычистив его, залить двумя стаканами той запорной жидкости, что дал нам Келтон. И тогда наш дом будет пахнуть так, как должно пахнуть жилище, а не септический отстойник. И отец, как верховный правитель нашего домашнего хозяйства, дело очистки туалета поручил нам с Гарреттом.

Этим утром отец давал всем указания, повсеместно развешивая умеренно-агрессивные бумажки с заданиями. Некоторые прятались в укромных местах, словно пасхальные яйца, некоторые красовались на виду. Одна из последних украшала холодильник и гласила: «Шесть чашек воды в день!». Другую отец повесил в ванной, и она предупреждала: «Только сухой душ», и это означало исключительно гель и бумажные полотенца. Но самой ужасной надписью была «Помой меня», и эта надпись висела над унитазом. Вообще, с туалетом мы управлялись. Отец научил нас приспосабливать под сиденье унитаза герметичные пакеты, и мы обходились этим, выбрасывая их после каждого похода в туалет. Кошмар, но, в общем, похоже на то, как поступают туристы, отправившиеся в поход, в объятия дикой природы. Но чистить унитаз и трубы в их теперешнем состоянии – это было жестоко. Необычное по суровости наказание.

Мы с Гарреттом решаем начать с туалета на втором этаже, а заодно посмотреть и на воду, которая хранится в верхней ванне. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что с субботы количество воды изрядно сократилось. Сегодня утром мать тайком дала пару галлонов живущим на соседней улице друзьям. Поскольку на побережье очень скоро установят опреснители, воды будет вдоволь для всех, а потому почему бы и не проявить щедрость? Что до меня, то я бы поступила точно так же.

– Как мы будем чистить туалет, если нельзя использовать воду? – спрашивает Гарретт, надевая желтые перчатки, которые повизгивают, если потереть пальцы друг о друга.

– Отец говорит, чистящие средства лежат под раковиной, – отвечаю я. – Думаю, остальное ты без труда сообразишь.

Зажав нос, я заглядываю в глубины унитаза. Там пенится какая-то черная жидкость.

– Почему именно я должен это делать? – нудит Гарретт.

– Потому что мы должны делать это по очереди, – отвечаю я, после чего апеллирую к его мужскому эго.

– К тому же ты – мужчина, – говорю я. – И уж ты наверняка лучше меня справишься с работой сантехника.

Гарретт согласно кивает, удовлетворенный тем, что хоть в чем-то я признаю его превосходство. Затем он залезает под раковину и достает чистящие средства.

– Что-нибудь с хлором лучше всего, – говорю я.

Гарретт извлекает на свет божий зеленый контейнер порошкового «Ко́мета» – основанного на хлорке универсального чистящего средства – и ставит его на край ванны. И в тот момент, когда донышко контейнера касается ее края, я представляю себе реализацию самого худшего сценария дальнейшего развития событий, и этот сценарий начинает материализоваться в тот самый момент, когда Гарретт выпускает «Комет» из рук. Контейнер, оставленный на скошенном под углом краю ванны, начинает сползать вниз.

Сердце мое взрывается бешеным стуком.

– Гарретт! – кричу я, и это все, что я способна сделать.

Брат разворачивается, но не успевает даже понять, в чем дело, как контейнер с порошковым «Кометом» срывается с края ванны и падает в воду.

Гарретт смотрит на меня; лицо у него белое, совершенно бесцветное. На мгновение в ванной повисает жуткая тишина.

Гарретт бросается к контейнеру, пытается схватить, но тот ускользает от него и отплывает дальше. А в воде тем временем уже начинает клубиться ядовитый порошок универсального чистящего средства. И, наконец, реальность во всей своей кошмарной ясности обрушивается на меня.

Гарретт только что отравил всю воду, которой мы располагали…

– Может быть, можно хоть немного спасти! – говорит он.

Хватает и тащит из воды контейнер, но тащит за дно, и из контейнера в воду высыпается еще изрядная порция порошка, тут же распространяющегося по ванне.

– Что тут спасать, идиот? – рявкаю я.

– Это ты виновата, – отбивается Гарретт. – Ты велела искать порошок с хлоркой.

– Ты всегда был недотепой! Ты хоть понимаешь, что натворил?

Но Гарретт уже не защищается. Его лицо сморщилось, глаза заблестели, слезы полились по щекам, а тело конвульсивно задергалось в рыданиях.

Сестра я ему или не сестра? Я почувствовала укол совести. Если бы только можно было вернуть обратно те слова, которыми я только что его отхлестала!

– Прости меня, – сквозь рыдания мямлит Гарретт, пряча лицо в ладонях.

– Ладно, – говорю я и обнимаю брата, чего не делала уже давным-давно. – Успокойся. На берегу устанавливают опреснители, и воды будет вдоволь. Помнишь, что говорили родители?

Гарретт кивает, медленно успокаиваясь.

– В конце концов, из ванны пить – это противно, – говорю я, а Гарретт смеется. Со слезами уходит и отчаяние.

Я соглашаюсь сама рассказать родителям, что произошло с водой, потому что Гарретт настаивает, что у меня это получится лучше, чем у него. Причина, правда, совсем не в этом, а в том, что он боится это сделать. Почему-то он считает отца и мать более страшными, чем они есть на самом деле. Но, в конце концов, произошедшее – это вам не бомба-вонючка, не испорченный обед и даже не разбитое стекло.

– Я им скажу. Но вину я на себя не возьму, – говорю я Гарретту. – Я знаю, все вышло случайно, но ты должен понять, что кое в чем ты все же виноват.

Какая же я ему, в конце концов, старшая сестра, если не буду учить его ответственному отношению ко всему, что он делает и будет делать впредь?

Готовясь к самому худшему, иду к отцу и матери, чтобы все рассказать. Но они даже не злятся, что, как я понимаю чуть позже, гораздо хуже.

– Всю воду? – уточняет отец, как будто есть способ отделить в ванне воду чистую от воды, загрязненной «Кометом».

– Гарретт не виноват, – говорю я, хотя это совсем не так. – Он просто хотел отчистить унитаз, как вы и велели.

Ожидаю, что мать скажет, что я пытаюсь нашу с Гарреттом вину переложить на них с отцом. Но она не отвечает на мой вялый удар. То, что произошло – действительно серьезное событие. И злость здесь неуместна. Тут нужно сразу переходить к спасению того, что еще можно спасти.

– У нас в холодильнике есть кувшин, – говорит мать, глядя на отца.

Тот кивает.

– Опреснители должны установить уже сегодня, – произносит он. – Как только сможем, мы туда поедем.

– А может быть, будем кипятить воду из ванны и собирать пар? – предлагаю я.

В школе, в седьмом классе, мы делали дистиллированную воду в лаборатории. Насколько я помню, воды получилось с пробирку, но, наверное, Келтон мог бы нам помочь сделать что-то более функциональное?

Неужели я действительно подумала о Келтоне как о помощнике?

– Этот проект мы реализуем в другой раз, – говорит отец, явно подавленный новостью, которую я принесла.

– Простите меня, – говорю я, чуть не плача. – Это так ужасно. Простите.

– Слезы делу не помогут, моя милая, – говорит мать.

– Тем более, что и пить их нельзя, – вставляет отец, и, чтобы не разрыдаться у них на глазах, я крепко сжимаю зубы.

Иду наверх, чтобы успокоить Гарретта: никто не станет отдавать его на усыновление, не отправит в концентрационный лагерь и не превратит в начинку для мясного пирога. Но Гарретта нигде нет! Обследую ванную, задний двор и даже гараж; и тут замечаю, что исчез его велосипед. Брат смотался, никому ничего не сказав, от страха, что отец и мать ему что-нибудь сделают.

Но те бросают все, и мы отправляемся на поиски Гарретта. Нужно разделиться и тщательно исследовать все возможные места, куда он мог убежать. Родители обеспокоены гораздо больше, чем я предполагала. Когда речь идет о Гарретте, они всегда чуточку «пере». Гаррет родился недоношенным, и родители относятся к нему сверхбережно. Даже сейчас, когда он уже не младенец – стоит ему оцарапаться, и они уже готовы вызвать «Скорую помощь» и отправить Гарретта в больницу для немедленной, безотлагательной пересадки кожи. Пытаюсь успокоить себя – таковы уж мои родители, но сегодня, при сложившихся обстоятельствах, я тоже изрядно встревожена.

Моя задача – прочесать парки, где Гарретт обычно болтается со своими приятелями, а также велосипедные дорожки, бегущие параллельно магистралям. Беру свой велосипед, но шины у того спущены – я же им не пользовалась уже много лет. Пытаюсь накачать, но ничего не выходит, сколько ни вожусь с насосом. Остается скутер, который я не знаю, как включить, да эта дурацкая пого-стик, палочка-кузнечик, которую изобрел, видно, сам Сатана в свободное от придумывания одноколесного велосипеда время. Перебрав безуспешно все варианты, я понимаю, что мне все-таки придется прибегнуть к помощи Келтона. Поможет по-соседски? Даст мне напрокат свой велосипед или из подручных средств сделает заплатку на моих шинах. Я звоню в его дверь, и он сразу же открывает, словно ждал меня.

На пустую болтовню времени нет, потому сразу перехожу к делу.

– Будь другом, – говорю я. – Гарретт пропал, и мне нужен велосипед.

Как ни странно, Келтон реагирует вполне по-человечески.

– Можешь взять велосипед моего отца, – говорит он. – Сейчас прикачу.

Он на минуту уходит, и мы встречаемся у боковой калитки. Отличный велосипед у его отца! И тут я понимаю, что Келтон вытащил на улицу и свой.

– Две головы лучше, чем одна, – говорит он. – И лучше бы тебе одной не ездить. Когда все спокойно – это нормально, но сейчас нас, похоже, ждет буря.

Оказывается, не так трудно быть нормальным человеком.

– Да ничего страшного, Келтон, – возражающим тоном говорю я. – Тебе совсем не обязательно ехать со мной.

– Это будет платой за то, что ты взяла взаймы велосипед моего отца.

Да, Келтон не менее прямолинеен, чем я. Никаких переговоров, все у него решено.

– Ладно, – наконец, соглашаюсь я. В принципе, я и не возражала бы, поскольку на шкале «угроза-того-что-мне-вынесут-мозги» Келтон передвинулся с оранжевой полосы на желтую.

Мы начинаем с задних велосипедных дорожек, которые постепенно выносят нас к главной улице, на которой стоит школа Гарретта. Моя школа – напротив. Мне приходит мысль: наверняка Гарретт прячется в месте, которое ненавидит больше всего, больше, чем цветную капусту и уроки фортепиано, вместе взятые – в начальной школе города Медоу-Крик.

Задав велосипеду наклон, я намереваюсь на ходу повернуть, но тут мимо нас, едва не задев, пролетает грузовик. Поначалу я собираюсь спустить на бесшабашного водителя всех собак, но когда понимаю, что это за машина, спина у меня холодеет, и я прекращаю крутить педали.

Это зеленый камуфлированный армейский грузовик без тента, и он битком набит вооруженными солдатами. Первая мысль, пришедшая мне в голову, оказалась глупее глупого. Такая чушь прилетает, когда сознание не успевает прогнать ее через мозг.

– Какого черта? – спросила я. – Мои родители решили вызвать нам на подмогу долбаную национальную гвардию?

– Я говорил тебе о буре? – напоминает Келтон.

К этому моменту мои мозги зашевелились, и я начинаю понимать, что вокруг нас происходит нечто более значительное, чем поиски моего ушедшего в самоволку брата. Не так уж уютно чувствуешь себя, когда по привычным для тебя и таким домашним улицам разъезжают военные машины. И, словно для того, чтобы мое самочувствие резко ухудшилось, грузовик с солдатами въехал на дорожку, ведущую во двор моей школы.

– Что происходит, как ты думаешь? – спрашиваю я Келтона, полагаясь на его обширные, хотя и бесполезные познания в военном деле.

– Не знаю, – отвечает он. – Для объявления военного положения рановато…

– А пояснить? Для тупых.

– Военное положение – это когда всем заправляет армия. То есть боссы в правительстве решают, что местная полиция не справляется, и присылают солдат.

– Но это же хорошо, правда? – пытаюсь я убедить саму себя. – Более безопасно.

Говорю и поудобнее устраиваюсь на сиденье велосипеда.

Келтон пытается улыбнуться.

– Наверное, – говорит он, хотя я и чувствую, что он не верит в то, что говорит. – Может быть.

Может быть! Меня уже тошнит от этих «может быть»!

Может быть, объявят военное положение. Может быть, Федеральное агентство доставит цистерны с водой. Может быть, завтра все будет отлично. Хуже нет, чем жить в мире, лишенном определенности. Поэтому я разгоняюсь и качу вслед за военным грузовиком. Нет, я не злюсь. Я просто хочу знать. Хочу убить это «может быть». Келтон, верно, хочет того же, потому что он крутит педали чуть сзади.

Мы проезжаем ближний кампус, футбольный стадион, а потом и теннисный корт, чтобы посмотреть, где грузовик остановится. Но только когда мы, наконец, доезжаем до водного стадиона, то получаем ответы на свои вопросы. Оказывается, здесь не один грузовик, а целый отряд военных машин. Они полностью взяли в кольцо и блокировали бассейн… потому что для школьных бассейнов законодатели сделали исключение, и только там сохранилась вода – из всех существующих в Калифорнии бассейнов.

Водный стадион по всему периметру патрулируют вооруженные автоматическим оружием солдаты. А в глубины бассейна уходит с дюжину толстых шлангов, которые высасывают воду, перекачивая в стоящие здесь же цистерны. Вдруг один из охранников замечает нас и пристально вглядывается. Я не отвожу глаз, но и ближе не подхожу. Похоже, я для него враг.

– Я должен был догадаться, – говорит Келтон, огорченный тем, что какой-то факт ускользнул от его цепкого мозга.

– Эти идиоты думают, что мы станем пить воду из бассейна? – смеюсь я. – У меня есть подруги, которые играют в водное поло. Я-то знаю, что здесь за водичка. Пить ее? Разве что за кругленькую сумму.

– Если они умеют убирать из океанской воды соль, рыбьи кишки и китовое дерьмо, то с тем, что оставляют в бассейне недоумки из водного поло, они как-нибудь справятся, – говорит Келтон.

Каким-то образом то, что сказал Келтон, срезонировало с моей памятью, с тем, что говорил Гарретт, когда мы толкали ту сломанную тележку в «Костко».

Я охнула, и Келтон с удивлением посмотрел на меня.

– У Гарретта есть приятель, Джейсон. А у него в доме огромный аквариум. Наверняка Гарретт отправился к ним попросить воды.

Гарретт часто бывает суров по отношению к самому себе, и он не из нытиков. Поэтому логично, что он попробует разрулить ситуацию, вместо того чтобы убежать от нее. Я протягиваю руку к телефону и понимаю, что телефона со мной нет. Оставила на ночном столике. Ну и дура же я!

– Можно мне твой телефон? – прошу я Келтона. – Я должна сказать об этом родителям. Они туда быстрее доберутся.

Келтон протягивает мне свой телефон, но, тупо уставившись на экран, я вдруг соображаю, что не знаю ни номера отца, ни номера матери. И вообще не помню наизусть ни одного номера, кроме того, что принадлежит моей тупой подружке из восьмого класса, которой я, во всяком случае, звонить не собираюсь.

Но я не хочу признаться Келтону в своей тупости и бесполезности, а потому говорю:

– Мы не так уж и далеко. Едем.

Вокруг квартала, где живет Джейсон, мы объезжаем дважды.

– Ты не знаешь, где он живет? – спрашивает Келтон.

– Помолчи, ладно? – обрываю его я, потому что действительно толком не представляю, где живет этот парень. –   У него перед домом растет огромное дерево, – говорю я. – Дико большое, до изумления.

Но настолько больших деревьев нет поблизости нигде.

– Я уверена, это та самая улица, – настаиваю я, когда мы замыкаем третий круг.

Келтон задумывается, после чего говорит:

– Включим-ка логику. Если дерево было столь огромным, как ты говоришь, это грубое нарушение правил Ассоциации домовладельцев. Поверь мне, тут я профи: все, что бы ни делал мой отец, является нарушением правил.

– К чему ты ведешь?

– Я веду к тому, что не все способны противостоять напору Ассоциации.

Наконец до меня доходит.

– Пень! Нам нужно искать здоровенный пень!

И вот он, этот пень, через пять домов.

Келтон улыбается. Он весьма доволен собой. При иных обстоятельствах это вывело бы меня из себя, но сегодня он заслужил свой момент славы. Кто-нибудь другой сказал бы, что я либо вру, либо все забыла, но Келтон даже виду не подал, что сомневается в моей правдивости и моей памяти.

– Ну что ж, это было красиво! – признаю я, и мы идем к дому.

Келтон – сама скромность – пожимает плечами:

– Дедуктивный метод, только и всего.

Но подтверждается и моя способность к дедукции, потому что возле входной двери лежит велосипед Гарретта. Мы спрыгиваем с наших велосипедов и идем к дому. Дверь приоткрыта. Нелепо стучать в открытую дверь, но я делаю это. Ответа нет, и я распахиваю дверь полностью. Вхожу, а за мной входит Келтон. Внутри ужасный запах. Вонь гнили.

– Похоже, здесь мертвец, – шепчет Келтон.

Я не обращаю внимания.

В гостиной все выглядит прилично, за исключением нелепой античной статуи с прикрытыми листочком гениталиями. У кого-то проблемы со вкусом.

– По-моему, никого…