Голова была будто ватная, какая-то бесформенная, и Ксюша не ощущала ее, как часть своего тела.

Перед глазами все кружилось, нечеткие очертания комнаты и те шли кругом.

Она с трудом смогла разлепить веки, они ощущались слишком тяжелыми, и все силы уходили на то, чтобы просто смотреть перед собой.

Тело ныло. Болело. С нее будто содрали всю кожу и облили кислотой. Все чесалось и горело, жгло. И запах.

Боже, откуда этот мерзкий запах? Какой-то парфюм, слишком приторный и навязчивый. Невыносимый мерзкий запах.

Она вся провонялась им.

По коже пополз мороз.

Вспышка. И она видит глаза. Страшные. Злые.

И руки. Чьи-то руки. Они холодные. От них больно.

Ксюша хотела позвать кого-то, но горло обожгло болью так сильно, что на глазах слезы выступили.

Память возвращалась как-то урывками. Отрезками…

Они хотели увидеться. Саша ждал ее возле дома… И человек. Мужчина за спиной. Он…

Ее затошнило.

Ксюша с трудом смогла перевернуться на бок. Увидела тумбочку и какие-то лекарства. Но тазика не было.

Она ощущала вкус его крови во рту. Мерзкий. Железный.

Ее организм не выдержал. И рвотные позывы достигли цели, ее стошнило прямо на пол.

Видимо, ее возню услышали. Дверь резко открылась.

Она захрипела от накатившего ужаса, начала отодвигаться и не увидела, что это край узкой постели, кубарем свалилась на холодный пол и запуталась в одеяле.

Мужчина едва слышно ругнулся.

– Ксюша… – тихо позвал знакомый голос, – Это я, детка, это я – папа. Слышишь? Я не причиню вреда. Можно я подойду?

Мужчина стоял недалеко от кровати. Ее все еще трясло от страха, ужас морозом по коже, но умом она понимала, что это ее отец. Ее папа. Не тот мужчина.

Но сердце стучало бешено. Горло сдавило. Она поползла к стене. Забилась в угол и мотнула головой.

Папа кивнул.

– Хорошо. Я не буду подходить. Просто посижу рядом, ладно?

Ксюша кивнула. Рациональная часть все понимала и видела. Но что-то внутри нее тряслось и кричало от ужаса. Она не могла заставить себя встать или кивнуть.

Ее опять затошнило от привкуса во рту. Но тазика поблизости не находилось.

Она попыталась встать, наконец, увидела дверь в комнате,– ванная. Там должен быть унитаз.

Ноги не слушались. Она пошатнулась. Папа подскочил помочь и поддержать. Но ее снова сковал такой ужас, что она заорала, несмотря на боль в горле.

Кажется, она впервые в жизни заметила в глазах отца страх и слезы.

– Я не подхожу, детка, не подхожу! – мужчина поднял руки, – Тебя тошнит? Я принесу что-нибудь сейчас.

Ее всю снова затрясло. От боли в горле текли слезы по щекам. Голова гудела. Тело не слушалось и ныло. Она боялась смотреть на свои ноги. Боялась увидеть следы.

Папа вернулся не один, с какой-то женщиной в мятного цвета медицинском костюме. Она в руках держала что-то похожее на квадратный тазик.

– Помочь дойти до ванной? – у женщины был мягкий голос, но она выглядела такой хрупкой, а Ксюша ощущала свое тело чугунным, потому мотнула головой отрицательно. Тогда женщина подошла ближе и просто протянула тазик, – Пол холодный, давай помогу сесть на кровать.

Ксюша бы согласилась, на полу было очень холодно, ее начинало ощутимо знобить. Но стоило только представить, что кто-то коснется ее тела, и снова затошнило от ужаса, но теперь хоть было куда сплюнуть рвоту.

– Ты не хочешь, чтобы тебя касались? – папа снова сидел на полу и смотрел на нее, она кивнула, – У тебя что-то болит, детка? – она кивнула.

Папа смотрел на нее так странно. Смесь какого-то ужаса и скорби. Жалости. Любви. И чего-то еще. У нее сердце заболело от его взгляда.

– Извините, мы… мы можем ей дать какую-то таблетку или еще что-то?

Медсестра отошла от нее, смотрела настороженно, будто ждала, что Ксюша сейчас на нее с кулаками кинется.

– Я поговорю с доктором и дам вам знать.

– Хорошо, спасибо!

****

Петр просидел вместе дочерью на полу несколько часов.

Никаких дополнительных лекарств ей дать не разрешили. С ее сотрясанием это было опасно.

Его девочку рвало еще несколько раз. Но она упорно сидела на полу, прислонившись спиной к стене.

Они молчаливо говорили между собой, обмениваясь лишь взглядами.

У него сердце рвалось на части, когда мысли дочери возвращались к тому, что случилось. От отвращения ее опять тошнило.

Но хуже было другое.

Ее глаза. Теплые, яркие, живые… теперь потухли. Будто кто-то выключил какой-то рубильник, и ее внутренний свет погас.

Он видел в ее глазах обреченность, страдание. Полный мрак и ни капельки былого света.

Она спрашивала у него глазами.

«За что, папа? Почему я?»

А он не мог ей ответить. Разве он знает за что им это? Почему именно с его девочкой такое случилось?

Не объяснять же ей, что она просто внешне подходила под типаж жертвы. Миниатюрная светлая брюнетка, молодая, красивая. Носящая юбки, и любящая светлые оттенки. По словам следователя, все жертвы ходили в одно и то же место. Районный дом культуры, там кружков разных полно. А Ксюша с детства обожала танцы, так и продолжала ходить туда после поступления в университет.

Это он свой дочери должен сказать?!

Если эту гниду не поймают, он всю жизнь будет его искать. Сам. И закопает. Тоже сам.

Ксюша вырубилась через четыре часа. Он подумал, что заснула, но как сказал врач, скорее потеряла сознание. Ее организм испытывает сильный стресс, и нервная система просто не выдержала. Нажала на кнопку «стоп» и решила перезагрузиться.

Пока его девочка спала, ее обмыли, поменяли больничную рубашку, постельное. Убрали следы рвоты и волосы тоже промыли, там еще была засохшая кровь от раны на голове.

Петр, наконец, смог немного ближе побыть с ней.

Просто взять за руку. Погладить по голове. Поцеловать в лоб.

Хоть сейчас мог коснуться дочери и не испугать при этом.

Если бы хотел описать свое состояние, то не смог бы. При всем своем красноречии не находилось слов для той агонии, что творилась в душе.

Врачи обходили его стороной. Сейчас он уже не напоминал богатого властного человека. Весь мятый, посиневший лицом. Тут уже не до прежнего пиетета.

Но Людмила, психолог, как-то из массы местных эскулапов выделялась.

Взгляд проницательный, спокойный, знающий. Ее присутствие вселяло в него хоть какую-то надежду.

– Ее тошнило. Несколько раз, как я понял началось сразу, как она все вспомнила.

Людмила сидела рядом на кушетке, которую занесли в палату, и теперь они никому не мешали. Говорили полушепотом.

– И у нее что-то болит. Я правда, не совсем понял, что именно.

Женщина кивнула, но взгляд от бедной девочки не отводила. Ей было жаль и ее, и ее отца. Страшно представить, что будет с ними дальше.

– Как я уже говорила, все ее реакции объяснимы. У нее может болеть, как и все тело, так и части, которые пострадали. Это психосоматическая реакция, то есть боль есть только в ее голове, а на самом деле физически она пострадала не так сильно.

– Она меня боится.

– Этот страх продиктован инстинктами. Она ведь сидела с вами потом, значит, умом Ксюша понимает, что вы – это вы, а не тот мужчина. Такая реакция пройдет скоро, но на других мужчин останется на долгое время.

– У нее есть друг. Они росли вместе с самого рождения практически. Понимают друг друга с полуслова.

– И где он сейчас?

– В другой стране, я пока не ставил в известность его и родителей. Решил спросить вас.

– Они только дружили или было что-то еще?

В двух словах тут ответить сложно. Петр помнил, как однажды заметил этот взгляд у Давида: собственнический, жадный. Но решил не вмешиваться, дети сами разберутся. Не разобрались, к сожалению.

Возможно, будь Давид рядом, и не случилось бы ничего. Петр, конечно, понимал, что его злость на парня неправильная, но не злиться не мог. Ведь Давид всегда Ксюшу домой провожал, когда они вместе были где-то, да и вообще старался, чтобы его дочь одна вечером домой не шла.

Правда, если вспомнить о наличии этого непонятного Саши, картина отъезда парня в Лондон приобретает другие краски.

– Как вам сказать? Давид был влюблен, а Ксюша видела в нем друга и брата, но не своего мужчину.

– Тогда молодому человеку не стоит быть здесь сейчас.

– Почему? Я должен ему сказать, мы семьями дружим столько лет.

– Этот парень любит веселую и красивую девушку. Он знает ее прошлую. А Ксения сейчас будет другой. Она возненавидит себя прошлую и будет лепить из разорванных кусков кого-то другого, понимаете? И напоминание о прошлой жизни будет только причинять ненужную боль. Возможно, когда она будет готова, позже, Ксения сама расскажет своему другу все. Когда не будет считать себя виноватой, грязной и недостойной. Когда не будет стыдиться.

Слова были правильные, умом он это понимал. А вот сердцем… сердцем отрицал. Потому что его девочка ни в чем не виновата. Ей не в чем себя винить и стыдиться.

Но психика – это не то, что можно просто объяснить. Никакие аргументы в пользу его отцовского мнения тут не помогут.

Людмила права, он это знает. И его девочка уже начала этот путь самоуничтожения,-потухший обреченный взгляд тому прямое доказательство.

****

В коридоре отделения послышались какие-то громкие шаги, недовольные возгласы, плач. К палате кто-то стремительно приближался.

Петр посмотрел на дочь. Она хмурилась во сне. И спала, лежа на спине, хотя он знал: ей неудобно. С детства терпеть не могла так спать. Но даже сейчас, во сне, зная, что в реальности она в больнице, Ксюша прятала спину.

На нее напали со спины, закрыли рот и начали душить.

В голове складывалась полная картина произошедшего. Но только в голове. Душа требовала мести и крови.

Снова послышался возмущенный вопль, и он вышел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Медицинский персонал таки заставил его бывшую жену накинуть халат и бахилы. То же сделали и Смолов с женой. Ну что тут сказать: цирк, да и только.

Камилла в ярком платье, сапоги на каблуке, кожа сверкает загаром. Лицо, одутловатое от слез, глаза лихорадочно блестят. На какой-то миг ему даже расхотелось ее придушить. Но только на миг.

– Где моя малышка? Что с ней? – заголосила женщина, нервно смахнула слезы со щек и попыталась войти в палату к дочери, но Петр преградил ей путь.

– Успокойся! – рявкнул тихо, не повышая голоса, дернул за локоть и поволок к выходу из отделения, они быстро оказались на пожарной лестнице, – Она спит и если ты ее разбудишь своим рёвом, клянусь, я тебя придушу!

– Не смей со мной говорить таким тоном, Петя, ты мне никто! – ее голос задрожал от слез и возмущения. Света Смолова бросилась подругу успокаивать и утешать, гневно зыркнула в сторону Петра.

Видит бог, он не хотел ее винить, устраивать скандал в стенах больницы. Но его нервы не железные. Он живой человек.

– Рот закрой и слушай сюда! – Кеша попытался его остановить, но Петр от его рук отмахнулся и надвинулся на бывшую жену скалой, – Твоя дочь попала в беду, а ты почти десять часов не брала трубку, бл*дь! И ты будешь мне тут устраивать слезливую мелодраму?!Какого хрена я должен искать тебя по всему миру через пятые лица? Ты совсем от мужика этого ополоумела? Ты ее мать, это ты должна быть рядом!

– А с тебя прям убудет с дочерью побыть? В кой-то веки ты со своим ребенком, и предъявляешь мне претензии. Она не маленькая, и она была не против моей поездки!

Истерика и страх о дочери уже позабыты. И, как всегда, при их встрече пошли упреки.

– Ты бл*дь тупая? Я мужик, понимаешь, мужик! А ее из-на-си-ло-ва-ли! Я для нее враг! Ты! Ты должна быть рядом, а не трахаться за бугром с каким-то альфонсом! Как только ей станет легче, я ее заберу к себе, поняла?! И живи с кем хочешь, и как хочешь!

– Ты не посмеешь!

– Ты слышала, что я сказал? Твою дочь какая-то мразь изнасиловала, а тебе важно заберу я ее или нет, потому что деньги я потом тебе переводить не буду?!

– Хватит-хватит, – Кеша встрял между ними, – Успокойтесь!

Света ушла за валокордином, потому что их всех начало трясти.

– Что мы можем сейчас сделать? Чем помочь? Она пришла в себя? Показания взяли? Что врачи говорят?

Кеша Смолов засыпал вопросами. Мужчина переживал за девочку, которую крестил через два месяца после рождения. Она на его руках выросла. Эта девчушка помогла его сыну пройти через ад в детстве. Не мог он быть равнодушным к ней, не мог. Хоть иногда и хотелось. Его сын был влюблен, безответно. Какой родитель будет спокоен в таком случае? Не он, точно. Но сейчас некоторая обида за своего наследника прошла, как и не было ее. Осталась только боль за эту девочку. И вина. Вина потому, что он мужчина.

Когда женщины хряпнули по рюмочке успокоительного, Петр, наконец, смог говорить нормально.

– Физически она пострадала не страшно. Разрывы… в общем там ей все зашили. Голову тоже…, она сильно ударилась и получила сотрясение. Ссадины, царапины. Хуже с горлом. Повредились хрящи гортани и мягкие ткани. Там пока отёк сильный.

– Как повредились? – Камилла ахнула и схватилась за сердце, – Ее… ее…

Кажется, до нее только сейчас в полной мере дошла ситуация.

– Ксюшу душили, да, – хрипло выдохнул, а самого снова затрясло внутренней дрожью от ярости. Она никуда не делась. Но и выхода дать ей он пока не мог.

– Ксюша может говорить? – Кеша видел с каким трудом старый друг контролирует себя.

– Нет, пока что. Спадет отек и будет видно, так говорят врачи. Психолог считает, что это еще и моральная травма для нее, и не факт, что как поправят ей горло, она сможет себя пересилить.

– Психолог?

– Да, она из консультации жертв насилия. Сразу начала работать с малышкой.

– Ты просил не говорить Давиду, но, если она не говорит, он лучше других сможет ее понять. Они ведь… ты же помнишь, что с ним было, Ксюша всегда его и без слов понимала.

Петр вперил в друга тяжелый взгляд, пригвоздил того к полу.

– Психолог говорит, что не нужно, значит, не нужно, – агрессивно заговорил, – И, если кто-то из вас попробует ему сообщить, и парень примчится из другой страны… я не посмотрю ни на что, изобью всех, а потом нахрен выброшу из больницы.

Все трое опешили от этой ярости, откровенной угрозы во взгляде и позе. Петр был готов броситься закатать любого из них в асфальт или в бетон.

– Твой парень может ее добить, понимаешь? Физически ей не так плохо, а вот психическое здоровье… Я вас очень прошу не делать ничего, если вы не обсудили этого с психологом. Хотите помочь, пожалуйста, никто не возражает. Но помочь нужно правильно.

Света и Кеша кивнули, а вот Камилла полыхнула взглядом.

– Я ее мать, я не могу ей навредить!

Нервы сдали.

Резко выбросил руку вперед, схватил эту дуру за шею и притянул к себе. Нос к носу.

– Одумайся, очень тебя прошу! Открой свои глаза и заставь мозги работать, иначе, богом клянусь, я тебя удавлю.

– Петя, успокойся! – кто-то попытался его отодвинуть, но ему все равно, ярость затуманила сознание.

– Да, иди ты нахрен со своим «успокойся»! Мою девочку какой-то урод изнасиловал, у нее был роман со взрослым мужиком, а эта курица все никак не поймет, что это и ее вина тоже! Она мать, она должна рядом быть!

Мужчина отпустил напуганную женщину.

– При разводе ты обещала о ней заботиться, поэтому я уехал. Ты обещала мне! Это твоя забота??? Бить себя пяткой в грудь и кричать: я ж мать, – ты можешь. Бросить ребенка одну в городе и укатить хрен знает куда и насколько, ты тоже можешь. А взять трубку вовремя- нет. Как так? Твоя дочь билась в истерике, когда увидела меня, потому что я мужчина. На тебя бы она реагировала по-другому! Но теперь ты хрена с два будешь рядом. Ты не способна заботиться о ней.

– Ксюше давно восемнадцать, она сама решит где ей жить!

– Пять часов в самолете лететь, мне интересно, что ты делала в это время? Может быть, поискала хоть какую-то информацию про случаи насилия, просто, чтобы знать, что твой ребенок переживает?!

– Прекрати делать из меня идиотку! – женщина взвизгнула, топнула ногой, – Думаешь ты один такой умный? Весь из себя крутой!?

Петр продолжать скандал отказался, просто развернулся и ушел в отделение. Хватит того, что они и так устроили представление на публике.

– Я не закончила, вернись немедленно!

Если б Кеша ее не дернул, он бы впервые в жизни ударил женщину.

Можно было бы списать все на шок, но нет. Шок сейчас у Ксюши, а у ее матери это хроническое состояние идиотизма.

Петр никогда не стремился открывать дочери глаза на мать. Предпочитал быть злом в их семейной истории. Теперь же все будет по-другому.

Захочет помочь Ксюше, то только под его присмотром, не иначе.

Он тихо вошел в палату и сразу наткнулся на острый взгляд. Ей страшно. Но она силится улыбаться.

Для него. Его девочка сильная, она все сможет пережить. Поэтому он тоже улыбнулся. Так же, как и она, сквозь слезы и боль. Кривой улыбкой, но все же…