Глава 2

Вот все и кончилось. Вот и наступило утро. И, конечно, дождь перестал – сквозь неплотно задернутые шторы ярко светило солнце.

И будильник прозвонил вовремя – не испортился механизм, не кончилась батарейка. И Кирилл вскочил с постели веселый и бодрый – не скрутила его за ночь тяжелая болезнь, и даже последствия вчерашних возлияний никак не отразились на организме.

Теперь оставался только аэропорт – нервное, суетливое прощание: «Проверь все-таки еще раз, не забыл ли билет?» – «Да не забыл, не беспокойся, Анюта».

Может, не ездить его провожать?

И украсть у себя два часа вместе.

И избавить себя от невыносимого возвращения в пустую квартиру.

Глупости все про пустую квартиру. Ничего в этой пустой квартире страшного нет, раз Кирилл спокойно ее оставляет. А черный мужчина ей вчера просто привиделся. Как и черная старуха – в квартире на четвертом этаже никто не живет.

– Анют, может, тебе не ездить в аэропорт? – Кирилл вышел из ванной почему-то с полотенцем на шее, как какой-нибудь старикашка в пансионате для ветеранов войны и труда.

– Не ездить? Почему не ездить?

– Ну, я подумал, можно ведь проститься и дома. Зачем тащиться в аэропорт? К чему устраивать эти торжественные проводы у трапа самолета?

– Нет, я поеду. – Конечно, он хочет лишить ее и этих последних часов. Или… ну да, его провожает кто-то другой. – А почему ты решил…

– Да не почему. Ты могла бы еще часок поспать.

– Поспать? Когда ты уезжаешь?! Ты с ума сошел! Конечно, я поеду.

Кирилл улыбнулся. Самодовольно улыбнулся. В очередной раз убедился, что она его любит и что для нее три недели Америки – ужас, ужас, кошмар. Для того и предлагал не провожать.

Взять и в самом деле не поехать его провожать, сбить с него это самодовольство.

Ну вот, теперь загрустил. Швырнул полотенце на кровать и загрустил. Дошло наконец, что радоваться сейчас неприлично.

– Я бы не поехал, Анют, но нельзя.

– Да я все понимаю.

– Честное слово, нельзя. Я и сам не хочу ехать.

Ага! По тебе и видно. Так не хочешь, так не хочешь, что уже и дождаться не можешь, когда наконец… конец. Скоро, скоро, не беспокойся. Осталось совсем ничего.

Ничего не осталось.

– Пошли лучше завтракать.

Они выпили кофе – Кирилл грустно радуясь, Аня сдержанно умирая. Вот теперь уже точно ничего не осталось: проверить билеты, посидеть «на дорожку», вызвать такси – и все. Нет, еще аэропорт: «я позвоню тебе, как только приземлимся» – и начало отсчета конца.

– Может, еще по чашечке? – Кирилл посмотрел на часы. – Успеем.

Аня кивнула и разлила кофе по чашкам, не сполоснув их от старой гущи. Кирилл сморщился, но ничего не сказал. Положил сигареты на стол, закурил, прихлебывая кофе с двойной гущей.

Из форточки сильно подуло, салфетки в стакане взлохматились, пепел закрутился в пепельнице, как мусор в луже. Может, все же пойдет дождь?

– Погода портится. – Кирилл с тревогой посмотрел в окно. – Ну надо же, только дождя не хватало.

Аня тоже посмотрела, даже занавески нижние раздернула.

– Ничего и не портится, просто ветер. – Господи, как же он беспокоится, что отлет его может задержаться, три недели Америки сократятся на два-три часа, агония прощания растянется на два-три дождливых часа.

– Нет, ты посмотри, какая туча.

– Никакая не туча, сейчас все рассеется, – рассердилась Аня. – Прекрасная погода.

– Слушай, Анют, может, тебе действительно дома остаться? Зачем тебе куда-то ехать, только расстраиваться? Я и сам спокойно…

– Такое ощущение, будто ты боишься, что я в аэропорту нос к носу столкнусь с твоей любовницей, которая пойдет тебя провожать или которую ты решил взять с собой в Америку.

– Ну что ты говоришь! – Кирилл рассмеялся. Натянуто, неестественно, фальшиво рассмеялся. – Какая любовница?

– Не знаю какая. Тебе видней.

– Анютка, глупенькая моя, не станешь же ты меня еще и ревновать на дорожку?

– Тогда не приставай. Решили, что я еду провожать, значит, еду.

Неестественно он отговорился, совсем неестественно, наверняка его кто-то еще будет провожать. Любовница – не любовница, а Раиса Михайловна вполне может. Боится их сталкивать в такой момент – это ясно.

Наверное, действительно лучше не ехать, остаться дома.

– Ладно, пора одеваться. Я сейчас вызову такси.

Такси. Вот уже и такси – и утро подходит к концу.

– Да я готова. Ты одевайся. Только свитер, куртку не надо, сегодня, кажется, тепло. И зонт на всякий случай.

Зонт. В руке у черного гостя оказался обыкновенный зонт, просто черный зонт, не нож, не букет.

– Зонтик? Умница! Я забыл положить, хорошо, что напомнила. Зонтик нужно взять обязательно, совершенно неизвестно, какая у них там будет погода.

Кирилл скрылся в спальне – пошел одеваться. Аня сняла с крюка зонт, положила сверху на чемодан и опустилась на тумбочку в прихожей.

Чем занять себя, пока он будет одеваться? Проверить газ, воду, свет? Нет, это Кирилл уезжает, а она-то вернется. Часа через три.

Уже без Кирилла.

И будет жить без него три недели. В квартире, где когда-то произошло убийство. И ждать возвращения убийцы.

– Ну, я готов. Выходим? Сейчас такси подъедет, я вызвал.

– Выходим. Проверь билет и паспорт.

– Проверил уже. Ключ не забудь.

Ключ. Возможно, тот самый, которым убийца…

– Присядем на минутку. – Они сели на тумбочку, рядом. Кирилл сосредоточенно смотрел прямо перед собой, словно отсчитывал секунды – должно выйти ровно шестьдесят, ровно минута, ни больше ни меньше.

– Пойдем. – Досчитал, наверное.

Они поднялись.

Такси уже ждало у подъезда. Водитель распахнул дверцу, как только они подошли.

– Сумку можете сзади наверх поставить, не такая она и большая.

– Спасибо, я сбоку.

Кирилл поставил сумку, помог Ане забраться в машину.

– В свадебное путешествие собрались, молодые люди? – Водитель пытался быть приветливым. – Докачу с ветерком и разговором приятным потешу.

– Нет. – Слава богу, Кирилл не стал вдаваться в подробности, объяснять про Америку.

– А что же? В отпуск? – Он никак не отвязывался.

– Деловая командировка, скажем так.

– Вы едете. Ага. А девушка вас провожает. Жена?

Ну чего ему нужно, господи!

– Жена.

– Переживает, наверное, что мужа отправляет? Вы переживаете, девушка?

Ну что ответить этому общительному болвану?

Аня хмуро кивнула.

– Понятно, расставаться грустно. Но зато вас ожидает радость встречи. Надолго в командировку? – Он посмотрел на Кирилла в зеркало.

– На три недели.

– Надолго. – Вздохнул тяжело, словно это он уезжает, головой закачал, как китайский болванчик. Только бы не стал рассказывать историю из своей жизни, когда он однажды вот так же… Вот так же не мог он, вранье. И жена его вот так же не могла, потому что… И еще потому что в их квартире никого не убили.

– А я ведь сам из Одессы. До распада Союза служил в ЧМП.

– В ЧМП?

– В пароходстве, на пассажирах ходил.

– Это на пассажирских судах?

– Ну да. Даже на «Достоевском» успел побывать. А потом лавочку прикрыли. И жена от меня ушла. И все деньги пропали. Вот сюда перебрался. Все ничего, только к климату не могу привыкнуть. Это что? – Он кивнул на окно. – Май? У нас уже лето давно. И в сентябре тоже все еще лето.

Таксист наконец замолчал, грустя об утраченном вечном лете. Знакомые улицы перешли в незнакомые. Выехали из города. Минут пять-семь, и аэропорт. Назад она поедет на экспрессе. Попадется опять такой вот разговорчивый, отвечай, кого провожала, куда улетел. Кстати, этот почему-то не спросил куда.

– Да, так вот меня и звали все – Паша-прачка, – снова заговорил водитель, вероятно, продолжил вслух свои мысли.

– Почему Паша-прачка? – И интересно это Кириллу?

– Я ведь прачкой работал. На пароходе. Заведовал прачечной, – водитель засмеялся. – Зато весь мир увидел. Только в Японии и в Китае не довелось побывать. А так… Пять раз в кругосветку ходил. И в Бразилии на карнавале был. А о таких мелочах, как Марсель, Венеция, Лондон, Афины, я и не говорю. Венецию я не любил. Я там постоянно простуживался. Вокруг губ высыпало – герпес.

– Да, это неприятно. – Кирилл вежливо покивал головой.

Вежливо. Он вообще ужасно вежливый. И ей тоже вежливо скажет… И уйдет, улетит на три недели. Нет, не сразу уйдет. Еще помашет рукой из таможни – там дверь стеклянная. Обернется и помашет.

Аэропорт. Приехали.

– Счастливого пути. Удачной поездки.

– Спасибо. – Кирилл расплатился с водителем. Вышли. Солнце светило вовсю, и ветер стих.

– Я же говорила, рассеется.

Кирилл с недоверием посмотрел на небо.

– Да, вроде рассеялось. Но неизвестно, что в Вашингтоне. Может, там нелетная. Пойдем в справочную, узнаем.

– Объявят, если что. Пойдем лучше где-нибудь посидим.

– Хорошо. Если хочешь…

– Хочу.

Кирилл засмеялся, поцеловал Аню в щеку и, обняв за плечи, повел в аэропортовский бар, самый ближайший от стоек регистрации.

– Что закажем? Кофе? Или, может, по коньячку, на посошок?

– Давай по коньячку.

Все равно, все равно. Никакой коньяк уже не спасет. Через полчаса объявят регистрацию, останется только очередь у стойки, «я позвоню тебе, как приземлимся» и таможенное «до свиданья» рукой, обернувшись, уже сквозь стекло.

И начнется «уже без Кирилла».

Принесли коньяк и мороженое.

Он заказал и мороженое?

– Ну давай, Анюта, за отъезд. Легкой мне посадки.

Они чокнулись, выпили. Кирилл закурил. Бармен подбежал с пепельницей. Могли бы заранее поставить, чтоб потом не бегать. Или сервис хотят показать – ни один ваш жест не останется незамеченным, мы тут же к вашим услугам!

– Я ведь еще никогда, никогда не был за границей.

Как будто она была!

– Знаешь, чувствую себя этаким мальчиком из провинции. Даже немного страшно. Этот таксист, Паша-прачка, – счастливейший человек. Я ему ужасно позавидовал. Представь себе, попасть на бразильский карнавал. Здорово?

– Наверное, здорово.

Нельзя было отменять поездку, нельзя. Он просто бы умер от горя.

– Мы тоже с тобой куда-нибудь съездим. Я уже точно решил. В августе выкрою себе две недельки, и смотаемся. Куда бы ты хотела?

В августе. Будет ли август? Если убийца вернется…

– Не знаю, мне все равно.

– Ну как все равно? Все равно быть не может. Хочешь в Венецию? А в Барселону? Может, в Прагу?

– Можно в Прагу.

Объявили начало регистрации. Кирилл занервничал, затушил недокуренную сигарету.

– Пойдем, Анют.

– Еще только начало. Ну хорошо, пойдем.

Он не виноват в том, что так суетится, что не может дождаться окончания прощания, в том, что расставание на три недели для него не трагедия, в том, что он все же летит, несмотря ни на что!

Очередь у стойки совсем небольшая. Потому что регистрация только начинается. Потому что никто так не торопится улететь, как Кирилл.

И на таможню он, конечно, первым придет. Чтоб скорее отмахать и освободиться. Но он не виноват, просто боится, что она опять расхнычется и про старуху начнет вспоминать.

Не начнет, не начнет. И не расхнычется, как-нибудь уж дотерпит до дому. Только…

– Анют, ты куда?

Вот сейчас заметит, что все же расхныкалась, а она вовсе не потому, просто…

– В туалет.

– Хорошо. Только быстрее, пожалуйста. У меня уже очередь подходит.

– Не беспокойся, я тебя не задержу.

Очень надо задерживать! Пусть летит куда хочет. Вечером она позвонит Ирине, и они оторвутся на полную катушку. И все три недели будут отрываться. Ирина предлагала, она обязательно примет ее предложение.

А сейчас… только бы он не увидел… Он обязательно подумает, что плачет она из-за него, а это неправда. И станет ее утешать, а ей не нужны его утешения. Просто… нужно сейчас… успокоиться… просто… Это так просто успокоиться, просто.

Дома можно хоть в голос выть, а здесь… а сейчас… Зачем она поехала? Он увидит, увидит слезы. И окажется прав – разнюнилась. И расстроится. И обрадуется.

Опустить нужно голову, они сами скатятся, и тогда глаза не покраснеют, не останется следов.

– Вот ты где, Анют. А я уже зарегистрировался. Пойдем.

Не смотреть на него, не смотреть. Отвернуться, тогда не заметит. И не говорить ничего – голос наверняка задрожит. Зачем, в самом деле, портить ему настроение? Ведь он не виноват в том, что…

– Я тебе позвоню, сразу как долетим.

Ну вот. Осталась только таможня. А потом возвращаться в квартиру, в которой… И жить без него.

– У нас есть еще пара минут. Хочешь, выйдем на улицу?

– На улицу? – Нет, улица совершенно не запланирована. Что там делать, на улице? Даже реплик для улицы не предусмотрено. Что он станет там говорить? Разве что повторять на все лады: «Я тебе позвоню, сразу как долетим».

– Нет, там, наверное, холодно.

– Холодно? – Кирилл засмеялся. – Ну что ты! Совсем не холодно. День сегодня прекрасный. У нас, конечно, не Одесса, но все-таки тоже свое понятие погода имеет – май как-никак.

– Ну. – Аня угрюмо кивнула и насмешливо посмотрела на мужа. – Майский день, именины сердца.

– Да можем и не ходить, я же не настаиваю. Давай тогда где-нибудь сядем. Пойдем вон туда, там места свободные и уголок почти укромный.

– Пойдем. – Аня пожала плечами.

Они прошли сквозь зал в закуток под лестницей. Сели и долго молчали – говорить действительно было не о чем. Кирилл видел, что Аня расстроена и еле сдерживает слезы, но не знал, как к ней подступиться. Утешать? Совершенно бессмысленно, и тогда уж точно слезы хлынут. Разговаривать о чем-то абстрактном? Еще глупее.

Аню молчание ужасно нервировало, и она судорожно придумывала тему, но как только тема – безобидная для обеих сторон, нейтральная и в то же время ненарочитая – была найдена, она поняла, что не сможет выговорить ни слова – сразу расплачется. Нет, не расплачется, разрыдается, развоется на весь аэропорт.

Наконец объявили посадку. Кирилл вскочил. «Радостно вскочил, – подумала Аня. – Ну понятно, это прощание его окончательно достало». Они двинулись к таможне. Здесь уже успела образоваться очередь. Значит, еще минут двадцать молчания в ожидании освобождения. То-то Кирилл изведется.

Они встали в самый конец. Кирилл тяжело вздохнул.

Так и есть, так и есть. Но ничего, дорогой, скоро избавишься.

– Ну, Анют, моя очередь. Я тебе позвоню, обязательно. Как сядем, позвоню. И потом еще как-нибудь. Не грусти ты так, пожалуйста, не расстраивайся. – Он обнял ее порывисто («Притворился, конечно, притворился, что порывисто, все давно запланировано, даже эта порывистость запланирована»), крепко-крепко прижал к себе (ну да, ну да, все по сценарию) и как-то то ли всхлипнул, то ли хрюкнул в ухо: – До свидания, маленькая.

Сзади толкали, напирала очередь – всем осточертело прощание.

– Я позвоню тебе, обязательно. – Очередь затолкала Кирилла в стеклянные двери таможни. Обернуться и помахать ему не дали – сбив в сценарии, непредусмотренный сбив.

Вот и все. Его больше не видно.

Аня повернулась и медленно пошла к выходу. Она обещала Кириллу посмотреть, как взлетит самолет. Но ничего она смотреть не будет, пусть взлетает без нее.

Сбоку у крыльца столпились машины такси. Аня направилась к ним, забыв, что хотела назад возвращаться на автобусе. Вспомнила только тогда, когда они уже отъехали от аэропорта. Теперь останавливаться и пересаживаться поздно – как сказать об этом водителю? Неудобно. Ну да и черт с ним, поедет на такси.

Водитель, к счастью, попался неразговорчивый, ни о чем ее не расспрашивал, ничего не рассказывал, просто молча вез. К дому, в котором ей предстоит жить три недели в кошмаре и ужасе, к дому, в котором, вероятнее всего, ей предстоит умереть.

Позвонить, что ли, Ирине? Попросить ее вместе пожить? Нет, неудобно просить. Она и так рассердилась, что поверила в ее детский бред, выдумки недозрелого ребенка. А может, она права? Это и есть просто бред? Сон наяву, нездоровое воображение?

Вот сейчас и проверим.

Аня вышла из машины и решительно направилась к своему подъезду. Вбежала на четвертый, страшный этаж – дверь «старухиной» квартиры, конечно же, оказалась закрытой, и на звонки никто не отвечал. Все правильно, так и должно быть: строители работают после обеда, еще не пришли, и нет никакой старухи. Бред, бред, нужно просто взять себя в руки и перестать безумствовать.