– Инструктор – рукопашник нужен,– ответил Михаил, взглянув в его теперь уже зрячие глаза.– Давно ищем. Фехтовальщик у нас есть – мастер клинка, а вот рукопашка пока на уровне "как дам больно", без мозгов, на силе одной,– Михаил несколько лукавил и, с рукопашкой в школе было не так уж и катастрофично. И он, и Сергей с удовольствием прыгали в спортзале, показывая кадетам все, что умеют. Но встреча в 1941-ом с Семеновым – самородком кулачного боя, заставила их по-новому взглянуть на эту проблему. Если в генах одного русского есть такая память, то почему не попробовать разбудить эту память и у других? Или привить на уровне рефлексорном. Михаил еще не думал о методиках и нужно ли методизировать, то, что словами не выскажешь, а разве что только научишь и то, своротив при этом несколько раз челюсть обучаемому.

– Так уж и плохо будто бы? А я вот слышал, что ваших кадетов на Москве нынче очень даже уважают и как раз за то, что никому спуска не дают.

– Вранье и пустословье,– отмахнулся Михаил с досадой.– Кто уважает? Те, кто сам и вовсе ничего не может.

– А вам нужно, чтобы кто уважал?– Силантий усмехнулся и взглянул в глаза Михаила с явной иронией.

– Нам нужно, чтобы парни, прежде всего сами себя уважать приучились, а для этого нужно быть сильным и ловким. Впрочем, дело даже и не в этом, Силантий Потапович. Дело в том, что талант вот такой как у вас, он такая же редкость как талант иконописца-художника или музыканта и встречается один раз на миллион человек. Нельзя, чтобы пропало такое сокровище и в народе не сохранилось. А врагов у него всегда хватало. Встретили мы недавно с Сергеем такого же вроде вас бойца…– Михаил улыбнулся…– Семенов Иван Ефимович, прямо скажем, удивил своим умением. Ваше мы пока не видели, но даже со слов свидетелей что-то похожее и у вас по технике. Мы это "Русобоем" промеж себя условно пока называем, но времени на осваивание и изучение у нас, к сожалению, не было.

– Семенов Иван Ефимович? Не слыхивал о таком кулачнике. Есть в Рязани один мужик-боец, так вот тот говорят, чудеса творит. С десятерыми выходит на бой и разрешает им пользоваться холодным оружием. Вот кто вам нужен. А я что умею? Эвон набежали толпой с дрекольем и в землю втоптали,– скривился Силантий, вполне искренне уничижаясь.

– И как зовут этого мастера знаете? Из какого сословия?– заинтересовался Михаил.

– Обыкновенный мужик крепостной, лапотник. Звать Викулой, а фамилия Плюхин. Только думаю, что не фамилия это, а прозвище скорее уж. Вот кто вам нужен,– обрадовался почему-то Силантий.

– Мы рязанского этого умельца поищем всенепременно, но и вас привлечь желание есть просто огромное. Подумайте, Силантий Потапович. Условия труда обеспечим достойные. Восьмичасовой рабочий день с воскресным выходным. Оплату рублей двести назначим и обмундирование за счет Торгового Дома. Дровами тоже обещаем снабжать за счет фирмы. Обед во время работы бесплатный. Соглашайтесь. Парни у нас дисциплинированные, уважительные, вам они понравятся. Подумайте, посоветуйтесь с супругой и хоть с завтрашнего дня приступайте. Отпуск у нас еще оплачиваемый раз в год в летнее время месяц, ну и если не дай Бог прихворнете, то дни эти тоже оплатим.

– Как это?– не понял Силантий.– Я, значится, буду на печи чихать, а вы мне за это заплатите?

– Так ведь нам вы здоровым нужны, а если заболеете, то на что жить станете? С голоду помрете. Поэтому платим, но только действительно больным и лекарями проверенным.

– А коль умрет человек неровен час? Тогда как? С семьи востребуете?– удивился Силантий еще больше, задавая следующий каверзный вопрос.

– Не дай Бог конечно, но не востребуем, а хороним по православному обряду за счет Торгового Дома и семье платим пенсию. Вдове пожизненно оклад жалования.

– У вас что, в подвалах ассигнации печатают? Девать некуда? Пошто так не по… Не по-хозяйски,– подобрал слово не сразу подходящее Силантий.

– Отчего же? Как раз наоборот. Мы ведь не только сегодняшним днем живем, но и завтрашним. Вот случись, что с вами взрослыми и что будет с детишками? С Ванюшей и Маняшей? Ваши старшие, конечно же, не бросят их. А ведь есть семьи, где малышня одна. Особенно в молодых семьях. А парни-то эти в самом расходном и востребованном возрасте. Гибнут, стало быть, чаще. И куда вдовам с детишками малолетними? На паперть? А нам нужно, чтобы они выросли не задохликами, а крепкими мужиками и встали на место своих отцов. Понятно излагаю?

– Куда уж понятнее,– кивнул Силантий и поскреб заросший бородой подбородок.

– Брить бороду требуется?– спросил он вдруг и набычился.

– Носи, коль нравится,– улыбнулся Михаил и достал из дорожной сумы папку с бумагами, чернильницу и выложил готовый договор-контракт на обеденный стол.

– Грамотны, аль как?– спросил он хозяина.

– Два класса ЦПШ,– опять заскреб в бороде Силантий.

– Тогда оставляю для ознакомления. Здесь все попросту расписано. Прочитаете, вот здесь впишете свою фамилию, и приходите в школу. Там найдете или вот нас, или Петра Павловича, или Федора Леонидовича. Они будут в курсе.

– А че читать? Я согласен,– Силантий взял в руки гусиное перо и неуклюже макнул его в чернильницу. Потряс над ней, убирая лишние чернила и коряво вывел в указанном месте.

"Семин. Силантий".

– Семин значит?– Михаил присыпал песком чернила и, дав им просохнуть, стряхнул песчинки.

– Да, а что?

– Я же говорил что Семеновым Иваном Ефимовичем, зовут того бойца. Почти однофамильцы вы с ним, однако.

– От одного имени фамилии,– согласился Силантий.

– Ну что же. Ждем вас завтра в школе в 8.00 часов. Занятия у нас начинаются в 9.00, вот за час до них и приходите. Там уж предметно и обстоятельно обо всем переговорим.

Семин Силантий Потапович появился на другой день ровно в 8.00 и с ним долго беседовал Петр Павлович. И даже в спарринге захотел схлестнуться. Но получив пару затрещин, непонятно каким образом, поднял руки, сдаваясь:

– Техника абсолютно непонятная и не поймешь, откуда прилетит плюха. Так что, Силантий Потапович, я ваш первый ученик. А вашу методику будем изучать основательно и внедрять,– пожал уважительно Семину руку и тот запунцовел, как подросток. Когда же ему выдали вещевое довольствие, согласно с установленными нормами, то совсем растерялся, получив в свое распоряжение столько одежды, что даже руками развел на вещевом складе.

– Куда же столько одному? И где все хранить?– Гриня, выполнявший обязанности завхоза ФЗУРМА и по совместительству кладовщика, сунул ему ведомость и, ткнув пальцем в место для подписи, охотно пояснил:

– Комнатенка вам положена для этой надобности. Кабинет называется. На втором этаже, вон того флигеля. Специально ноне пристроили для преподафателеф. Получите ключ от дверей. Номер у вас седьмой. Мебель там имеется кой-какая. Можно, коль надобность возникнет и заночевать,– и помог новому служащему донести имущество полученное в "кабинет".

"Кабинет" был попросту однокомнатной квартирой и обставлен скромно совершенно по-спартански, но Силантий буквально обмер на пороге, увидев на окнах шторы, а на полу паркет. Кровать панцирная и столик письменный его вообще лишили дара речи, а трехстворчатый шкафище с зеркалом и вовсе чуть не сделал заикой.

– Размещайтесь пока,– сгрузил вещи Гриня и уже выходя, напомнил.– Обед у нас в час после полудня. Трапезная на первом этаже при кухне. Переодевайтесь в служивое, да не опаздывайте. С колефтивом знакомиться будете.

А через неделю Силантий уже вписался в учебную программу и «скорешась» с учителем фехтования Кудряшовым Иваном Савельевичем, проводил занятия, да так бойко и уверенно, будто всю жизнь занимался тренерской работой.

Когда же он заявился в первый вечер домой с новой службы, переодетый в "служивое", то домашние его и не признали сразу, а Дуняша всю следующую неделю называла непременно по имени отчеству, смеша Силантия до слез. А получив свое первое жалование на новой работе, Силантий отправился не домой, как предполагали коллеги, закупившись всяко-разно, а к соседу – Митьке Пряхину. С которым рос от сопливого детства бок о бок, был даже в родстве дальнем и с обозами купеческими хаживал вместе бывало, в сторожах.

Избенка Пряхиных напротив Семиных перекосилась и семья в этот год бедствовала по причине затянувшейся осени. Глава семейства никак не мог найти постоянную работу и перебивался случайными заработками. Семья подъедала последние запасы и сидела в буквальном смысле слова на хлебе и воде. Дрова, опять же, заканчивались и избу едва протапливали, поэтому семейство сидело, замотавшись во все имеющееся тряпье, а в хлеву жалобно мычала полуголодная скотина. Корма Пряхины также не запасли, и Митька чесал голову, решая дилемму, как поступить со скотиной. Продать или зарезать. И так и так получалось пакостно и обидно. Когда Силантий ввалился в горницу и перекрестился на закопченный образ Николая Угодника в красном углу, хозяин обмер и, открыв рот, вытаращившись на него, как на покойника, вставшего из гроба.

– Чего уставился, Митяй? Аль не узнал? Принимай гостя, накрывай стол,– обратился к нему Силантий, стоя на пороге.

– Так ты че… выздоровел чтоль?– опомнился Пряхин, растягивая губы в улыбке.

– А ты надеялся, что Богу душу отдам? Нет, брат, я еще пожить решил маненько. Вот Ванюшку женю, да Манюшку замуж выдам, тогда и на погост, а пока хрен вот вам,– оскалился ответно Силантий.

– Мстить пришел?– ссутулился Митька.– Убьешь теперя? В своем праве ты, че там…

– Мстить? Нет, поговорить,– Силантий прошел к столу выскобленному ножом до белизны видимо совсем недавно и поставил на него корзину. Потом так же обстоятельно начал выгружать рядом всякую всячину, заставив все семейство Пряхиных вытаращить глаза и сглотнуть дружно слюни. Трое детишек, мал, мала, меньше таращились на кульки с пряниками, связку бубликов и еще несколько бумажных кульков, из которых просыпались на стол яркие конфетные фантики.

Силантий сунул в руки обмершей Танюхи Пряхиной – супруги Митьки свиной окорок и кивнул на мешок оставленный им при входе.

– Вона там крупа, да картошка. Вари, мать, ужин для семейства. А рот закрой, не ровен час запрыгнет, что непотребное. Ребятня, налетай на пряники без стеснения, а мне с вашим тятькой посудачить надо,– Пряхины все еще в ступоре пребывая, пялились на гостя и он рявкнул совершенно по-свойски, приводя их в чувство:

– Ну, что рты раззявили? Петька, за водой, Татьяна, шевелись, давай с чугунками, остальные марш к столу, угощаться. Петрухе оставьте,– и семейство засуетилось, выполняя команды.

– Пошли во двор, Митяй, не будем мешать,– предложил нежданный гость хозяину и тот послушно двинулся за ним следом, растеряно оглядываясь на гомонящих у стола детишек.

Во дворе Силантий взял Митьку за ворот и, притянув к себе, тихо произнес, глядя в его широко раскрытые от испуга глаза.

– Я чего зашел-то, Матвей? Спасибо зашел сказать, за то, что не зашиб до смерти в ту ночь темную. Молчи, знаю, что скажешь. На все Воля Божья и Он тебе Судья. Нет у меня к тебе претензий. Коль дубину взял в руки, стало быть, шибко обижен был, а я по шалопутности видать и не припомню за что. Видать, походя как-то зацепил, да и сам не ведал, что сотворил. Так что спасибо, брат, и прости, коль сможешь. Ведь не за полтину же серебра ты совесть продал?– Митька вытаращил глаза совсем по-рачьи и хлопал губами, не зная, что сказать.

– Дак, дак… ты че-о-о? Знашь?– ноги у Пряхина тряслись и подкашивались от страха, а в голове металась мысль, прыгая заполошной белкой от виска к виску,– "Все одно прибьет. Покуражиться сперва решил",– мысль эта прошиблась испариной на лбу и потекла струйками пота по щекам, а Силантий, прочитав ее в мечущихся глазах Пряхина, полез в карман и вынув 20-ть рублей ассигнациями, сунул их ему в руку. Сунул, поклонился в пояс, да и пошел прочь со двора.

– Э-э-э-э,– услышал он за спиной и оглянулся. Митька стоял, протягивая в его сторону руку с деньгами.

– Что?– спросил Силантий.

– Сил, прости Христа ради. Нечистый попутал. А денег я не возьму, не могу… Я что совсем на Иуду похож?

– Не тебе это, а семье помощь,– отрезал Силантий.– Пока сидишь без работы, на дрова и корм для скотины. И кто старое помянет, тому глаз вон! Бери и злое забудь, Христом Богом прошу,– Силантий шагнул к Пряхину и протянул руку.– Бог велел любить ближнего, аль забыл?– и Митька, крученый, битый жизнью, прощелыга, шельма и вор, завыл в голос, повисая на нем и содрогаясь в рыданиях. Так и стояли обнявшись по-братски, один рыдал, а второй гладил его по спине в драном кафтане и приговаривал:

– Ну, будет тебе, Мить. Ровно по покойнику воешь, че люди подумают?

– Прости меня, Силушка, окаянного. Злоба душила тогда. За пустое совсем, за то, что ты эвон какой удачливый, а у меня все наперекосяк. Зави-и-и-исть лютая,– каялся Пряхин, уткнувшись в ворот полушубка Силантия.

– Ну и ты прости. Забудем, Мить, да попробуем жить по совести, по-христиански. Аль не смогем?

Силантий отстранил от себя зареванное лицо соседа и тот закивал головой.

– Смогем. Вот те крест.

– Вот и ладно. Иди в избу, простынешь в своей одежонке, не приведи Господь,– Силантий обнял Митьку и, расцеловав трижды, перекрестил.– Иди с Богом, Дмитрий,– повернулся и ушел, а Пряхин еще долго стоял у перекошенного крыльца, глядя на оставленные им следы на снегу, и бормотал посиневшими от холода губами.

– Спаси Господи, спаси Господи…