Глава 4

Перед Силантием замерло несколько человек и, перегораживая улочку, подходили еще несколько. Справа от него через плетень перемахнуло тоже несколько теней, охватывая кулачного бойца в "клещи". Никогда в жизни Силантий не бегал и бился до конца, не щадя других и себя, поэтому даже и оглядываться не стал назад, чтобы проверить пути для ретирады. Он привычно повел плечами и, сделав полный вдох, сбил первого напавшего ударом в челюсть, выбивая из него дух и уменьшая количество напавших. Действовавших абсолютно молча и вооруженных дубинами. Несколько минут Силантию удавалось уворачиваться и оставаться на ногах, отправив в беспамятство еще троих злодеев. Но удары сыпались со всех сторон и пробивали блоки, выбивая из него силы и энергию. Кто-то совал в лицо настоящую оглоблю через головы товарищей и уже попал в скулу, содрав кожу и пустив кровь за ворот косоворотки. Ярость и обида, переполнили сердце Силантия и он, заревев зверем, совершенно обезумев от боли, начал бить в полную силу, убивая. Тела валились мертвые ему под ноги, и он прыгал на них, круша ногами уже мертвые грудные клетки с хеканьем и рычаньем, доставая очередного злодея. А удары ответные сыпались на него уже градом и раз за разом Силантий катился под ноги негодяям, и его пытались добить лежачего, не позволяя встать на ноги. Спасала темнота и он снова поднимался, отплевываясь выбитыми зубами и уже видя только одним глазом, чтобы убить ударом очередного облома и получив по голове уже опростоволошенной, очередной удар, упасть снова под ноги мерзавцам. Серп лунный выполз на мгновение из лохмотьев несущихся по ночному небу и это последнее что осталось у Силантия в памяти о том ночном побоище. Он не видел, как склонился над ним, подошедший сзади человек в тулупе волчьем, бесцеремонно, по-хозяйски растолкавший ночных разбойников. Склонился, вглядываясь в кровавое месиво лица и хрипло потребовавший:

– Митька, огня,– требование было выполнено тот час же и в руках у склонившегося над ним человека, появился коробок новомодных теперь в Москве спичек. Человек чиркнул зло спичиной и прикрывая огонек от ветра и дождя, поднес его к самому лицу Силантия.

– Не жилец,– сделал он заключение, увидев кровавую маску и пузыри булькающие на губах находящегося в беспамятстве кулачного бойца.– Добей, Митька, чтобы не мучился,– скомандовал он уже вполне буднично, будто говорил не о человеке, а о бродячей собаке и Митька хряпнул увесистой дубиной по голове лежащему Силантию с добросовестным "Хе", будто чурку березовую колуном собираясь расколоть. В темноте дубина прошла вскользь, содрав с головы кусок кожи вместе с волосами и попав в булыжник на дороге, убедила Митьку, что попала как надо, треснув у него в руках. Такой удар выдержать человеческая голова никакая не могла и Митька даже проверять побрезговал, швырнув испорченный "инструмент" на тело Силантия. Еще несколько минут ушло у ночных татей, на то чтобы собрать тела сподвижников и улица опустела. А Силантий потом полз оставшиеся пятьдесят саженей до своих ворот, с залитыми кровью глазами, до утра. Глаза заплывшие через несколько дней он смог открыть, но видеть никого не хотел и они застыли неподвижно на бородатом, в свежих шрамах лице.

Михаил удивленно приподнял брови, узнав, что злодеями оказались нанятые местным Замоскворецким купцом Сидором Емельяновичем Свиридовым, сторожа и охотники, сопровождающие его обозы. Убивали Силантия и вовсе из-за сущей безделицы. Из-за ста рублей серебром, которые Сидор поставил против двухсот рублей, выставленных нанимателем Силантия – купцом Прохоровым Иваном Федоровичем. Спор возник в избе питейной и был пьяный и глупый. Прохоров похвалялся, что Силантию и десяток с дубьем нипочем, а Свиридов драл его за бороду и шипел, что его, дескать, молодцы за десять рублев серебра, прибьют Силашку этой же ночью. Сыпал на стол серебро и крыл, на чем свет стоит противника, раззадоривая и заводя. Вот так и решилась судьба кулачного бойца. Оценили жизнь его в 200-ти рублей серебром. На, которые конечно можно было купить стадо коров и даже дом с приличным подворьем и огородом в Москве века 19-го, но деньги эти для купцов были плевыми и, им дороже обошлось оплачивать убитых Силантием сторожей и оплата молчания остальных, оставшихся в живых наемников. Пожалели оба потом не один раз о том споре совершенно идиотском, но исправить ничего уже было нельзя. И оба купца, дела свои в Первопрестольной спешно свернули, подавшись в разные стороны.

Пока Михаил, занимался Силантием, Сергей вышел и вернулся с керосиновой лампой, раскочегарив ее на радость детишкам, лижущим активно с посвистом и сопеньем леденцы. Лампа осветила убогое жилище и установленная на кухонном столе, сияла рукотворным солнышком, наполнив избенку уютом и разогнав сумрак по углам.

Михаил подозвал Сергея и попросил его подежурить у входных дверей, чтобы кто-нибудь из домочадцев не ворвался неожиданно и не помешал психотерапии. Тот кивнул и вышел, плотно прикрыв за собой дверь, шепнув, проходя мимо печи, ребятишкам:

– Сидите тихо, как мышки, пока не разрешат спуститься. Хворь из папани вашего дядя Миша выгоняет, чтобы снова видеть мог. Хорошо?– и ребятишки замотали русыми головами, отползая от края печи. Им было очень жалко тятьку, вдруг ставшего таким беспомощным и, чтобы он стал снова прежним, готовы были на все что угодно. А тут леденец дали и просят всего лишь помолчать на печке. Сергей вовремя занял пост у входных дверей, заявилась хозяйка и пришлось ей шепотом объяснять, с подоспевшей Надюшкой, суть происходящего.

Услышав о "дохтуре" Дуняша заревела белугой и ушла в коровник, где и прохлюпала носом вместе с Надюшкой, пока им не разрешили войти в дом.

Михаил снова нырнул в сознание сонное Силантия, а тот все полз и полз, цепляясь скрюченными пальцами в замерзшую грязь…

– Сплошной мрак у тебя, Силантий Потапович – это от непонимания происходящего и обид не высказанных. Вот и видеть ничего больше не хочешь, кроме грязи этой,– Михаил присел рядом с ползущим, вышвырнув из сна ночь и осень. Небо заголубело и зазеленела травка, колеблемая теплым ласковым ветерком.

– Ты, ведь, Потапович, знать хочешь, как и за что такое с тобой приключилось?– Михаил похлопал ползущего Силантия по плечу и тот поднял голову, взглянув на него вполне нормальными глазами.

– Хочу,– прохрипел он надсадно и сел, оглядываясь по сторонам.

– По грехам наказует Господь,– вздохнул Михаил.– Вспомни, Силантий Потапович, скольких людей ты обидел в кулачных потасовках? Сколько скул свернул, изувечил, убил?

– Не от зла было, то…– попробовал оправдаться Силантий.

– От любви к ближнему, стало быть? Молчишь? А коль не от любви, то от зла и есть. Господь остановил тебя. Непотребно жил ты, Силантий Потапович.

– Я честно бился и аки тать со спины в потемках сроду не напал ни на кого. От разбойников добро купеческо охранял и озорства ради, в кулачных забавах участвовал. Велик ли грех, что так за него наказан?

– А как ты наказан? Жив, здоров. Зубы, правда, потерял передние и видеть не хочешь эту постылую жизнь, обидевшись на Бога. Но зубов ты чужих, только в тот день вышиб больше чем у тебя сроду было. Так, где наказание? Увещевание это, а ты не понял. А за что бит и кем? Спор промеж купцов о твоей крутости произошел и пари они заключили, по рукам ударили. А бил кто? Обиженные тобой ранее, твои же товарищи бывшие. Каждый в отдельности боялся тебя, а вот ненависть и неприязнь накопилась такая, что за полтину на брата серебром вышли в ночь, татями став. Это зло твое к тебе вернулось, накопившееся. Закон воздаяния, Силантий Потапович. Многие на тебя зло затаили и выплеснули в ответ, при случае подходящем. Вспомни, кого сможешь и попробуй попросить прощения у них. Сможешь или нет?– Силантий молчал и тогда Михаил прокрутил перед его мысленным взором десятки лиц окровавленных, с подбитыми глазами и разбитыми губами. Мелькнули и со свернутыми шеями, заставив Силантия скривиться в гримасе.

– Всех помню, но вины за собой не чувствую, потому как сзади не напал ни на кого. Честно дрался и сам получал в ответ. Так и жил бесхитростно,– упрямо сжал он губы.

– Бесхитростно? Те, кто тебе в ответ в лоб врезали, они и думать о тебе забыли, а пришли убивать как раз те, кто не смог расквитаться, хоть как-то. Ни как. "Бесхитростно". А скажи-ка, Силантий Потапович, если здоровый мужик парнишку сопливого пришибет в кулачной разборке? Неумеху, недоросля? На вид взрослого и сильного, но ничего не умеющего? Потому и вышли на тебя толпой ночью, что стоишь не одного такого, а десятка. И ведь дорого им напавшим обошлась та ночь. Пятерых ты убил и десяток покалечил. Их это не оправдывает, но и тебя не обеляет. Понимаешь?– Силантий молчал, насупившись.

– Вот ты давеча сказал, что "правда там только есть, где всем одинаково", помнишь?– продолжил Михаил.

– Ну?

– И где же правда твоя? Где ты одинаков со всеми прочими? Ты талантом кулачного бойца Богом одарен и куда его расходовал? Народ почем зря калечил? Свой русский. Ладно, отщепенцев всяких, но ведь и "озорства ради" тоже.

Нанимали тебя улицы и посады, и ты шел за оплату калечить людей обыкновенных. Талант свой в розницу распродавать принялся. Вот Господь и тормознул слегка. Думай. Аль что непонятное говорю?

– Понятно. И спорить не стану,– Силантий рванул ворот рубахи и всхлипнул, роняя голову на грудь.– В монастырь уйду, постриг приму, замолю…– простонал он.

– Эко выдумал. Монастырь. А ребятишек на Дуняшу с Надюхой бросишь?

– Обуза я им такой…– пробормотал Силантий.

– Какой? Раскаявшийся?

– Слепой,– произнес Силантий едва слышно.

– Да с чего ты взял, что слепой? Был слепой, пока обида глаза пеленой застилала, а сейчас оглянись-ка по сторонам.

Вон, видишь, облака плывут над головой?

Силантий поднял голову и взглянул на проплывающие в небе барашки белоснежные.

– Вижу, но не верю. Сон это.

– Не сон это,– возразил Михаил.– Это мы с тобой душами общаемся, а сейчас ты откроешь глаза, когда я в ладони хлопну и будешь так же все видеть,– Михаил открыл глаза, стряхивая наваждение, и хлопнул в ладони.

Силантий от хлопка буквально подпрыгнул на лавке и сел рывком, вертя головой по сторонам. Лампа керосиновая с отражателем Кулибина, заливала помещение так ярко, что он невольно прикрылся от нее рукой и спросил.

– Это уже не сон? Или я еще сплю?– и улыбнулся печально-виноватой улыбкой.

– Уже нет,– ответил ему Михаил.

А потом выли радостно женщины и визжали восторженно детишки, спущенные с печи. Эти буквально повисли на Силантии и он виновато разводил руками.

Вернулись с поденщины средние сыновья и тоже радостно запрыгали вокруг отца, похожие на него, такие же светловолосые и поджарые, как овчарки. Но эти еще в подростковом возрасте и чувства свои скрывать пока не приучившиеся, радовались и вытирали рукавами латаных, перелатаных рубах слезы радости, бегущие из глаз.

– Вот теперь, пожалуй, и поговорить можно,– Михаил подмигнул Сергею и тот снова убежал к повозке, а вернулся с новеньким тульским самоваром, скомандовав совершенно по-свойски.

– Бабоньки, ну-ка раздухарите окаянного,– и сунув самовар Надюшке в руки, принялся выкладывать из мешка подорожного на стол продукты. Чай, сахар, кренделя, пряники и прочее необходимое для чаепития даже посуду не забыв, от чашек до ложек.

– Потапыч, не напускай на себя смурной вид. Праздновать будем твое выздоровление, а коль уговорим к нам на работу определиться, то считай это авансом в счет оплаты,– Сергей озорно подмигнул малышам и, те захихикали, разряжая напряжение. Потом все сидели чинно за столом и хлюпали чай из булькающего, блестящего, в медалях самовара.

– Чисто енерал,– похвалила агрегат Дуняша, поправляя прядку волос и гладя в его зеркальный бок.

– Куда там генералу до него. Ведро влезает а шельму. Какой генерал может такое?– откликнулся Сергей, насмешив опять младших ребятишек. Им он понравился после леденцов настолько, что и на лавку уселись с двух сторон от "дяди Сереги". Было меньшим лет по пять и оба в длинных застиранных до белизны рубахах, они пока не очень отличались друг от дружки с одинаковыми курносыми носами и лохматыми русыми головками. Сергей все приглядывался, пытаясь понять кто из них Манюша, а кто Ванюша и постоянно ошибаясь, веселил их и того пуще.

– Так что за нужда во мне у школы вашей кадетской?– наконец не утерпел и спросил Силантий.