Читать книгу «Война за океан» онлайн полностью📖 — Николая Задорнова — MyBook.
image





Бошняк эти дни работал, как рядовой, с топором в лесу, старался разделить со своими казаками и матросами их тяжелую долю. Заготовляли строевой лес. С осени был приказ Невельского: построить к зиме теплые помещения для людей, баню и сделать засеку.
Баня готова, срублена из сырого леса. Готова и засека. Для команды вырыто жилье в земле. Стоймя поставлены бревна, снаружи обложены дерном. Сделаны нары, грубые столы и табуретки. Пол земляной. Крыша крыта дерном.
В таком помещении с земляными стенами живет на нарах более двух десятков людей, двое семейных с женами и детьми здесь же. Бошняк понимает, что это мука, а не жизнь. Духота, теснота, стоит смрад от светильников с тюленьим жиром. И от сырости, от плохой пищи люди болеют.
Такая же землянка, но поменьше – у Бошняка. С ним живут приказчики и горный штейгер Попов – невысокий, сумрачный человек, прослуживший добрый десяток лет среди каторжников на рудниках Забайкалья. В душе Николай Константинович недолюбливает этого штейгера.
На зиму казаки насолили черемши; из Петровского доставили бочки с капустой. Рыбы насолили и навялили, стоят с ней самодельные долбленые ушаты.
Осенью прибыли из Охотска две женщины – жены казаков. Вся команда их встретила с радостью, убирали к их приезду казарму. С их прибытием команда подтянулась.
Жены нижних чинов готовили пищу, содержали помещение в чистоте, стирали, ходили за двумя коровами, для которых тоже выкопано и крыто жердями с дерном помещение.
Вечерами обязательно – песни, пляски, чтобы народ не чах и не зяб.
Каждую неделю – баня. Бошняк полюбил простую баню. И отдых, и удовольствие. Потом – по чарке водки.
День и ночь пушка наготове, как велено; при ней часовой, и в любой миг по тревоге все станут в ружье.
Николай Константинович иногда думал, что и в подобной жизни на далеком посту есть своя поэзия. Но вот получил приглашение на праздник в Петровское, и появилось такое чувство, как будто из тюрьмы отпускают в родную семью. Только сейчас понял, как надоело жить в сырой землянке и все эти караулы, рубка леса, черемша и капуста, перевесы и дележка порций, счет продуктам, свечам и салу…
С рассветом Бошняк пошел в казарму. За Николая Константиновича на посту оставался присланный недавно из Петровского бойкий и разбитной унтер-офицер Салов. Старый унтер Тихонов из команды «Байкала» заболел и отправлен в Петровское. Приказчик Березин по делам задерживается там же.
– Не беспокойтесь, ваше благородие Николай Константинович, будет все в порядке, – сказал Салов. – Людей я знаю всех еще по Охотскому порту и вижу их насквозь. Я их не обижу, но и спуску не дам. Для вас все готово. Аносов едет на праздники в Петровское, сейчас подаст упряжку, только вот собаки маленько заморенные.
– Что это у тебя с носом, Шестаков? – спросил Бошняк, обращаясь к высокому красивому матросу.
– Кто тебе морду погрыз? – усмехнулся Салов.
– Крысы! – печально ответил Шестаков.
«В самом деле, ему обидно! – подумал Бошняк. – Матрос из команды «Байкала», один из лучших был на судне, любимец Геннадия Ивановича».
Вдруг все стали смеяться.
– Глянь, робя, Шестакова крыса за нос укусила!
– А Замиралова за ногу!
– Вон как, ваше благородие, – показывая завязанную ногу, сказал старик Замиралов.
– Искусала – значит, спишь крепко!
– Летом построим казарму, и крыс в ней не будет! – сказал Бошняк.
– Слыхали? – добавил Салов, обращаясь к казакам. – Теперь уж недолго!
– Да вот на них ловушки лажу; пока вы ездите, Николай Константинович, может, всех переловим, – сказал худой смуглый матрос Веревкин.
Собаки вихрем помчали Бошняка. Чуть отъехал от поста, и не стало видно строений, все снегом занесло, лишь торчат трубы. Подумал: «Нелегка жизнь ради идеи. Известность можно приобрести и в Петербурге, не подвергая себя подобным лишениям». Он понимал, что еще придется возвратиться сюда, и от этого являлись обидные мысли. В Петербурге не очень желали осуществления замыслов Геннадия Ивановича, даже государь запретил распространять влияние экспедиции, а Невельской уж после этого опять рассылал объявления, что страна наша. «Боже, чем все это кончится?» Бошняку тоже пришлось побывать с казаком Беломестновым в одной из непродолжительных экспедиций. Но казалось, что его, как самого молодого из офицеров, да еще родственника своих костромских знакомых, Невельской бережет и в трудные экспедиции не отправляет и что успех первой экспедиции зависел не столько от него, как от Беломестнова, который теперь в Петровском ждет новой экспедиции, а пока возит воду.
… Собаки хороши и мчали быстро. Аносов каюрил не хуже любого гиляка. После полудня между сопок завиделось море во льду, на косе дымили трубы. Николай Константинович глазам не верил, что подъезжает.
Вот и Петровское, слава богу! Снег, слепящее солнце, крепкий мороз, и такое чувство, как будто явился домой в Кострому. И там сегодня ждут звезды! Сочельник! А после рождества – святки, все это так торжественно! Может быть, Геннадий Иванович разрешит и святки пробыть в Петровском…
Невельская в шубке и Геннадий Иванович в форме вышли на улицу встречать Колю. Тут же Чихачев, доктор Орлов, Воронин, знакомые казаки и матросы. Крики радости, объятия и поцелуи без всяких чинов. Всплескивает руками невысокий Беломестнов.
– Здравствуй, брат Кир! – обнял его Николай Константинович. Подошел пожилой рослый и плечистый мужчина с густым загаром и черными бровями.
– Доехали, Дмитрий Иванович? – обрадовано воскликнул Николай Константинович.
– Как видите! – отвечал моложавый старик. Широкой, большой ладонью схватил он руку Бошняка.
Тут и Позь – рослый худой гиляк с большим лбом, и жена Дмитрия Ивановича Орлова – молодая, красивая, с выражением спокойного достоинства на смуглом лице.
Почты, оказывается, еще нет. Что делается в Петербурге, в Иркутске и в Костроме – неизвестно.
Орлов – старый штурманский офицер. Был под судом за убийство из-за женщины. В ссылке жил в Охотске и в Аяне, служил в Компании, был нужен, его не держали в тюрьме. Он женился. В прошлом году Муравьев выхлопотал ему прощение и чин штурманского прапорщика. Орлов считается заведующим торговой лавкой в Петровском зимовье, состоит на службе в Компании и отвечает перед заведующим ее Аянской факторией капитаном второго ранга Кашеваровым за все товары.
Во время поездки душа его болела, как тут Невельской распоряжается товарами и как идет торговля. Какие бы приказы Невельской ни отдавал, но в конечном счете придраться смогут к Орлову, и даже обязательно придерутся.
Возвратившись в Петровское, Дмитрий Иванович даже не пошел в первый день в магазин, не ожидая увидеть там ничего хорошего. Явившись к Невельскому, он доложил с подробностями о поездке и, представив карты, пошел отмываться и отсыпаться.
Вечером в тот же день рассказывал Невельским о поездке, о том, что про пограничные столбы никто в тех краях даже не слыхал.
Выехав из земли гиляков, он держал путь на запад, к хребту. При встречах Орлов понимал негидальцев и других туземцев. Он отлично говорил по-тунгусски. Встречался он на реке Горюн с самогирами и с гольдами. Потом был на озере Удыль. Более всего поразило его, что в стойбище Пуль, напротив этого озера, где жили главные и самые богатые маньчжуры, он был принят очень радушно. Пришлось остановиться в их доме. Вслушавшись в маньчжурскую речь, он почувствовал, что понимает и их. Он прожил в Пуле два дня, толковал без переводчика и расстался с купцами по-приятельски. Гиляк Позь удачно сменял маньчжурам лакированную посуду, привезенную им самим с Южного Сахалина от японцев, и орлиные хвосты на шелковые халаты.
На другой день утром Орлов пошел в магазин и был поражен, сколько тут наторговали мехов. Но Боуров недоволен, жаловался, что Невельской объявляет настоящую войну Компании, ругает ее правление; товары все продаются по разным ценам, так что невозможно составить отчет. Одна надежда: скуплены меха в большом числе. Но как уверяет Боуров, упущены большие барыши, которые составили бы здешней лавке славу, а служащие получили бы вознаграждение. И все идет прахом из-за политики Невельского.
– В такой мороз, сами знаете, Дмитрий Иванович, покупатель водки просит и отдаст за нее все, – говорил Боуров. – И торговать с водкой легче. А Геннадий Иванович насчет водки строг: она, мол, нужна к весне для команды, когда начнется цинга. Да можно завалить весь пост соболями при водке и с нашим товаром! Обратно – произвести оборот: на хорошее сукно этой же водки скупить у маньчжуров. Мы держим для дикарей гостиницу и пластаемся перед ними в каюрской, когда его чаем не нагреешь и печка не поможет, если он отмахал полдня нартами. А дай ему полуштоф, он зальет в глотку, и ему не надо угощений и всех разговоров, он отдаст меха сам. А мало, что гиляка накорми, – дай его собакам юколы, если у него своя вышла.
Дмитрий Иванович понимал всю эту политику.
– Наплюйте на Компанию, Дмитрий Иванович, – говорил ему в тот же день Невельской. – Я написал, что беру всю ответственность на себя и имею на это основание, облечен особыми полномочиями. Помните, у нас тут как свое государство, не зависимое ни от какой бюрократии. И выполнять мы с вами будем лишь разумные и приемлемые распоряжения. Если явится чиновник вас арестовывать, то прежде я его сам арестую.
– Почему же почты нет? – спросил Бошняк, входя в дом к Невельским.
– Ждем! Губернатор обещал нынче сплыть по Амуру к нам с флотилией. Он сдержит слово! Мы готовимся, будем весной пахать… Торгуем, карту большую делаю, к приезду Николая Николаевича все надобно в порядок привести.
Невельской пошел с Чихачевым на водосвятие, а Бошняку велел отдыхать на диване, и тот заметил, что, пока не был в Петровском, на большой карте над столом появилось много новых пунктов. Он прочитал: «Озеро Кизи», «Река Амгунь», «Селение Керби» и разные другие.
Вечером со звездой сели за стол.
На ночь Николая Константиновича уложили на диване в большой комнате. Геннадий Иванович снял со стены карту, разложил ее на большом столе. Вооружившись циркулем и карандашом стал наносить какие-то пункты с карт, которые привез Дмитрий Иванович Орлов.
– На юге много хороших гаваней есть! – сказал Невельской не оборачиваясь. – Поэтому занятие Де-Кастри не решает дела! Надо еще южнее идти. Гиляки тут рисовали мне ножами на бересте. Их сведения всегда верны. Они прежде рисовали путь по Амуру, например, и всегда масштаб соблюдали. Не так уж велики оказались их ошибки, когда Николай Матвеевич и Орлов все засняли и определили. Конечно, гиляцкие берестяные карты не могу прилагать к отчетам, но они еще ни разу не обманули нас. А на юге, говорил мне один старик, есть прекрасная, почти незамерзающая гавань! На бересте представил целые атласы. Жил тут три дня, пил и ел, и мы ухаживали за ним, как за богатым дядюшкой. Да вот я вам покажу, они в ящике, – сказал Невельской, становясь на колени и заглядывая под диван. – Вот как раз она сверху лежит! Видите, какая гавань. В форме рога. Туземцы называют ее «Палец».
Он отдал бересту Николаю Константиновичу, встал, подошел к большой карте и повел ладонью по нижней ее части.
– Пожалуй, вот здесь! А? Возможно, южнее Крыма… Как вы думаете, Николай Константинович, неужели и она льдом покрывается?
– Почему вы меня туда не пошлете, Геннадий Иванович?
Дверь скрипнула. Вошла Екатерина Ивановна.
– Что вы, господа, не спите? – Она остановилась над картой и стала смотреть, облокотясь.
… Утром явился Орлов. Густые волосы Дмитрия Ивановича напомажены. Он в новом мундире и чисто выбрит. Усы коротки, и виски выстрижены так, что не видно седины.
– Сегодня сразу десять человек производим в унтер-офицеры, – сказал Невельской. – А как вчера на водосвятии, я не ошибся? – обратился он к Орлову.
– Все благополучно, Геннадий Иванович, – ответил тот. – С праздником, Екатерина Ивановна. Уж утро, Геннадий Иванович. И гиляки съехались. Новых много. Чем угощать будем?
– Кашей, как всегда. И хлебом!
– Слушаюсь…
Нынче, когда Дмитрий Иванович путешествовал, его проводник Позь заболел и отстал. Орлов, оставшись один, выпил в дороге, что с ним редко случалось, и пьяный проехал дальше, чем надо было. Потом пришлось составлять карту со слов гиляков, речь и объяснения которых он без переводчика плохо понимал. Возвратившись, Орлов ничего не сказал об этом Невельскому. Геннадий Иванович и так к нему иногда придирался с тех пор, как прошлой весной Дмитрий Иванович не рискнул разогнать толпу гиляков, не разрешавших ему ставить Николаевский пост, как это велел Невельской, уезжая в Петербург. Пост по его же приказу на прошлую зиму был снят, так как только весной нужно охранять устье от иностранцев. Да и помещения не было.
Большую карту Орлов теперь недолюбливал, так как на ней красовалась река, которой на самом деле, кажется, не существовало…
– Пора на молебен, Геннадий Иванович, – осторожно сказал он капитану.
– Вот экспедиция! Даже попы в ней служить отказываются! – с досадой молвил Невельской. – А кто у вас, Николай Константинович, служит?
– У меня фельдшер. Он же писарь и священник.

 

После обедни объявлено было о производстве десяти человек в унтер-офицеры, остальным розданы награды и к обеду всем по чарке водки.
В казарме рядом с большим столом – елка. Офицеры, нижние чины и гиляки-гости вперемежку уселись за общий стол. Обедали в три очереди.
После обеда подали десяток собачьих упряжек.
– Едем, господа, кататься! Едем, братцы! – объявил Невельской.
– Эй, Канцлер! – весело крикнул Березин на свою черную тучную собаку.
Подобин выехал на упряжке, которую одолжил у гиляка-приятеля.
– Вот у меня пес Канцлер, – говорил капитану подъехавший Березин, – так ведет упряжку, что никто не перегонит. Право, не вожак, а министр!
– И не упряжка, а правительство! – сказал Невельской. – И наоборот.
– Этого пса я издалека привез, – продолжал Березин.
– А ну давай, Алексей Петрович! – предложил Иван Подобин.
– Давай сгоняемся!
Поехали к торосам. Оттуда пустили псов по ровному снегу залива к селению. Гиляки и русские махали руками и орали в голос.
– Та-тах… та-тах… – раздавались крики погонщиков.
Подобин пришел первым.
– Канцлер проиграл! – воскликнул Невельской.
– У-у, Нессельроде! – со злостью сказал Березин и дал пинка своему вожаку. – Подвел!
Екатерину Ивановну наперебой вызывались катать и нижние чины, и офицеры. Бошняк, попридержав собак, стал говорить ей, что, несмотря на то что он не только глубоко уважает, но даже боготворит Геннадия Ивановича и преклоняется перед ним, он в то же время не может удержаться и не выразить свои чувства. И что это его глубокая тайна, и что он просит ее сохранить навсегда…
Только что ее просил сохранить свою тайну на своей упряжке Николай Матвеевич. «О, мужчины! Неужели и мой муж был столь же легкомыслен? Неужели и он так пылко ронял свои тайны?»
Вечером гиляки разъехались. Опять в казарме хор и танцы.
У Невельских офицеры за столом. Все в мундирах, Екатерина Ивановна в голубом платье, а смуглая темно-русая Харитина Михайловна Орлова – в розовом. На столе бутылка вина и остатки пудинга. Бошняк читает стихи Лермонтова. У края стола Коля Чихачев очень картинно, гордо держит голову, закинув нога на ногу, и курит трубку. Орлов хмелен, взор его чуть заметно играет, и видно, что это еще мужик-огонь, несмотря на то что ему пятьдесят. Его сильно трогают стихи. Молодая жена чуть заметно облокотилась на его крепкую руку.
Дмитрия Ивановича зовут тут стариком. Он смугл от загара, у него суровое лицо с крупным носом, густые волосы с сединой и густые черные брови. Долго искал он окаянные пограничные столбы, забрался туда, где, кроме тунгусов, никто не бывал. Только будь проклята эта река, которой все же, кажется, на самом деле нет, хотя она и попала на карту к Невельскому.
И снился мне, сияющий огнями,[10]

– декламирует Николай Константинович, —
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами…

Екатерина Ивановна чувствовала в этих стихах что-то очень похожее на то, что переживали все вокруг нее. Она испытывала странный подъем; казалось, ей открылся дар предвидения.
«Что ждет вас, господа? – хотелось бы спросить ей своего мужа и его молодых офицеров. – Неужели и вы падете здесь с свинцом в груди? Как это странно все и страшно…»
И ей представлялся пир в родимой стороне: сестра, дядя и тетя.
И снилась ей долина Дагестана.
Знакомый труп… лежал… —

прерывающимся голосом читал Бошняк, —
…в долине той…

Катя желала сказать молодым офицерам, что они должны верить ее мужу, он знает, чего хочет и куда ведет всех…
Березин после декламации принес большую бутыль маньчжурского спирта, попросил не стесняться, уверяя, что это он выменял на свои личные средства у знакомых купцов. Налил немного спирта в стакан, зажег и выпил с огнем, к ужасу Орловой и к изумлению Екатерины Ивановны, а потом быстро запил все водой.
– А я сладкое люблю, – говорил Бошняк, протягивая руку к жженому сахару с орехами.
– Я сама собирала орехи в стланике, – отвечала Екатерина Ивановна.
Чихачев молча курил, пуская дым к потолку.
Березин заиграл на скрипке камчатскую кадриль. Он перевернул скрипку, ударил по ней пальцами и защелкал языком. Чихачев улыбнулся величественно и поднял руку с бубном, который всунул ему в руки приказчик. Невельской щелкнул каблуками и вылетел танцевать с Харитиной Михайловной. Бошняк пригласил Екатерину Ивановну. Дмитрий Иванович Орлов подхватил Дуняшу…
Боуров сидел смирно и вдруг тоже осмелел. Когда Чихачев пошел танцевать, он бил в бубен, потом сам танцевал легко, играл на скрипке.
– Где ты этому всему научился? – удивленно спросил его Орлов.
– Торгаш должен все уметь! – хлопая по плечу товарища, сказал Березин.
– Губернатор дал мне слово, – говорил Геннадий Иванович, – что весной по Амуру спустится сплав, доставит людей, продукты и товары. Надо ждать! Это требует крайнего и полного напряжения сил. Мы полны надежд и благодарности его величеству государю императору и его высочеству великому князю Константину Николаевичу. Нам обещан крейсер для сторожевой службы! Для описи южных гаваней – паровое судно с паровыми катерами для промеров лимана… Инструмент и оборудование для кузницы, и понемногу начнем здесь судостроение.
Но, господа, может случиться, что для нас ничего не будет сделано. Поэтому я сам составлю чертеж ботика, который начнем строить, как только позволит погода. Ничтожность средств, которыми мы располагаем, очевидна. Между тем, не дожидаясь ничего и не надеясь ни на кого, мы собственными силами должны продолжать исследования. Ваши открытия, господа, это начало всех начал. Дмитрий Иванович разрешил пограничный вопрос, в этом основа, фундамент будущего. Мы держим устье в своих руках крепко. Кто сунется – рыло разобьем. Теперь исследовать, а потом и занять Де-Кастри, Кизи, Сахалин. И юг! Гавань Палец! Амур наш, земли по нему исконно наши! Но я не смею принуждать вас совершать действия, которые мне, как начальнику экспедиции, запрещены и не соответствуют воле правительства. Каждый из вас имеет формальное право отказаться… Погодите, погодите, господа. Дайте договорить… Ваш патриотизм и доблесть, выказанные вами в предыдущих исследованиях, дают мне надежду…
– Я прошу вас, Геннадий Иванович… – пылко воскликнул Бошняк.
Все поднялись…
«А я, в то время как другие делают великие открытия, – думал Бошняк, – воюю в казарме с крысами и считаю пайки и порции водки…»
– Цель еще далека, – говорил Геннадий Иванович. – Условия, в которых мы находимся, тяжелы, но остановиться нельзя. Наперекор мнениям ученых и ложным взглядам высшего правительства, которое ставит нам препятствия и глава которого – наш канцлер – готов и желал бы уничтожить нас, – он заволновался, чувствуя, что не должен был так говорить, – и, не считаясь ни с какими ложными предубеждениями, мы будем бесстрашно идти вперед, доказывая истину… Я говорю вам это потому, что дух наш неизбежно будет падать и мы должны воодушевлять друг друга и наших людей. Я, не задумываясь, отдал бы жизнь, но дело требует, как я вам тысячу раз говорил не глупой смерти…
– Господа…
На улице раздался выстрел. Все встрепенулись. Воронин быстро вышел.
Послышались голоса, дверь отворилась, и с Ворониным вместе появились гиляк и казак Парфентьев, ездивший только что в Николаевск. Невельской узнал Чумбоку, старого знакомца, своего проводника.
– Письмо от унтер-офицера Салова, – сказал штурман, подавая пакет капитану. – Под Николаевском восстание гиляков, хотят уничтожить наш пост…
Все вскочили.
– Спокойствие, господа! – по-юношески вспыхнув, сказал капитан.

Глава шестая
ВОССТАНИЕ

 

 



 

 





1
...
...
18