Советских пленных первое время мы использовали на фронте, потом перестали, когда узнали, что, если попадут к русским в плен, соотечественники будут над ними издеваться, оскорблять и, в конце концов, убьют. Я не слышала ни об одном случае, чтобы кого-то из них отправили в концлагерь. Исходя из условий безопасности, бывших советских солдат мы используем или в охранных структурах, или в боях внутри завоёванной территории. За что доплачиваем как фронтовикам, поскольку партизанские отряды в большинстве своём представляют воинские формирования во главе с советскими офицерами.

Ивана больше интересует, сколько зарабатывает сама фрау обер-лейтенант.

– Сколько я получаю в месяц? – переспросила. – Мало! Моя служба оценивается в двести семьдесят марок. Плюс добавляют семьсот пятьдесят марок в год на пошив обмундирования, плюс полмарки в день боевых, плюс ежедневный талон на питание, который при желании можно обменять на три марки. Тем, кто ездит в командировки, платят суточные в размере шести марок. Мне часто приходится бывать в командировках: в некоторые месяцы набегает до десяти суток.

– Майор во много раз больше тебя получает?

– Оклад майора в два раза больше. Остальные надбавки такие же. Оберст получает тысячу восемьдесят, генерал-майор – тысячу триста пятьдесят. Генерал – две тысячи.

– Гитлер, наверно, получает полный кузов машины, девать ему некуда деньги!

– У Гитлера военный оклад тысяча двести марок.

– Фью, – присвистнул Иван, – ничего себе! Генерал получает больше Гитлера, – ну и ну, чудно! Он что, не в состоянии нарисовать себе большую зарплату? Чего так мало? Сколько же это будет на русские рубли?

– Где-то я записывала, сколько наши солдаты получают по курсу рубля, – покопалась в карманах: – Так, нашла! Простой немецкий солдат, шутце, получает тридцать марок. Заместитель командира отделения гефрайтер – тридцать шесть марок или четыреста пятьдесят рублей на советские деньги; командир отделения унтер-офицер или унтер-фельдфебель – сорок две марки или пятьсот двадцать пять рублей. К этим деньгам следует добавить ежемесячную карту, оценённую в две марки. Карта выдаётся для посещения казарменного борделя. Если военнослужащий в бордель не ходил, имеет право обменять карту и получить на руки две марки.

– Что получается? Если сорок две марки соответствуют пятистам двадцати пяти рублям, то Гитлер получает на наши деньги пятнадцать тысяч рублей? А сколько наших рублей получают бывшие пленные, воюя с партизанами?

– Порядка шестисот семидесяти рублей.

– Они получают больше, чем я, когда вкалывал в депо?

– Из-за разговора о плате за военный труд я совсем забыла о теме начатого разговора. Мужчина ты здоровый, в теле, соглашайся на работу в депо или поступай на службу. Будешь зарабатывать больше, чем ваши бывшие соотечественники, попавшие в плен и перешедшие к нам на службу. Пошлём тебя…. Ты служил в армии?

– Служил сержантом и командовал отделением!

– Поставим тебя командиром взвода в формируемом батальоне «Вязьма». Попадёшь к своим землякам, станешь получать где-то около тысячи трехсот рублей.

Соблазнительная цифра Ивану понравилась, но, поразмыслив, прикинув и так и сяк, оценив плюсы и минусы, нашёл вескую причину отказаться:

– А кто будет сапоги тачать?

– Что значит тачать?

– Так у нас говорят, когда надо сшить сапоги.

– Мы занимаемся пустым разговором, показывай чулан, – перешла переводчица к практическому предложению, которое при любом раскладе реализуемо.

Иван по привычке, отработанной на уборщицах, дворничихах и сторожихах, стал заваливать её на грязный пол, но немка почему-то по-немецки резко запротестовала: «Найн, найн, найн», – и упёрлась руками:

– Я не шлюха.

Иван обескураженно произнёс:

– Я не считаю тебя шлюхой, но ты – баба, а бабы все одинаковы, как одинаково светят электрические лампочки в Германии, Африке и России.

– Я не баба, я – фрау, и относись ко мне как к фрау.

– Это как же?

– Стань сзади, остальное сама сделаю.

– За меня сделаешь? Я буду стоять, и смотреть, как ты за меня мужскую работу выполняешь?!

– Иван, я приготовлюсь, а ты будешь выполнять мужскую работу, ферштейн?

Иван автоматически ответил: «Ферштейн», – не зная перевода слова, по интонации угадал значение. Немка аккуратно сняла с нижней части тела нижнее бельё, аккуратно, чтобы не помялось, положила на мешок с овсом. Оголив нижнюю часть, выставила её в сторону Ивана.

Ваня три дня не имел женщины – срок для него достаточно большой, чтобы медлить. Когда фрау застонала и задёргалась в его руках, он не преминул оценить немку: «Баба – она и в Германии баба. Так же дёргаешься, так же стонешь, а говоришь, что ты – фрау. Мы и фрау отдираем по-русски так, что дым из ушей у них идёт».

Когда женщина в экстазе принялась повторять его имя: «Ваня, либхен Ваня», – и повернула голову, подставляя губы для поцелуя, Ваня надавил ладонью на её лицо и попросил:

– Отверни морду, волосы мешают. Занимайся делом, – не люблю, когда меня слюнявят.

Отдышавшись, не спрашивая согласия, вторично повернул от себя и повторил действие, растянув удовольствие. Угомонился, когда немка сказала:

– Я больше не могу, у меня нет сил. Ну, ты и варвар!

– Ты тоже хороша!

– Меня Адалиндой зовут, – поправила его немка, – что с немецкого означает «Благородная змея».

– По-русски ты у меня будешь значиться как Подколодная змея.

– Я смотрю, Ваня, ты не так прост. Учился где-нибудь?

– Учился, окончил четыре класса общей школы и ветеринарный рабфак, и я знаю то, чего ты не знаешь.

– Например?

– Слышала про картофель?

– Кто о нём не слышал? Картофель в Германии растёт в большом количестве.

– Скажи, откуда пошло название – картофель?

– От картофеля, от чего же ещё?

– Ты и есть варвариха. Слово «картофель» произошло от итальянского «тартуфуло». Из Америки картофель завезли в Италию, а из Италии он распространился по всей Европе…. Ногу давай, Подколодная змея, мерку сниму…

Немка пришла на примерку не с пустыми руками: принесла два больших куска свежего мяса – свинину и говядину. Передав мясо, по-свойски взяла Ивана за руку и потянула в чулан, не обращая внимания на уставившихся на неё жильцов. На этот раз Иван не торопился, действовал спокойно, с оттяжкой, получая удовольствие. Поскольку немка не напоминала, что «она – фрау», Иван и выдал ей весь арсенал своего умения, ломая на двух стоящих табуретках, выполняя из неё геометрические фигуры: кольцо, прямой и обратный треугольники, эллипс… После жёсткого сеанса русской любви Адалинда удивлённо спросила:

– Что это со мной было? Что ты со мной делал? У меня болит позвоночник и почему-то шея и ноги. Внутри образовалась провальная пустота. Стала лёгкой-лёгкой и очень голодной. Покорми меня! Впервые после занятия любовью почувствовала такой голод, что не могу терпеть. Накорми! – повторила уже требовательно. – Есть хочу, – преданно посмотрела ему в глаза, ожидая положительного ответа. Не дождавшись, попеняла ему: – Ты разве не мог догадаться назначить примерку на более ранний срок? Был бы у меня весомый предлог навестить тебя раньше. Ехала сюда и решала: давать тебе пропуск на охраняемую территорию или не давать? После того, что ты со мной сотворил, держи. Можешь в любое время приходить не только в кабинет, но и в дом, где я живу.

– В качестве кого приходить?

– В качестве любовника, но коменданту я сказала, что ты будешь приходить как завербованный информатор и специалист по русским вопросам.

– По русским вопросам мне подходит. Я умею русский вопрос ставить ребром, плашмя и стоя, – тебе я ещё не все приёмы показал. А покажу, не пожалеешь! Сама перебежишь от Гитлера к Сталину. Станешь коммунисткой.

– О нет, только не коммунисткой, не хочу ходить под евреями.

– Садись за стол. Андрей, – распорядился Иван, почувствовав себя хозяином в присутствии немецкого офицера, – налей гостье борща.

Андрей безропотно занялся сервировкой стола, налил Адалинде и Ивану по полной миске.

– Хлеба принеси, – потребовала немка, сев за стол.

– Хлеба нет.

– Сухари?

– И сухарей нет.

– Так нельзя жить. Я хочу, чтобы у вас был хлеб. Иван, завтра придёшь ко мне в кабинет, я распоряжусь насчёт хлеба.

– Прийти-то приду, только где этот кабинет?

– В комендатуре, кабинет двадцатый.

Перед тем как попрощаться, Адалинда покачала головой, скорее для себя, чем для Ивана изумлённо произнесла:

– Только ради этой любви Гитлеру стоило начать войну с Россией. Никогда бы не подумала, что русский мужик способен на подобное. Нагнись, – поцеловала в губы и радостно засмеявшись, похвалила: – Повезло твоей жене. Не разыскивай её.

Вечером, наевшись мяса, братья и их жёны окончательно полюбили Ивана, стали с ним разговаривать вежливо и даже спрашивать совета по хозяйственным вопросам. Когда же Иван снабдил семейство хлебом, его возлюбили все: даже дети стали относиться к нему почтительно, называя дядей Ваней или дядечкой Ваней. Подтвердились на практике слова Пелагеи Максимовны, которая не раз говорила ему, что полная ложка любовь даёт.

Майор прибыл принимать готовую работу. Переводчица, подтверждая статус немки, строгой к людям низшего сословия, Ивану не улыбнулась, в процесс приёмки не вмешалась.

Взяв сапожки, майор полюбовался ими, проверил голенища на растяжку, а передки и подошвы – на изгиб, подавил пальцами задники, понаблюдал за исчезновением вмятины, постучал согнутым пальцем по подошвам, просмотрел ранты; не найдя изъянов, остался доволен. Из кучи сапог и ботинок Иван вытащил полусапожки. Лицо майора засветилось как стоваттная лампочка Ильича. Торопливо схватив полусапожки, снял сапоги, надел полусапожки, встал и прошёлся по комнате, отстукивая чечётку и повторяя по-немецки: «Мой Бог, до чего хороши!» Обратился к переводчице и долго что-то ей втолковывал. Когда замолчал, Адалинда перевела:

– У господина майора завтра день рождения. Господин майор приглашает тебя в гости. Торжество состоится в общем зале клуба. Знаешь, где клуб?

– Знаю. Я в Степановке бывал неоднократно, – дав ей понять, что, приходя к ней, кроме её дома, где она живёт, видел и другие нужные ему дома.

– Завтра приходи к семи вечера, господин майор познакомит своих высокопоставленных друзей с тобой. Он надеется, что ты им пригодишься.

– Приду.

– Ещё господин майор просил сделать твоей семье презент. Один момент! – сходила к машине и вернулась со свёртком: – Держи!

Офицеры удалились.

Иван стоит в кругу семьи, ждущей, пока он развернёт свёрток. Мучить их долго не стал, развернул пакет, и любопытные взрослые и дети увидели целое состояние: несколько банок тушёнки, плитки шоколада, пачки печенья, конфеты. Глаза детей уставились на сладости. Иван отложил в сторону три плитки шоколада – две спрятал в ящик, одну положил в карман. Оставшиеся гостинцы передал Дарье.

– Угощайтесь!

Накинул телогрейку и отправился к Глаше.

– Я загадала, – встретила такими словами женщина, – если машина с немцами уедет от вашего дома до трёх часов, то ты придёшь ко мне. До прихода Валентина осталось два часа, можем не торопиться.

– Держи шоколад, немцы подарили!

– Что я скажу Валентину, он ведь дотошный мужик, обязательно спросит: «Откуда взяла?»

– Тебя учить надо, как обманывать? Вспомни, как мужу врала.

– Ты откуда знаешь?

– Я баб насквозь вижу! Когда будешь есть шоколад в его отсутствие, налей чаю в кружку. Сахар есть?

– Немного осталось.

– Положишь весь сахар, какой остался, поешь шоколада, оставшийся кусок спрячешь. Валентину соврёшь, что захотелось сладкого чая. Сахару я тебе принесу.

– Спасибо, Ваня!

В половине пятого Иван оделся. Глаша поправила воротничок рубашки.

– В следующий раз, когда тебя ждать?

– Как освобожусь, работы очень много!

– Труженик ты мой! Не хотела говорить тебе новость, но…. Уф, скажу! Оксана просила передать, что у неё перерыв закончился. Сходи к ней, – иссохла подруга, скучает по тебе…

– Мне тебя достаточно, но, коли просишь, так уж и быть, из уважения сделаю одолжение, схожу. Скоро появится Валентин, не хочу с ним встречаться, побегу.

Иван ушёл, а Глаша никак не может сообразить: какую из женщин он уважит? Кого имел в виду?

Узнав, к кому собирается в гости, хозяева приняли деятельное участие в сборе Ивана: нашли чистую рубашку, подобрали брюки. Дарья выгладила одежду, в тон рубашки подала вполне приличный пиджак. Роман надраил гуталином собственные ботинки и передал их Ивану:

– Не идти же тебе в плохой обуви. Сам сапожник, а ходишь черти в чём…

– На себя у меня времени не хватает: заказов много, не хочу людей обижать задержкой. Скоро снег пойдёт, понадобятся валенки, так что ботинки и сапоги подождут. Не зря же говорят, что сапожник без сапог!

Отыскали не очень ношеную кепку, нахлобучили Ивану на голову, полюбовались, – не идёт к рубашке и пиджаку, но Иван решил: «Для улицы сойдёт, а в доме не понадобится».

Верхнюю одежду подобрать не смогли. Иван утешил родственников:

– Пойду в телогрейке. Не понравится одежда немцам, пусть сами одевают меня. Советская власть не ценила, так, может, немцы обратят внимание, – шучу, шучу…

Подумал: «При Поле подобную глупость не посмел бы ляпнуть! Запомнят братья болтовню, в определённый момент поставят в вину. А нашим спецслужбам только дай зацепку».

луга в военной форме и белом фартуке, увидев Ивана, замялся, но, посмотрев на хозяина, брезгливо принял кепку и телогрейку, положил на пол и провёл гостя в дальний конец стола, предложив стул. Поскольку никто за столом не сидит, Иван остался стоять, чувствуя себя туземцем среди цивилизованных людей.

Кроме него из гражданских лиц в комнате находятся две женщины, остальные – в военной форме. Когда Ивана подвели к столу, гости, как по команде, приблизились к хозяину. Майор кивнул в сторону Ивана и стал что-то говорить им. Гости с любопытством разглядывают русского мужика – словно дикого заросшего волосами человека, неожиданно, застав врасплох, спустившегося перед ними с дерева. Выпрямился на задних ногах и приковылял к столу, не понимая, зачем это сделал. Пришёл в общество, которое ему…. Не найдя подходящего сравнения, Иван сделал попытку двинуться с места.

От толпы отделилась женщина в форме, подойдя, уже знакомым голосом спросила:

– Ты какого чёрта, доннэр вэтэр, пришёл в общество господ офицеров, не переодевшись?

– Э! – произнёс Иван, забыв все русские слова, подобающие для такого случая. Всмотревшись внимательнее в лицо женщины, одетой в красивую парадную форму, увидел знакомые черты, раскрыл рот от удивления…

– Да-да, ты угадал, я – Адалинда, обер-лейтенант бронетанковых войск, семнадцатой группы специального назначения из четвёртой танковой армии группы армий Центрального фронта.

«Боже, Боже, как у меня хватило наглости офицера немецкой армии гнуть в крестьянском чулане, да ещё с использованием разных штучек», – подумал Иван и испугался: «Она при желании, не задумываясь, сдерёт с меня три шкуры и с «костлявой» отправит в ад. Сотрёт в порошок, и новые, сделанные для неё сапоги, не выручат. Увидел бабу, раздухарился и полез в логово к Подколодной змее… на беду своей заднице. Змея – она и есть змея: укусит, не найдёшь противоядия. Как теперь выкручиваться? Упасть ей в ноги…»

– Иван, ты меня не слушаешь! Тебя хозяин зовёт, пошли.

Майор в выходной форме выглядит до того блестяще, что Иван в очередной раз испугался: «Куда залез?» От подобных знакомств необходимо держаться на расстоянии – целее будешь. Научил батька плотницкому и сапожному мастерству, теперь страдай животом. Откуда ж он знал, что будет война, и его сыну придётся встречаться с немецкими офицерами? Живот бурчит, как пить дать – понос готовится штурмовать кальсоны.

Майор протянул бокал. Обер-лейтенант перевела:

– Выпей, Иван, шампанского.

Выпил. Вслух не стал говорить: «Моча и моча, пожалели спирта».

– Я рассказал о твоём мастерстве оберст-лейтенанту и оберсту, моим друзьям, они тобой заинтересовались. Прошу, мой дорогой друг, – обратился майор к оберст-лейтенанту, – за вами слово.

– Ты, Иван, любую обувь в состоянии сшить?

– Если есть подходящий материал – набор колодок имеется.

– Материал не проблема, найду, – только скажи, какой требуется. Здесь не найду, закажу через Берлин.

– Что вы хотели заказать?

Оберст-лейтенант подвёл женщину.

– Это моя жена. Правда, красавица?

– Яволь, герр оберст-лейтенант, – ответил Иван по-немецки и сам удивился, откуда выплыли иностранные слова: ведь раньше никогда их не произносил. Слышал, как отвечают солдаты и запомнил? «Не прост Иван, ох, не прост», – подумал о себе словами Адалинды. А вспомнить фразу стоило. Перед ним стоит неземное существо: белокурые волосы, большие карие глаза, прямой чувственный нос, оголённые плечи с чистейшей кожей, на шее золотая цепочка с кулоном, сверкающим, как, как…. Додумать не получилась: нижняя часть тела Ивана зажила самостоятельной жизнью, пробуя вырваться на волю из ставших тесными брюк брата.

«Жена хочет иметь туфли, наподобие фирм итальянских или французских», – расслышал Иван и стал вслушиваться в перевод.

– Иди, Иван, за мной, – женщина подвела его к маленькому столику, на котором лежал, заранее открытый на нужной странице, журнал с рекламой женской обуви. – На этой странице показана итальянская обувь, а на этой, – перевернула страницу, – французская. Я хочу иметь итальянскую обувь. Сможешь подобные, из такого же материала, сшить туфли, и чтобы они не отличались от мировых фирм?

– Мне потребуется такой же материал, а форма туфель простая.

Подошла вторая дама.

– А мне хочется туфли французского стиля.

Переводчица пояснила:

– Дама – жена оберста и подруга жены оберст-лейтенанта. Оберст возглавляет отдел в штабе армии. Человек большой, и тебе лучше выполнить просьбы дам: получишь от их мужей серьёзную защиту.

Обговорив фасон и материал, дамы вернулись на прежнее место, где они вели светскую беседу до прихода Ивана.

Наступила очередь офицеров. Военные чином ниже майора, тоже хотят иметь сапоги, такие, как у самого коменданта.

Получив заказы, Иван вынул из кармана портновский сантиметр, ручку и бумагу и приступил к процессу обмера ног. Начал с дам. Руки его так сильно тряслись, что, дотронувшись до ноги женщины, несколько раз ронял сантиметр на пол. С трудом справившись с волнением, произвёл обмер, стараясь не дотрагиваться до ног, записал размеры, приложил к ним рекламу.

Закончив с технической частью, офицеры и дамы сели за стол. Засунули белые салфетки за одежду в районе шеи, – тряпки свисают вниз, закрывая грудь. На столе рядом с прибором Ивана тоже лежит белая тряпка. Иван сидит в раздумье: засунуть тряпку, как у других, или пренебречь условностями? Его рубаха вполне сойдёт за тряпку.

Солдат в белом переднике, подошедший неслышно сзади, взял салфетку и углом затолкал её за рубашку Ивана. Никто не засмеялся, не улыбнулся – должны же они варвара учить цивилизованному застолью?

Первым встал оберст, чтобы произнести тост. После приветственных слов выпили, закусили чёрной икрой и красной рыбой. Тост произнёс оберст-лейтенант. Выпили, закусили ломтиками говядины в подливе. Другой оберст произнёс тост. Сел и громко пукнул. Иван, посмотрев на серьёзные лица гостей, тоже не засмеялся. Выпили, поковырялись в запечённой рыбе.

Солдат в переднике не забывает менять марки вин и блюда. Делает всё быстро и ловко.

Мужчины отправились в соседнюю комнату курить, а переводчица пригласила Ивана на выход:

– Военные будут обсуждать секретную информацию, не предназначенную для посторонних ушей. Приходи послезавтра, к восьми вечера, я буду свободна.