Не успели пассажиры выйти на дебаркадер, как к ним подошел поездной обер-кондуктор. Он вел за собой очкарика в фуражке почтово-телеграфного ведомства. Оказалось, капитана Скобеева третий день дожидается важная телеграмма.
Иван Осипович разорвал бланк, прочел текст и нахмурился. Но быстро овладел собой, убрал бумагу в карман и обратился к попутчикам:
– Господа! Неужели расстаемся? А давайте добираться до Ташкента той же компанией!
– Разумеется! – закричали торговые люди. – Вы уж нас, Иван Осипыч, не бросайте!
– Тогда поехали в Варшавские номера. Они почище других, и бани неподалеку. Заселимся, отмоемся, а за ужином и переговорим.
– О чем?
– О том, как дальше ехать. Со мною вы не пропадете, но кое-чем надо будет запастись.
– Иван Осипович, а неужели вы нам город не покажете? – влез с вопросом Лыков. – Говорят, что Самарканд самый красивый во всем крае!
– Да, это так, – подтвердил капитан. – Правда, я тут телеграмму получил, которая обязывает меня торопиться… Ну да ладно. Один день потратить можно.
Они сняли комнаты у бравого веселого пана, помылись в торговых банях и съели фляки. Потом разделились. Христославников отказался осматривать город. Таскать портфель ему не хотелось, а бросить деньги в номерах доверенный не решился. Он остался «в карауле», а лесопромышленники со Скобеевым отправились гулять.
Русская часть Самарканда состоит всего из двадцати пяти улиц. Чистый городок, всюду зелень, в арыках течет хрустальная горная вода – хоть сейчас пей. Но смотреть здесь нечего. Иван Осипович повел туристов на другую сторону Абрамовского бульвара. Прямо за ним начинался туземный город. У Алексея разбежались глаза. Он попал в восточную сказку! Тут и там из глиняных построек лезли вверх весело раскрашенные высокие минареты. Шумел азиатский базар. С чего начать?
К русским сразу же подскочили несколько сартов с лукавыми физиономиями. Скобеев насмешливо спросил первого из них:
– Ну? Самого Верещагина водил?
– Водил, тюря[14], водил. Откуда знаешь?
– И я, и я водил! – закричали двое других. – Возьми лучше меня, мне Верещагин рубль дарил!
Капитан, не обращая на крикунов никакого внимания, пояснил попутчикам:
– Это туземные чичероны. Они показывают русским город. И каждый утверждает, что лично водил по Самарканду Верещагина!
– Какого Верещагина? Художника?
– Точно так.
– Но этого не может быть, – возразил Алексей. – С тех пор столько лет прошло! Все они тогда еще под стол пешком ходили!
– Конечно, врут, – констатировал полицмейстер. – Живописец Верещагин был здесь в 1868 году, двадцать шесть лет назад. Это первое. А второе, ему в тот момент было не до развлечений. Самарканд осадили бухарцы, русский гарнизон едва не вырезали. За отличие при восьмидневной обороне города прапорщик Верещагин получил Георгиевский крест!
Тут голос капитана чуть дрогнул. Понятно – каждый военный человек мечтает о такой награде… Скобеев прогнал туземцев и повел гостей сам, рассказывая и показывая.
– Люблю Самарканд! Вот попадете в Ташкент и поймете меня. Столица края этому месту и в подметки не годится. В смысле исторических красот. И то сказать: во всей русской Азии нет ничего красивее! Ведь здесь бывшая столица Тамерлана, здесь его могила! Я хоть и обычный офицер, не сильно образованный, но не могу устоять.
– А сколько лет городу? – спросил Яан.
– Точно никто не знает. Доподлинно известно, что под именем Марканд он был столицей богатейшей страны Согдианы. В четвертом веке до нашей эры ее покорил Александр Македонский. В седьмом веке пришли арабы, в одиннадцатом – сельджуки. В 1221 году город взяли штурмом войска Чингиз-хана, а в 1369 Самарканд сделал своей столицей Тамерлан. Представляете, какая история! А, вот мы и подходим к Регистану…
Они вышли на огромную площадь, с трех сторон окруженную старинными живописными постройками. Оказалось, что это знаменитые в мусульманском мире медрессе. Какая красота! Лыков был ошарашен. Он читал о великолепных мозаиках и глазурованных кирпичах Самарканда, видел фотографии. Но живьем, в цвете все это выглядело непередаваемо прекрасно. Каждая медрессе имела собственную мечеть, и каждая отличалась от других. Тилля-Кари (Вызолоченная) – самая богатая, Шир-Дар (Обитель львов) – самая неуклюжая, а Улугбек – самая старая. Удивительные орнаменты куполов и минаретов, казалось, были выложены лишь вчера, так ярко и свежо играли их краски. Дивное зрелище! Негоцианты ходили, разинув рот. Закончив с Регистаном, Скобеев двинулся к Биби-Ханым, необыкновенно изящному храму. По приказу Тимура его построили индийские мастера, в память о любимой жене завоевателя. Далее туристы осмотрели мечеть Шах-Зинда, наиболее нарядную из всех. И уже на границе старого города капитан вывел туристов к Гур-Эмиру.
Мавзолей над прахом великого человека произвел на Алексея сильное впечатление. Будто энергия Железного Хромца витала под куполом! Перед самой могилой гостя пробрала нервная дрожь. Глыба черно-зеленого нефрита, самый большой монолит в мире, была расколота надвое и затем тщательно скреплена. Кто испортил надгробие, достоверно неизвестно. Грешат на многих, в том числе на персидского царя Надир-шаха, завидовавшего славе Тамерлана. Самой могилы не видно – она спрятана в подземелье. Нефрит украшен бунчуком и белым знаменем. Рядом еще восемь камней-надгробий – сына повелителя Шахруха, внука Улугбека, советников и какого-то святого. Возле могилы группа правоверных вполголоса занималась каламом[15]. Увидев русских, все замолчали. Но когда туземцы заметили, с каким уважением те относятся к памяти военачальника, то оттаяли. Старший из них лично отвел кяфиров[16] в подземелье, показал весь мавзолей и рассказал много интересного. А когда Лыков захотел вручить ему «синенькую», не взял, велел отдать нищим на площади.
Потрясенные, туристы выбрались наружу. Уже смеркалось. Желто-черные изразцы на куполе Гур-Эмира напоминали тигриную шкуру. На том же Абрамовском бульваре капитан поймал извозчика и отвез своих спутников в крепость. Там, в бывшем дворце правителя, обращенном теперь в артиллерийский склад, гости увидели невзрачный параллелепипед из темно-серого мрамора. Им пояснили, что это – уцелевший трон Тимура. На него поднимали всех новых эмиров в момент их восхождения на престол. На белой кошме, держа ее за углы… Теперь легендарный камень пылился без дела.
Переполненные увиденным, Алексей с Яаном вернулись в Варшавские номера. Пора было ужинать. Забрав скучающего Христославникова, компания отправилась гулять по русскому Самарканду. Но идти было особо некуда. После дивных мозаик на что тут глядеть? В конце концов они ввалились в ресторан Общественного собрания. Лыков, морщась, прочитал надписи на плафоне. Экая глупость! «Кто буфет пройдет, тот удачи не найдет», «Почитая завет родной, не закусывайте, господа, по одной»… Пришлось напиться.
Утром Лыкова с Титусом разбудил энергический стук в дверь. Капитан Скобеев, веселый и свежевыбритый, звал их на завтрак. Лыков был крепок на выпивку, а Яан вчера вовремя остановился, поэтому они оба выглядели молодцом. Степан Антонович чувствовал себя хуже всех: он охал, держался за голову и просил рассолу. Иван Осипович послал коридорного с запиской в крепость. И тот – о чудо! – не оплошал. Ради соотечественника в гарнизоне распатронили бочку квашеной капусты. Доверенный вернулся к жизни и даже сумел позавтракать.
За чаем полицмейстер сказал:
– Вот что, други мои! Выезжаем завтра поутру. Все необходимое в дорогу я запасу. Но вам придется купить в складчину тарантас. В Ташкенте я помогу его продать, не за полную цену, конечно… Но тарантас нужен, без него не доедем.
– А лошади?
– Лошадей дадут туземцы. Я на коронной службе, а вы со мной.
– Иван Осипович, – не удержался Титус. – А не будь вас, как бы мы добирались до Ташкента?
– Плохо было бы ваше дело! Почтовых трактов в крае всего два: Ташкент – Верный и Ташкент – Оренбург. Там и станции, и смена лошадей, и подорожные. А тут нет ничего!
– Пришлось бы нанимать обывательских?
– Легко сказать, да трудно сделать. Извозный промысел у туземцев отсутствует. Они, конечно, возят товары. Но на арбах. Вы готовы проехать на арбе четыреста верст?
– А как же наши купцы ездят?
– Так и мучаются. Собьют компанию, чтобы не страшно было. Покупают экипаж. И ползут долго-долго, от аула к аулу с большими перерывами. В каждом новом месте одно и то же: постоялого двора нет, буфета нет, лошадей нет.
– И что делать?
– Купцы идут к аксакалу, обещают большие деньги. Тот не торопясь ищет охотников заработать. День-два пройдет. Купцы спят в экипаже, едят барана, которого им продали втридорога, и ждут. Потом охотник провозит их тридцать верст до следующего аула, и все повторяется. А вы? Королями помчитесь! С ветерком то есть. Не везде на лошадях, правда, но зато ждать не придется.
– Как не везде на лошадях? – насторожился Христославников. – А на чем же еще?
– На верблюдах. Сарты обучают их мерной ходьбе со скоростью восемь верст в час. И запрягают заместо кобылок. Но хоть будет о чем в России рассказать!
– Иван Осипович, а что было в той телеграмме? – спросил Лыков. – Правитель канцелярии интересуется, нашелся ли асфальт? Вряд ли. Вы, как прочли, сразу нахмурились.
– Наблюдательны вы что-то для лесопромышленника, – ответил капитан. – Но вопрос верный. Мне поручено по пути в Ташкент провести одно дознание. В Джизакском уезде убит русский поселенец. Уже третий за полгода. Не было, не было, и вдруг прорвало…
– Третий подряд в одном уезде? – усомнился Алексей.
– Нет. Первых двух зарезали в Ташкентском. Искать сразу поручили мне, хотя по службе я не имею к уездной полиции никакого отношения. А теперь вот Джизак. Это вообще другая область! И опять Скобеев. Скоро за весь край стану отвечать, мать его ети! В капитанском-то чине…
– А вы нашли убийцу в первых двух случаях? – не унимался с расспросами Лыков.
– Нет. Пока нет. Трудное дело. Судя по всему, это барантачи[17]. Но почему они забрались к нам на север? Барантачество – большое зло Туркестана, справиться с ним власти пока не в силах. Разбойничают почти исключительно выходцы из двух бекств: Китабского и Шахрисябского. Их беки столетиями воевали с Бухарским эмиром, не желая ему подчиняться. Ну и привыкли вместо плуга добывать пропитание саблей… Так и держат в страхе весь юг. Но Ташкентский уезд, а теперь вот и Джизакский – это для них далековато. Надо разбираться; что-то здесь не так.
За столом повисла тревожная пауза, но Скобеев быстро повеселел.
– Ладно! Это моя морока, а не ваша. У вас, чай, своих забот хватает: лес продать, хлопок купить… Да? Но коли уж со мной едете, то придется на день-другой задержаться в Джизаке. Поучитесь у меня сыскному делу. Вдруг пригодится? Хе-хе… Согласны, господа купечество?
– Как не согласиться, – ответил за всех Христославников. – Без вас и за месяц не доберемся.
– Иван Осипович, – вмешался Лыков. – Но мы же частные лица!
– Ну и что? Зато я на коронной службе. А вы со мной. Кто что скажет?
– То есть сарты будут нас возить и кормить на свой счет?
– Да. В Туркестане это называется «ехать с содействием». Лицам из военно-административного управления полагаются ночлег, лошади и питание в пути. Волостные старосты уж все знают, приучены. Вот увидите.
– Но… вас лично мы разве не обязаны вознаградить? За такое содействие.
Скобеев сделал строгое лицо:
– Я ведь уже говорил, что взяток не беру! Купите тарантас и провизию в дорогу, вот и квиты. Давайте двести рублей под отчет. А сами погуляйте, наберитесь сил. Дорога будет трудная.
– Иван Осипович, – вдруг вкрадчиво заговорил доверенный. – А правду я слышал, что в Самарканде есть публичный дом? Чуть не единственный на весь Туркестан.
– Правду. Называется он бай-кабак и находится в туземной части. Что, соскучились в пути?
– Без женщины мужчина, что без паров машина, – ответил Степан Антонович известной поговоркой.
– Ишь ты! Утром за голову держались, а после рассолу на баб потянуло? Сходите, раз невтерпеж. Все туристы Самарканда туда ломятся.
– Что, всего один бордель на весь край? – удивился Титус.
– Ну что вы, Яков Францевич. Только в Ташкенте их больше двадцати. Но туземный действительно один этот. Хозяин сарт, и женщины там сартянки. Для здешних обычаев дело почти что невозможное. Туземки, конечно, такие же бабы, как и все остальные. В физиологическом смысле. Есть и слабые на передок – где их нет? Но магометанский уклад жизни таков, что девушки с детства отделены от мужчин. В двенадцать лет ее, бедную, уже выдают замуж.
– Да поди не первой женой! – вставил доверенный, но полицмейстер не поддержал.
– Действительно, мусульманину дозволяется иметь четырех жен, но так живут пятеро из ста – остальным не по карману. Только если жена не рожает или рожает одних девок, муж заводит себе вторую. Так вот. Выйдя замуж, женщина поселяется во внутренней части дома, называемой ичкари. Мужчины живут во внешней части, ташкари. Богатый сарт выстраивает особую комнату для гостей – мехмонхону. И в ичкари может войти только супруг. Даже отцу и брату не дозволяется переступить тот порог. Дети, родственницы и товарки – вот все ее общение. Изменить мужу практически невозможно. Но некоторые ухитряются.
– Как? – воскликнул Христославников; глаза его горели.
– Ну, к примеру, когда женщина идет в мечеть. Есть особая молитва, приносящая женщинам счастье, – аурат. Совершается она ранним утром, а зимой так затемно. Тут-то бабу в подворотне и поджидают ловеласы, и пытаются соблазнить.
– И что?
На доверенного стало неприятно смотреть: он чуть слюной не захлебывался.
– Изредка, мало кому, но удается, – спокойно ответил капитан. – А сейчас чаще, чем раньше. Сказать по правде, русское владычество не улучшило туземных нравов, а ухудшило. Сарты научились от нас пьянству и разврату. Так вот. Изменщицу очень быстро открывают, и тогда ей один путь – на панель. Развод в мусульманской семье совершается в секунду, достаточно мужу произнести ритуальную фразу. А еще есть вдовы и дочери байгушей – бедняков. Байгушам не до стыда, им есть нечего. Они продают своих дочерей каждому, готовому заплатить. Вот и весь кадр гулящих сартянок.
– Все равно единицы, – заметил Титус.
– Проституция всегда была и всегда будет, – авторитетно заявил полицмейстер. – Даже в таких закрытых обществах, как азиатские. Думаете, в Ташкенте при кокандском владычестве ее не было? Еще как! Публичные дома отсутствовали, это правда. А шлюхи были. Просто они обязывались сообщать полиции о тех, кто пользуется их услугами. А уж шавгарчи, туземные полицейские, потом доили дураков… С приходом же русских стало еще проще. И законы смягчились, и явились новые люди с новыми порядками. Что тут началось! Первыми дали жару солдатки. Знаете, есть среди них такие, которых, как говорится, вся рота хвалит. А потом пошло-поехало. Сначала промысел появился в банях. Но уже в 1867 году, через два года после покорения, в Ташкенте учредили первый публичный дом. Начальство понимало: столько военных, молодые-здоровые, надо предоставить им баб! Сразу эти веселые дома стали держаться вместе. Сначала на проспекте Обуха – это такой подполковник, убитый при первом неудачном штурме Ташкента. Потом их перевели за крепость. А теперь весь квартал расположился на двух улицах: Прачечной и Широкой. Больше двадцати домов терпимости! Половина женщин в них сартянки, половина – русские, есть немного татарок. Но это только зарегистрированные, которые подвергаются медицинскому осмотру. А еще есть секретки. Этих никто не считал. Когда они попадаются при облаве, то местным выдают желтый билет, а приезжих высылают домой. На деле все служанки, горничные, кухарки в Ташкенте занимаются проституцией, но, так сказать, в роли любительниц. Кроме того, каждая пивная содержит собственный штат: двух-трех женщин самого низкого пошиба. Идешь утром на службу, а они выползают на порог в стельку пьяные и пытаются заманить прохожих. Бр-р!
Тут Скобеев погрозил пальцем доверенному:
– Смотрите же, Степан Антоныч! С такими не связывайтесь! Сразу дурную болезнь подцепите.
– Как есть соблюду! – пообещал тот и едва не перекрестился. И тут же вкрадчиво спросил: – Но мы идем в бай-кабак или нет? Господа, кто со мной?
Лесопромышленники отказались. Тогда доверенный кликнул прислугу и велел ей подогнать извозчика, чтобы прямо до места. И вскоре уехал. Портфель он оставил на попутчиков.
Иван Осипович вскоре тоже удалился по делам, и два приятеля отправились гулять по городу. Они зашли в крепость, которую вчера помешала увидеть темнота. Это здесь во время осады Верещагин подсмотрел сюжеты для картин «Смертельно раненный» и «Пусть войдут»… Затем негоцианты отправились на базар. Лыков купил старинный медный кувшин, чуть не тысячелетний, и средневековый батик[18]. Сколько крови он помнит – страшно было представить… Еще взял очень красивый ковер. Но жара стала невыносимой, и лесопромышленники вернулись в номера.
Кое-как перекусив в буфете, приятели улеглись подремать. А что еще делать в такое пекло? Через час появился Скобеев, как всегда веселый и живой. Он забраковал и посуду, и батик, одобрив только ковер. Сказал, что кувшин с булавой сделаны на днях, на потребу туристам, и состарены искусственно. Туземцы на две недели погружают сфабрикованную вещь в жидкий навоз – после этого она для приезжего человека уже неотличима от средневековой.
Лыков сначала расстроился и сгоряча хотел выкинуть железяки на помойку. Но потом стало жалко потраченных сорока рублей. Он внимательно осмотрел покупки, даже обнюхал их. И решил оставить. Вон какая замечательная патина! Не может быть, что это от навоза. Иван Осипович ошибся. Он, в конце концов, полицмейстер, а не антиквар. А уж в Петербурге никто не усомнится в подлинности предметов.
К вечеру вернулся и Христославников. Он был одновременно и доволен, и подавлен.
– Мне там предложили девочку пяти лет! Ужас… Как такое возможно?
– Обычное дело, – сказал из угла Скобеев. – А мальчиков не предлагали?
– Тоже. Они там прямо в буфете сидят. В шелковых халатах, надушены до омерзения… Лет четырнадцати, много если пятнадцати.
– Увы, – вздохнул капитан. – Содомия среди туземцев очень распространена. Мальчики для плотских утех называются бачи. А их любители – бачабазы. Бачи есть при каждой чайхане. Богатые сарты содержат личного бачу, а бедные одного в складчину. Родителям выплачивают содержание, те и рады… Эти ребята все будущие преступники. Самый поганый народ! С детства они развращены и приучены к легким деньгам. А когда взрослеют и уже не подходят старым сладострастникам, то идут в воры. И даже в грабители. И пока молодые, из-за них властям одно беспокойство. Каждый год в Ташкенте происходят убийства на почве ревности – ревности к бачам.
О проекте
О подписке