Год 1572-й Новгород Великий

 
Искони был Татарский народ
Палачом наших дедов-отцов.
Отомстим же мы кровью за кровь.
Всех мечом до конца истребим:
 
 
Примеряя к тележной оси,
Всех, кто выше, мечу предадим,
Остальных же рабами навек
Мы по всем сторонам раздарим.
 

Чингисхан

(«Сокровенное сказанье»)

А как служба государева начиналась! Чудо как замечательно! И кто бы мог представить, чем завершится!..

Не дано человеку провидеть будущее! И счастье его в том!

Воистину: не бахвалься успехами, пока идёшь по жизни – итог её уместно подводить лишь перед ликом Вечности, на смертном одре, оплакиваемый детьми и внуками, друзьями и близкими, когда получишь окончательное отпущение грехов и святое причастие!

Ежели, конечно, Господь всеблагой явит на то свою милость! Если жизнью своей заслужишь такую кончину!

Да только разве ж думаешь об этом, о старости своей, да о кончине неведомо когда грядущей в окружении внуков, когда молод, силён, здоров, да ещё везёшь благую весть, возвращаясь с самой первой в твоей судьбе войны!

…Кавалькада всадников, простучав копытами лошадей по дощатому настилу моста, ворвалась в Новгородский детинец ясным августовским утром через Пречистенские ворота.

Ваньку Воейкова царапнул тревожный взор Богородицы, лик которой глядел со стены башни на всех, подъезжавших с моста через Волхов. Тоже, небось, вестей ждёт, заступница…

Охранявшие ворота стрельцы ещё загодя кричали:

– Ну что, братцы?.. С чем едете?..

– Победа! – крикнул скакавший впереди Иван Сукин – гонец Михайлы Воротынского. – Побили басурмана!.. Вдребезги!!!

– Разбили! – не в силах удержать радость, заорал и Ванька Воейков, сорвав с головы шапку и размахивая ею. – Победа!..

– Слава! – потрясая бердышами, дружно, радостно, хотя и вразнобой вскричали стрельцы-привратники. – Спасены!.. Спасибо, Господи!.. – и крестили подъехавших. – Благослови вас Господь за добрую весть, братцы!..

– Где государя-то искать, служивые? – на мгновение чуть придержав кобылу, спросил гонец.

– В Софии он, молится!..

Благодарственно махнув рукой, Сукин решительно взял правее – видать, случалось бывать в Великом Новгороде и раньше.

Вокруг строгого высокого Софийского храма с белёными стенами толпился народ: ратники, мастеровые, монахи… Заслышав торопливый топот множества копыт, оглядывались, а, увидев трепещущий над вершниками вестовой флюгер, поспешно расступались.

Гонец бросил повод на шею тяжело водившей боками лошади, соскочил на землю – затёкшие от долгой скачки ноги повиновались с трудом. Устремился к распахнутым чугунным дверям, покрытым какими-то отлитыми фигурками. Стараясь не отстать, Воейков поспешил за ним – хотя и не по чину ему, в общем-то. Юношу переполняла радость, хотелось если не самому сообщить о победе государю, то хотя бы присутствовать при этом моменте.

– К государю от воеводы Воротынского! – Иван Сукин, сдёрнув шапку и торопливо обмахиваясь летучим крестом, решительно вклинился в раздавшуюся под его напором толпу. – Где царь-батюшка?..

До того Меньшому Воейкову видеть государя Ивана Васильевича не доводилось. Однако теперь распознал его мгновенно. Хоть и выглядел тот не по-царски: в простой холщовой рубахе, с крестом тёмного дерева на суровой нитке, босой – а пол-то каменный, холодный, местами неровный, выщербленный… Только перстни с драгоценными каменьями сияли на пальцах царёвых – по всей видимости, просто по рассеянности не снятые.

Но не по сияющим самоцветам узнал юноша царя. По взгляду! Видный высокий сухощавый мужчина с выбритой головой, длинными усами и тёмно-рыжей бородой смотрел на протиснувшихся к нему гонцов тревожно. Тревожно-то тревожно, а и властно; сразу чувствовалось, что это человек крутого нрава, и право на такой норов имеет природное. Могучие руки крепко сжимали посох с железным осном и литым же фигурным навершьем.

– Победа, государь! – чётко и коротко доложил гонец, торжественно перекрестившись. – Воевода твоего войска князь Михайла Воротынский велел сообщить. Орда Девлетки разбита наголову, у него сын и внук в сече полегли, сам же хан едва вырвался и ноги в степь унёс… Советник евонный ближний в полон захвачен, сюда его везут на твой суд…

Царь ничего не ответил гонцу. Отвернулся к иконе, вскинул бороду, широко наложил на себя крест.

– Слава тебе, пресвятая Богородица! Слава, святые заступники!

А по залу покатился сдержанный восторженный гул.

…Обстоятельно говорили позднее.

В воеводином подворье накрыли щедрые столы. За центральным уселся сам государь, за другими – приближённые. Пригласили и привёзшего добрую весть гонца, дозволив ему взять с собой на пир кого сочтёт достойным.

В числе избранных оказался и юный Меньшой Воейков – ему Сукин благоволил. Воейкова по крестильному имени сейчас редко называли, всё больше родовым реклом-прозвищем: Меньшой. Как же: государь именем Иван, Сукин Иван, сын воеводы Воротынского, сидевший тут же, тоже Ванька…

Оно, конечно, в народе говорят, на Руси Иванов – что грибов поганых, да только эта фраза как шутка хороша, однако не в этих палатах.

Меньшой глядел с восторгом на государя, на его бояр… Жизнь готов отдать за царя! Да что за царя – за единый милостивый взор его!..

Иоанн Васильевич взгляд этот восторженный, судя по всему, заметил, оценил… На него с таким обожанием молодые дворяне да дети боярские часто смотрели – старшие уже остерегались.

– Ох, и славного воеводу ты с войском направил, государь! – Ванька Сукин, похоже, тоже захмелел от оказанной чести.

Оно, понятно, подольститься к государю – дело любому подданному желанное, да только не пристало холопу действия самодержца оценивать, пусть и хвалебно! Однако смолчал царь, только улыбнулся поощрительно: продолжай, мол, гонец, слушаю внимательно.

Опытные царедворцы таких поощрительных улыбок государя дюже боятся – не ляпнуть бы чего лишнего, утеряв бдительность под милостивым взором самодержца!.. За пиром ведь последует похмелье, и кто знает, какие выводы сделает царь Иван из услышанных откровений!

Оно ж известно: не так страшно, если правитель забывает оказанные услуги – куда страшнее, если он помнит допущенные подданным промахи!

А Сукин, не сознавая, по сколь скользкой словесной тропке ступает, восторженно продолжил:

– Кабы не Михайла-князь Воротынский, неведомо, как сражение сложилось бы!.. Крымчаков-то втрое, почитай, относительно нас пришло – тысяч пятьдесят, не мене, против наших-то двадцати… Да привёл басурманский царь с собой самые отборные чамбулы – вояки все один к одному батыры. А у нас-то, сам знаешь, государь, разные дружины в полках собрались, с бору по сосенке, какие и хороши, а у каких выучки ратной да и не хватает… Лучшие-то рати в Ливонии нынче, да на Ижоре, опять же… Поначалу-то басурмане нас обошли, через Оку переправились где мы не ждали…

«Не ждали»… Ошибался Сукин, неточно докладывал государю. Да и то – что взять с ратника, пусть не рядового, но всё ж таки и не воеводы?.. Главное – о победе – сообщил, а подробности уже воинский начальник сам при случае расскажет!

Всё предусмотрел многомудрый воитель Михаил Воротынский. И на разные варианты действий врага продумал свой план. Во всяком случае, в конечном итоге всё пошло по его задумке!

Не случайно же именно он организовал самую первую на Руси пограничную стражу!

Ока – река большая. Однако бродов и удобных переправ на ней немало. Да и август на дворе – любая река на Русской равнине мелеет: иная по весне деревни сносит, а в вёдро её воробей вброд перейдёт.

Не мог Воротынский перекрыть своим войском все возможные пути переправы. Да и распылять свои не такие уж значительные силы счёл неразумным. Потому опытный воитель разместил основную рать близ Серпухова, перекрывая самое прямое направление с юга на Москву, а на другие разослал летучие сторожи. Одна такая и принесла весть: войско Девлет-Гирея переправилось по Сенькиному броду, да у села Дракино, и устремилось к Москве.

Степные чамбулы – лёгкие, подвижные, потому неповоротливому стрелецкому пешему войску, да тяжёлой дворянской коннице за ними не угнаться. Это крымский хан Девлет так рассуждал, да главный его военный советник Дивей-мурза подсказывал. Известно же: в приятное всегда легко верится!.. Между тем, в русском войске всегда находились разумные воеводы, которые старались воевать не как все, а по собственному разумению – другое дело, что им далеко не всегда правители волю давали. Воротынский – из их числа.

Пока основное царёво войско с места снималось, да подвижный гуляй-городок разбирало, да в походный порядок перестраивалось, вдогон крымчакам устремилась налегке конная рать, или иначе ертоул, во главе с гулявым воеводой князем Дмитрием Хворостининым.

– А что ж не Андрейка Хованский погнался? – резко перебил рассказ царь, вперив острый взгляд в Сукина.

– То не моего ума дело, государь, – не смутился гонец. – Докладываю, как было, а кто так порешил, да почему – не взыщи!..

Вопрос всем собравшимся понятен, да и то, по какой причине Ванька Сукин от ответа уклонился, тоже не секрет. Даже Воейков и то сообразил, хотя молод ещё совсем, и при дворе до того не крутился, и к интригам непривычен…

Князь Митрий Хворостинин – хоть из Рюриковичей, да уж больно из малозначимой ветви. По установившимся порядкам ему в первые воеводы путь по факту рождения заказан. А талант воеводы… Да причём тут талант, скажите на милость, когда родовая гордость повсеместно главенствует – кому из родовитых пристало под началом худородного служить?!.

Сколько раз против Хворостинина тяжбу затевали – не счесть! Наверное, ни супротив кого другого высокородные столько раз не судились! И всё по той же причине – местнические споры; как назначат Хворостинина на должность, оказавшиеся под его началом представители других ветвей Рюрикова древа булгу затевают: не по древлему праву это назначение!.. На что уж государь Иоанн Васильевич благоволил ему, особенно после того, как Хворостинин из горящего Полоцка в 1563 году 11 тысяч русских беженцев от литовцев спас, а в 70-м крымчаков на Рязанскую землю не пустил… Потом, правда, едва на плаху не угодил, заодно с воеводами Михаилом Черкасским, Тёмкиными-Ростовскими Иваном да Васильем, да Васькой же Яковлевым-Захарьиным, да помиловал его единственного государь в память о былых заслугах…

В общем, хоть и благоволил Хворостинину государь, и самовластным себя показал, а против традиции, которую строго блюли родовитые бояре, нечасто отваживался свою линию гнуть.

Правда, введя опричнину, в которой изначально предполагалась дорога вверх только по заслугам, а не по роду, Иоанн Васильевич выдвинул несколько не слишком знатных, зато талантливых военачальников. Митька Хворостинин – из их числа. Он даже награду за отбитый набег крымчаков получил поистине царскую – золотую монету; такие монеты награждённые не решались тратить на что бы то ни было, а носили, нашив всем на каз и на зависть на шапку или на кафтан.

Но опять же, судьба – штука переменчивая! Поражение от тех же крымцев, за которые воевод казнили, на репутации Хворостинина тоже сказалось. Разочарование государя в опричной идее, не оправдавшей его надежд на переустройство системы правления в царстве… Многие вчерашние государевы любимцы в ту пору оказались в немилости, а то и вовсе головы лишились!