Несмотря на Закон, запрещающий адвокату работу по совместительству, Лазовский, став адвокатом, продолжал работать в охране – туда его притащил после сокращения из ЦГБ Снопков Николай. Клиентов у Георгия еще не было пока никаких, а жить на одну пенсию он не желал.
– Имею право, – говорил он супруге Ирине. – Мне наша конституция позволяет, а закон об адвокатуре противоречит ей, так что я не буду спешить с увольнением.
В охране Лазовский стал работать с присущей ему серьезностью и сразу понял, что нет ничего унизительнее, чем охранять чужие ворота. Он дежурил на третьем посту на заводе по производству отопительных котлов. Здесь располагалась и контора частного охранного предприятия «Скорпион». Одно было плохо: пост считался подменным, отсюда часто забирали охранника, чтобы подменить на более важном посту .
Однажды он вновь заступил на этот пост. Однако после обеда его перебросили на пост по охране элитного садоводческого товарищества. Здесь кругом по округе виднелись особняки.
Как выяснилось, проезжал здесь утром директор завода, и чем-то ему не понравился охранник, стоявший возле будки у въезда в поселок. Фигурой, может, не вышел. Впрочем, фигуру он имел отменную, метр восемьдесят.
Лазовский принял КПП под охрану. Здесь надлежало вручную поднимать и опускать трос, закрепленный поперек дороги. На тросу оказались надеты для веса массивные гайки. Подъехала машина – опусти, потом вновь подними. И так до бесконечности. Однако было непонятно, для чего поднимать эти «бусы», если машины двигались бесконечной чередой.
А вскоре у Лазовского уже скрипела пыль на зубах. Она была и в глазах, и они с трудом отворялись. Но он продолжал нести вахту. Просто стоял и хлопал глазами, как дурачок на чужих именинах. А люди всё ехали и ехали. Туда и обратно. На «Пежо», «Мерседесах» и прочих авто.
У въезда помещалось в низине летнее кафе под навесом. Какой-то мажор, развернув машину к низине, открыл заднюю дверь и включил музыку. И вскоре Георгий ошалел от звуков, потому что гремело одно и то же.
По небу тянулись кудрявые облака, гремела музыка, клубилась пыль, и всё это не вязалось друг с другом.
Вечерело. Лазовский стоял у будки, одинокий, как прыщ. Весь мир, казалось, отвернулся от него.
Солнце, наконец, село за лес, сделалось прохладнее, но полез изо всех щелей комар.
«Жизнь по кругу крутится…» – гремело из машины. Мимо КПП на машинах ездили теперь даже задом наперед – тихонько, под гору. Где-то рядом монотонно били в барабан – словно гвозди заколачивали в бетон.
Ветер стих – даже листик березовый не дрогнет над забором. Идут по небу драные тучи, с надрывом ревут за оградой голоса – женские и мужские, под музыку и без нее. Везут в машинах цветочные хвосты, держась за обреченные на гибель стебли.
Потом Георгия сменили местные сторожа, и он отправился отдыхать в садоводческую контору. Это оказался просторный двухэтажный дом из красного кирпича. На первом этаже здесь стояла пара кроватей, покрытых затертыми простынями. Лазовский отворил холодильник, потянул на себя дверцу морозильника и разинул от удивления рот: морозильная камера оказалась замороженной сверху донизу, и лишь в самом низу еще оставалась узкая щель размером с сигаретную пачку.
– Идиоты! – выдохнул Георгий и закрыл холодильник.
С улицы доносилась песня, усиленная динамиком:
«А кому какое де-а-ла! Я так того хоте-а-ла!..»
Лазовский поужинал, лег на кровать, а через пару часов, в сумерки, опять оказался на посту. Мимо шли незнакомые люди, таращили на него глаза. За оградой в кафе, среди берез, какие-то девки, бродя меж столов, кричали в мобильники: «Алё! Алё!..» И визжали резко, устало, с подвывом, словно сирены пожарных машин. Потом одна из них подошла к машине, прибавила в ней громкость и вновь отправилась под навес, шатаясь на тонких ногах.
Потом оттуда вывели сгорбленную девушку, уложили в машину и вернулись назад, сверкая в темноте телефонами.
Луна спряталась за крышу высокого узкого здания, стало еще темнее. А на КПП почему-то пропала электроэнергия.
«Когда же это кончится?» – думал Лазовский, слушая грохот. А вскоре у него разболелась спина, и он решил прилечь в будке на скамью. Однако назойливый хохот тотчас поднял его. Лазовский присел к столу и стал смотреть из окна. Потом не выдержал и пошел к компании, которая к этому времени перебралась из кафе к машине.
– Не пора, ли, извиняюсь, закончить? – сказал Георгий, подходя к компании.
И, как ни странно, молодежь обещала уехать. Лазовский вернулся к будке, остановился, наблюдая за окрестностями и заметил, как от компании отделилась одна из девушек. Она приблизилась к Лазовскому.
– Можно? – мягко спросила она, беря Георгия под локоть. – У меня к вам вопрос. Понимаете, у меня день рождения…
– Да. Я вас слушаю…
– Но я не об этом, – продолжила девушка. – Можно?
Она придвинулась к Лазовскому, достала из сумочки хрустящую купюру и точным движением засунула в нагрудный карман форменной куртки.
– Не нужно этого делать. – Лазовский попытался вынуть деньги из кармана, но девушка прижала его пальцы своей ладонью.
– Оставьте, – сказала она. – Всё будет хорошо, не беспокойтесь. Эта бумажка редкая для нашего региона.
Вскоре компания села по машинам и через ворота заехала в дачный поселок. Хрустящей бумажкой оказалась купюра достоинством в пять тысяч.
«Господь существует, – подумал Лазовский, – послал денежку через именинницу…»
Утром у будки охраны появился мальчик лет восьми. С велосипедом в руках. Бросив велосипед, он схватил лежащий поперек дороги трос и дернул его что есть силы, норовя зацепить проходящую мимо машину.
– А что б тебя! – крикнул Лазовский. – Брысь отсюда!
– Почему вы их пропускаете? – вздыбился паренек.
– Не твоё дело, ступай, помоги мужику столбы ставить.
Метрах в пятидесяти от будки какой-то мужик устраивал городьбу. Мальчик ушел к мужику и стал там играть со щенками на обочине дороги. Однако вскоре ему надоели щенки, он поднял из травы велосипед и направился к Лазовскому.
– Цепь слетела, – сказал он, подходя вплотную, и повторил настойчиво: – Цепь слетела…
– Ступай к своему папе, – велел Лазовский. – Есть у тебя?
– Есть…
– Вот и пусть он тебе наладит…
Мальчишка насупился.
– Тебе же его регулировать надо, а у меня ключей нет, – сказал Лазовский, садясь возле троса на стул. – Ступай…Уйди, говорю, с дороги.
И снова плыли машины, а смена всё не являлась. Мальчишка крутился рядом.
– Нет, лупану! – крикнул он вдруг, схватился руками за трос и дернул к себе, подняв над асфальтом гирлянду стальных бус.
Машина едва успела затормозить. Лазовский дернул у мальчишки из рук трос, ослабляя натяжение.
– Ну и гад же ты! Пошел отсюда! – Лазовский кипел.
– А чё! – не сдавался тот. – Они не должны тут ездить!
– Уйди, ради бога, – двинулся на него Лазовский. – Много ты понимаешь.
Лишь к одиннадцати часам дня из конторы пришла машина с заменой.
– Не пост, а какое-то наваждение, – говорил Георгий, садясь в машину.
***
Непрокин ехал в сторону рынка. За рулем сидел один из штатных водителей. Машина притормозила возле ворот, затем вошла внутрь рынка и возле двухэтажного здания с надписью «Дирекция рынка» остановилась.
Непрокин вышел из машины, взялся за ручку входной двери, затем оглянулся в сторону водителя.
– Поглядывай тут, – и скрылся за дверью.
Лицо у него моментально преобразилось: надменность исчезла, а вместо нее в глазах появилась внимательность. Возле кассы стоял вооруженный пистолетом охранник. Тяжелая кобура оттягивала книзу широкий ремень. Непрокин первым кивнул охраннику, вошел в кабинет к директору и сел в просторное кресло. Директор, стройный мужик лет тридцати, вытянулся перед ним по струнке.
– Как у нас дела? – спросил Непрокин. – Решили проблему?
– В штыки принимают, – ответил директор.
– Не понял. А ну объясни.
– Не хотят. Нам, говорят, и этого за глаза.
– А ты разъяснил, что если они откажутся, то работать здесь больше не будут?
– Безусловно, – скакнул на месте директор. – Довёл до каждого под расписку, как вы велели.
– Мы ведь это не сами придумали. Роспотребнадзор. Это их указание – заменить все ларьки. Цена обоснованная.
– Я постараюсь, – обещал директор. – Сегодня же по второму кругу пройдемся.
Как бы то ни было, третий пост на главном объекте пришелся Лазовскому по душе, несмотря на то, что с поста временами дергали для подмены. Здесь были одни склады и минимум народу.
В следующую смену Лазовский отдежурил с утра до глубокой ночи. В два часа его подменили, он пришел в комнату отдыха, разулся и лег на топчан, собираясь быстрее уснуть.
Однако сон пока что не шел к нему. В памяти возникали картины прошлого, которые, впрочем, скоро перемешались с картинами сна, так что различить их между собой уже не было никакой возможности. Лазовский видел себя вместе со своей маленькой дочерью в каком-то помещении, из которого надлежало срочным порядком уйти – немедленно, потому что в помещении была опасность. Она струилась из всех щелей. Это было несколько пустых комнат, заставленных канцелярской мебелью, и длинный пустой коридор.
В помещениях было сумрачно, безлюдно, но чудилось чье-то присутствие. Лазовский держал за руку дочь, чувствуя тепло ее ладони. Потом он вышел из коридора на лестничную площадку и облегченно вздохнул. Поднял дочь на руки и стал опускаться по бесконечным ступеням к выходу. Их было множество, этих ступеней, как в университете, где он когда-то учился.
Георгий опустился к выходу, и здесь у дочки с ноги слетел башмачок. Лазовский присел с ребенком, стараясь угодить ножкой в обувку, но это ему не удалось. Посадив ребенка себе на колено, он поднял ботинок, надел на крохотную ножку и завязал шнурки. Затем выглянул из-за стальной двери: снаружи бушевала непогода, шел дождь, было темно.
Лазовский подхватил ребенка и стал возвращаться. Поднялся на верхнюю площадку и, переводя дыхание, заглянул за дверь, из которой только что вышел. И вздрогнул, увидев следы мокрых ног на полу. Следы уходили в одну из комнат по длинному коридору. От вида мокрых следов Лазовскому сделалось плохо. Мороз пробежал по спине, коробя кожу. Он рисковал ребенком, у него был один выход – выйти на улицу, в непогоду.
Лазовский вновь опустился книзу, накрыл дочку полой куртки, прижал к груди и, открыв дверь, шагнул в непогоду. Дочь на груди не плакала.
Вскоре оказалось, что Лазовский идет знакомой улицей. Позади кто-то тоже шагал в темноте. Лазовский повернул за угол. Кругом были теперь мокрые одноэтажные деревянные дома. А вот и переулок Закавказский. Тридцать пять. Бабушкин дом. Здесь всё знакомо до последних мелочей. Нужно войти в палисадник и толкнуть дверь террасы.
И здесь страх снова овладел им: позади кто-то его преследовал. Лазовский прибавил шаг, вошел в палисадник. Но едва он заскочил на терраску и запер дверь, как в ту же секунду снаружи раздался стук. Некто ломился в закрытую дверь. Это оказался какой-то мужик в темной одежде: сквозь щели был виден его силуэт. Дверь ходила под градом ударов и грозила слететь с петель; ручка вращалась, так что приходилось ее удерживать.
Мужик ломился и кричал:
– Я тоже хочу здесь жить! Это моё право!..
Лазовский удивился, мужик говорил о каком-то праве. И в ту же секунду в дверь ударил поток – настолько мощный, что хлестало сквозь щели.
– Кишка ты пожарная! – ругался Лазовский. – И не ослабнешь ты никогда!..
Нащупав в кармане нож, Лазовский решил броситься негодяю навстречу. Сердце его трепетало, но по-другому поступить было нельзя: доченька находился рядом, и надо было ее защищать, пока обоих не смоет потоком. И он сделал это. Дернул дверцу, ухватил мужика в охапку и тут понял, что это не мужик, а черная старуха. Причем не одна: от нее тут же отпрянула молодая испуганная женщина и упала на пол.
– Живи пока, – сказал старухе Лазовский, продолжая ее удерживать, и с силой воткнул в нее нож, который почему-то вдруг оказался шприцом.
Старуха застонала и стала падать. Тем не менее, по всему выходило, для жизни это ей не грозило. Ей это было на пользу, потому что в шприце оказалось лекарство.
…Потом снова шел дождь. Лазовский, проводив свою жену на остановку, пошел было назад, однако тут же вернулся, поскольку забыл поцеловать. Он обнял Ирину и заглянул в молодые карие глаза. И понял, что эти глаза его любят.
Потом он видел мать. Какие-то двухъярусные кровати стояли в просторном помещении, как в солдатских казармах. У матери спрашивали ее имя и фамилию, а та ничего не могла понять.
Лазовский испуганно вздрогнул, встретившись с ней глазами – они не узнавали его. Но вдруг в них мелькнул хитрый огонек, и мать сказала:
– Не такая я дура, чтобы не узнать сына, – и пошла к реке. Она вошла по щиколотку в воду и остановилась.
– Мама?
Лазовский подскочил к ней, упал на колени и ухватил руками за ноги.
– Это ты, мама? – спрашивал он, удивляясь. Он заходился от слез. – Я не узнал тебя, мама. Прости меня! Не уходи!..
И громко заплакал, не стесняясь, и тотчас проснулся, не понимая происходящего, с онемевшей левой рукой. Потом повернулся на другой бок и снова уснул.
… В туманном воздухе солнце светило, словно прожектор. Было тепло. От влажного воздуха дышалось с трудом. Просторная будка охраны стояла на автомобильном прицепе, установленным на бетонные блоки. Из будки к земле опускалась всё та же стальная лестница. Лазовский стоял наверху, у распахнутой настежь двери.
Как странно светит солнце. И так естественно. Так бывает. Словно прожектор в тумане.
«Зло и желание с ним бороться идут рука об руку», – вспомнил Лазовский и вернулся в вагончик. Здесь он сел в кресло, посмотрел в окно. Воскресенье. Из рабочих здесь нет никого. Лишь бегает меж тополей собачья свора, да лежат в неподвижности кучи красного кирпича. Их надо охранять. А так же и всё остальное. До последнего ржавого гвоздя…
У Лазовского висит на ремне служебный «ИЖ» с шестнадцатью патронами, в ногах дремлет приблудный помощник по кличке Рыжий. Появится посторонний – помощник уже на ногах. Всё замечательно, если б не мухи, которые залетают в вагончик и мешают думать. Вот еще одна…
Лазовский тихонечко взял со стола линейку, прицелился в муху и щелкнул. И подумал едко: «Ведь знают же, что мы этого не любим, а всё равно лезут…»
Никто пока что не догадывался, что он – Лазовский. Это вселяло тихую радость. Потом прилетела оса, тычась в лицо и норовя укусить. Лазовский снова прицелился и щелкнул по ней. Та отлетела прочь, дребезжа.
Потом гурьбой прилетели мухи. Целое стадо на крыльях. Одна из них тоже лезла в лицо. Лазовский схватил со стола нож и ударом рассек ее налету. Та отлетела в угол, металлически прозвенев.
«Ведь знают же, что это нам не нравится, а всё равно лезут…» – снова подумал он и тут понял, что срубил подслушку. Выходит, за ним следят, не могут успокоиться. Поэтому нельзя расслабляться. Надо быть начеку.
…Потом вдруг стемнело. На стенах шуршали невидимые тараканы. Каждый величиной с настоящего, с электронной начинкой. И не было никаких сил давить эту гадость. Однако Лазовский давил. В том числе на себе…
Сделалось невыносимо в вагончике, Лазовский вышел на крыльцо. Темнота, никого вокруг. Лишь горят фонари и затаились по углам тени. Затем выплыла из земли громадная бордовая луна. Поднялась, и стало светло. Почти как денем. И стало, наконец, прохладно.
Дышалось легко. Лазовский стоял на площадке, упираясь локтями в стальные перила и поражаясь ночной красоте. И даже расслабился, но боковым зрением успел заметить, как в ухо к нему залетела огромная, размером с Непрокина, птица, и он инстинктивно ткнул следом пальцем, но в ухе оказалось пусто. Зато из другого уха выскочила мошка.
Это Лазовскому не понравилось. Лучше уйти и сидеть в вагончике, закрывшись на все запоры. Он вернулся внутрь, запер за собой и выключил свет. Затем уселся в скрипучее кресло. Без света виднее, что происходит на улице.
В таком положении он сидел довольно долго, шаря взглядом за окнами, пока шея не затекла. Лазовский изменил положение. Присмотрелся и понял: сквозь узкую щель в полу следят за ним, не моргая, масляные глаза.
«Господи Исусе!.. – вздрогнул Лазовский. – Сколько же этому продолжаться!..»
«Зло и желание с ним бороться… – вновь попало на ум. – Подлость где-то рядом…»
«Не желай никому добра, иначе самому не достанется!» – нашептывал кто-то рядом.
– Мама! – Лазовский снова увидел ее, подскочил и обнял. – Мама! Это ты, мама! – Он задыхался от слез. – Я тебя не узнал. Я твой сын! Прости меня, мама! Не уходи!
Он громко заплакал и сразу проснулся – переполненный страхом, печалью, с онемевшей левой рукой. И принялся энергично работать пальцами, приводя руку в чувство.
Сон. Все-таки сон. За какие-то секунды облетел Лазовский полмира, чтобы вновь оказаться на кушетке второго поста.
Он повернулся на другой бок. В районе левого бицепса, в самой мякоти сильно ломило. Он с трудом привел руку в чувство и посмотрел на часы: прошел всего час.
О проекте
О подписке