Страшная мысль молнией сверкнула в голове. Только сейчас он чётко разглядел густые клубы дыма и язычки пламени, бегающие по паркету. Жар припекал ступни через подошвы полуботинок, а притушенные было штанины брюк снова начали дымиться у щиколоток. Если бы на его месте в курилке находился любой другой человек, то тот наверняка бы уже или задохнулся, или потерял надежду на спасение. Но в комнате стоял отрезвевший от предчувствия беды Лука. Живо оценив обстановку, Великолукский не стал выпрыгивать в спасительное окно, а, завернувшись в сорванный со стены гобелен, бросился в зал. Откуда он знал, что Анфиса находится в коттедже? Не иначе как синдром поэта Безродного проявился. Может, оно и так. Кто знает? Скорее всего, Владимир Владимирович никогда не читал четвёртой главы бессмертного романа, но, как и в случае с Иваном Николаевичем, его вела вперёд неведомая сила.

Перед глазами Луки предстала картина полного разгрома. В зале, наполненном плотным туманом из дыма и освещённом лишь языками пламени, валялись мебель, разбитая посуда и забытые в панике вещи. Увидев на сцене нечто, напоминающее тело человека, мужчина бросился к нему, перескакивая, как в стипль-чезе, через перевёрнутые столы и стулья. Взлетев на подиум и не обращая внимания на ожоги, Лука приподнял с пола кучу брошенной одежды, но под ней никого не оказалось. Только микрофон с оплавленной ручкой лежал на обуглившемся паркете. «Так, спокойно! Где же ты? – чувствуя, как дым просачивается уже в самое сердце, Великолукский посмотрел в глубину зала. – Точно! Она там!».

Спрыгнув со сцены и едва держась на ногах от удушья, Лука почему-то бросился к входным дверям. Слёзы и пот струями стекали по щекам и высыхали от жара, не достигнув подбородка. Ему было наплевать на как-то незаметно свалившиеся брюки и занявшийся на спине огнём пиджак. Он должен спасти Анфису, и это сейчас было главной целью всей его жизни. Собрав остатки сил и прикрыв рот ладонью, Лука сделал несколько шагов вперёд и увидел лежащее на пороге тело. Опустившись на колени, он подполз к человеку и снял с его головы остаток портьеры. Это был Пистольеро, ещё живой, но уже одной ногой шагнувший в вечность. Владимир потом так и не смог вспомнить, как он поднял тело диджея и сделал спасительный шаг к двери. Он помнил только, как на пороге появились пожарные, похожие на космонавтов и марсиан одновременно. В мозг ворвалась старая, давно забытая блатная песня, и Великолукский потерял сознание.

Гости и персонал собрались у пруда. Большинство из них уже оправилось от шока, и они с удовольствием разглядывали полыхающий коттедж, не забывая делать селфи на фоне пожара. Между людьми сновали прибывшие к месту происшествия медики и пытались оказать помощь пострадавшим. Пожарники развернули брезентовые рукава и старательно поливали дом пеной, стремясь сбить пламя. Некоторые из сотрудников, очевидно, по ошибке и совершенно безо всякого умысла, периодически направляли мощные струи на соседние коттеджи. Наверное, они просто хотели проверить стеклопакеты на прочность. В конце концов: «лес рубят, щепки летят!». События шли своим чередом, как вдруг, раздался пронзительный женский крик: «Савчик!». Это Элеонора пришла в себя и, не увидев среди людей Савелия Сергеича, забилась в истерике. Анфиса и Михаил пытались удержать рыдающую девушку. Им было очень трудно. И неловко. Особенно Анфисе, заметившей в толпе своих коллег-конкурентов. Она глубоко надвинула на глаза неизвестно откуда взявшуюся на голове бейсболку, и с ненавистью прошипела:

– Заткнись, овца! Никуда не денется твой Савчик, – девушка повернулась спиной к публике и посмотрела на Курилкина, – что делать?

– Я сейчас! – парень отпустил руку Элеоноры Округлой и, пригнувшись, побежал к коттеджу. Впрочем, его и так никто бы не заметил. Все были заняты своими делами. Вот только оцепление почему-то забыли выставить. Бывает!

Михаил остановился в нескольких метрах от здания. Было очень жарко. Парень подставил голову под ниспадающий поток воды и, смочив волосы, стал внимательно осматривать периметр коттеджа. Он увидел, что внутри дома уже работают пожарные, и успокоился. «Если Савелий внутри, то его найдут сотрудники, – резонно подумал отставной корреспондент, – осмотрюсь-ка я вокруг дома». Уже совершенно не беспокоясь о маскировке, он выпрямился и сделал несколько шагов. Под окном лежало туловище мэра, прикрытое сверху портьерой и карнизом. Михаила, что называется, «замкнуло», и вместо того, чтобы позвать на помощь, он взял Савелия Сергеевича за ноги и поволок через газон к людям и к жизни.

Занималась заря… «Народ» рассаживался в автомобили, персонал ждал указаний. Только Великолукский, стыдливо спрятавшись в кустах и страдая от ожогов, ждал, когда верный Олежек привезёт ему брюки, трусы и обувь. Тоска разрывала душу, и только бутылка текилы помогала кое-как поддерживать силы.

Суббота решительно вступала в свои права. «Вальпургиева ночь» закончилась, как и положено – огнём.

Глава девятая. Выходные дни

Жизнь течёт своим чередом: утро сменяет ночь и переходит в день, который, достигнув апогея-полудня, становится сумерками. Наступает ночь. Круг замыкается. Так и с недельным циклом: день тяжёлый, понедельник, всё-таки заканчивается, середина недели, целых три дня, как правило, плодотворна, а вот к пятнице люди чувствуют, что усталость накопилась и им просто необходимо сбросить с плеч груз будней. Это происходит везде: на Манхэттене в Нью-Йорке, и в лондонском Сити, и у нас, в Засарайске. «Народ» устаёт всегда одинаково, а вот стресс снимает по-разному. Не нам судить, кто отдыхает лучше, кто хуже. Люди просто устают и хотят восстановить силы к следующей неделе, когда начнётся очередной виток их привычной жизни. Ну, что же? Имеют право. Наверное, нам надо оставить их в покое и дождаться понедельника. Впрочем, кажется, стоит немного подсмотреть за некоторыми героями нашей истории.

Анфиса не сразу заснула после известных событий. Ей снились кошмары и в них, сменяя друг друга, появлялись и исчезали то Мишка Курилкин в костюме начала 19-го века, то Лука в ластах и с аквалангом в руках, то диджей Пистольеро и ещё много других, неизвестных ей персонажей в невероятных одеждах. Очнувшись от странных сновидений, девушка опустила ноги на прохладный пол и осмотрела комнату. На душе было пусто и противно. Она не понимала, что происходит, но чувствовала, что стала совершенно другим человеком. Каким? Анфиса ещё не знала.

Лука сидел напротив Олега и тупо смотрел на полупустую бутылку виски, нехотя ковыряя вилкой разогретую тушёнку с луком. Подняв глаза на товарища, Владимир Владимирович подул на забинтованные кисти рук:

– Значит, говоришь, что с Фиской всё в порядке?

Олег обрадованно заёрзал на стуле и с готовностью откликнулся.

– Лука! Не бери в голову! Всё в полном порядке. Волосы немного подгорели, да каблук отломился, ну и хромала чуток. А так всё нормалёк! Её в машину Мишка, сынок члена власти, усаживал! – Олег широко улыбнулся и вдруг осёкся, увидев, как и без того красное лицо начальника исказила гримаса бешенства. – Постой, Лука! Я что-то не то сморозил?

Владимир Владимирович с трудом поднялся со стула:

– Да, нет, Олежка… ты всё правильно сказал. По теме! Я, значит, спасать её… в огонь… А она, значит, с Мишкой-ушлёпком?

Олег осторожно пригубил пахнущий сивухой напиток и тоже поднялся из-за стола. Так, на всякий случай. Он-то знал крутой характер начальника не понаслышке.

– Лука! Ты, это… не бери в голову. Анфиса ведь не овца, чтобы тебя на ушлёпка поменять. Кто он? А кто ты? Сам подумай!

– Тут и думать нечего. У него высшее образование, в столице учился, у папаши денег куры не клюют. Да ещё он и подвернулся вовремя! Пока я её разыскивал, он тут как тут! Весь в белом и на белом коне!

Лука подошёл к окну и тоскливо посмотрел во двор:

– Слушай, Олег! Ступай домой. Я прилягу. Засну, может быть.

Нечасто шеф называл его полным именем, поэтому парень не стал напрашиваться на неприятности и ушёл, осторожно, без стука прикрыв дверь квартиры.

Савелий Сергеевич проснулся внезапно, как от бесцеремонного толчка. Открыв глаза, он сел на диван и ощупал затылок. Боль тонкими иголками дала о себе знать. Мэр тихо застонал и откинулся на спинку. В доме было тихо, как ночью на кладбище. Только внизу, на первом этаже почти бесшумно суетилась прислуга. Настроение – ниже нулевой отметки. Как ни гнал Селиванов воспоминания о прошедшем вечере, они властно и нагло возвращались к нему. Хорошо ещё Эля уехала домой!

– Дура! – вслух сказал глава Засарайска. – И я – дурак! Какого чёрта попёрлись в Академгородок? Сидел бы сейчас на даче в Похмелках. А тут: коттедж сгорел, сам чуть не погиб, да и диджей чуть «кони» не двинул! Да! Шуму будет… Что делать-то?

Мужчина подошёл к бару, достал бутылку коньяка и, посмотрев на свет прозрачную жидкость, вернул её на место. Не время, стало быть… Надо что-то решать. Мыслей не было. Было немного стыдно. За себя. Сейчас он понимал, что мог повести себя на пожаре по-другому. «Ладно, я не виноват, – успокаивал себя мэр, – если бы не проклятый карниз, я бы всё сделал, как надо: организовал бы эвакуацию, руководил бы спасателями. Всё бы сделал, как положено!».

На мгновение тоска ушла, Савелий Сергеевич снова посмотрел на бар. «Достать, что ли? – но вновь проснувшееся чувство гадливости к самому себе змеёй вползло в его сердце. – Нет! Не время! И Остерман, скотина, знает же всё! И молчит, как будто я умер. Плетёт, наверное, свои интриги… Решает, как ситуацию к своей выгоде развернуть!». От этих мыслей стало совсем плохо. Мэр присел в кресло и опустил голову на руки. Ему вдруг захотелось заплакать. Как в детстве. Горько и навзрыд. Не получилось…

Дверь осторожно приоткрылась, и в щель робко проникла голова домохозяйки.

– Савелий Сергеевич! Тут к вам Генрих Иванович с этим, как его… ну, из «Члена». Впускать? – глаза женщины были полны сочувствия и почти материнского тепла. – А то я скажу, что вы заболели. Вон как голова-то, вся в бинтах!

Селиванов почувствовал, что спасение рядом. Не бросил его Остерман. Нет, не бросил! Выручит, как тогда, десять лет тому назад, выручил! Мэр с нескрываемой признательностью посмотрел на женщину:

– Спасибо тебе… Скажи, что я через минуту буду готов. Только умоюсь.

Дверь тихо закрылась, и мужчина пошёл в душевую, бормоча на ходу:

– Примчались, голубчики! Знают, что без меня никуда! Без меня они, все – пустое место! Интересно, что там Немец придумал? Умён, заместитель!

Прошло десть минут, и Савелий Сергеевич вышел из душевой комнаты. Побрился он не слишком удачно, порез на подбородке пришлось заклеить пластырем, и это немного портило улучшившееся было настроение. Впрочем, рассмотрев своё отражение в зеркале, мэр увидел, что пластырь и забинтованная голова довольно органично сочетаются, придавая ему вид мужественного страдальца. «Ладно, пойдёт! Всё, что ни делается, всё к лучшему! – Селиванов осмотрел комнату. – Куда же мне сесть? Сейчас мелочей нет, не зря же Остерман привёл Глинкова. Видать, что-то придумал… в кресле встречу… за столом!».

Мэр, чуть прихрамывая, подошёл к столу и отодвинул на край ноутбук. Присев в кресло, он положил перед собой невесть откуда взявшийся прошлогодний экземпляр «Органа Власти» и открыл газету на третьей странице. Ещё раз осмотрев кабинет и с шумом выдохнув воздух, нажал кнопку вызова. Дверь отворилась с трёхсекундной задержкой, в проёме, словно вышколенный лакей, стояла домохозяйка, которая произнесла торжественным голосом.

– К вам Генрих Иванович и Дмитрий Сергеевич! – осознав свою оплошность, женщина покраснела и постаралась исправить ошибку. – Сергей Дмитриевич, главный редактор «Члена Власти».

– Марина Евграфовна! Сколько раз вам говорить: «Орган Власти»! – Савелий Сергеевич досадливо поморщился. – Пригласите.

Первым на пороге появился несколько сконфуженный Сергей Дмитриевич. Он старался не смотреть на оплошавшую женщину, но в душе закипала обида. Главный редактор всегда очень близко принимал к сердцу нападки на его детище. За журналистом осторожно вошёл Генрих Иванович. Его глаза излучали сочувствие и сострадание. Савелий Сергеевич ощутил тепло в груди и придал лицу ещё более страдальческое выражение. С видимым трудом он привстал с места и гостеприимно показал на кресла у стола:

– Присаживайтесь, господа! Прошу прощения за внешний вид…

– Савелий Сергеевич! Не надо слов! Пожалуйста, не напрягайтесь! – расчувствовавшийся Сергей Дмитриевич замахал руками. – Мне Генрих Иванович всё рассказал: и как вы поехали на ночь глядя в Академгородок для проверки готовности коттеджей к приёму профессуры, и как людей из огня спасали, и как ранение получили! Я вот напросился взять интервью из первых уст, так сказать! Вы не возражаете? Или как? А то… я всё понимаю! Такое ранение – не шутка! Приеду в следующий раз… Или как?

Селиванов не мог видеть, как Остерман толкнул ногой главреда, но увидел, как тот поморщился.

– Что с вами? Заболели? – голос руководства звучал участливо, без подтекста. Савелий Сергеевич ещё не осознал смысл слов Сергея Дмитриевича. Ему просто хотелось хоть как-то отблагодарить посетителей. – Может, таблетку?

Генрих Иванович слегка подтолкнул оторопевшего Глинкова к столу:

– Не беспокойтесь, Савелий Сергеевич! Всё в полном порядке. – заместитель скромно присел на стул, стоящий в углу кабинета. – Извините, что я взял на себя смелость без вашего согласия рассказать Сергею Дмитриевичу про ваше героическое поведение на пожаре. Не удержался… Я-то сам позже приехал в Академгородок, когда вы уже вынесли из коттеджа шестерых пострадавших. Люди мне говорили, что, если бы не ваше руководство, то пожарные не справились бы с задачей. Мы бы не избежали трагических последствий. А ведь там были дети простых горожан! Избирателей.

Селиванов вдруг понял замысел Генриха Ивановича. От былой неуверенности и робости не осталось и следа. Откинувшись на спинку кресла, он придал лицу соответствующее выражение.

– Перестаньте, Генрих Иванович! Я просто выполнял свой долг, – мэр вдруг почувствовал, что его сейчас понесёт, и решил ограничиться коротким штампом, – на моём месте любой руководитель города поступил бы также.

– Всё так, Савелий Сергеевич, всё именно так, как вы говорите, – Остерман слегка наклонил корпус и понизил голос, – но вы же знаете, что нечистоплотные люди (а они, к сожалению, есть и в Засарайске) могут исказить факты и постараться очернить ваше имя. Считаю, что нам нельзя этого допустить. Ни в коем случае! Именно из этих соображений я попросил Сергея Дмитриевича прервать свой выходной день и взять у вас интервью по горячим следам, чтобы люди узнали правду из первых уст. И непременно в понедельник.

Селиванов поднялся над столом. Он уже искренне верил словам заместителя. Почувствовав себя героем, едва не оказавшимся на краю пропасти, вырытой руками недоброжелателей, мэр с некоторой горячностью произнёс:

– Вы правы, Генрих Иванович! Вы – абсолютно правы! Мы обязаны сохранить спокойствие в городе. Мы никому не позволим дестабилизировать ситуацию. Я – готов!

Чиновник, как бы обессилев, опустился в кресло.

– Приступайте, Сергей Дмитриевич. Я отвечу на все ваши вопросы. Подробно и объективно.

Глинков, почувствовав приближение своего звёздного часа, включил диктофон, раскрыл блокнот и вытащил из сумки фотоаппарат с огромным объективом:

– Я сделаю несколько ваших снимков за рабочим столом. Они оживят статью. Или как?

Савелий Сергеевич с лёгким стоном откинулся на спинку и хотел прикрыть глаза, как вдруг увидел на лице Остермана кривую и ехидную ухмылку. А может быть, ему только показалось? Мы не знаем… давайте оставим их в покое. Ведь они работают в свой выходной день.

      Мишка-«ушлёпок» сидел в полутёмном привокзальном баре и пил пиво. Он, как и многие другие участники описываемых событий, так и не смог уснуть. Может быть, от усталости, а может, от переизбытка эмоций. Сидеть дома отставной журналист не мог, давили тишина и стены. Непонятно почему, ноги сами принесли парня в бар, пропахший кислым пивом и другими испарениями. Ему было тяжело дышать, возможно, из-за последствий пожара. Время тянулось лениво и медленно. «А ведь правильно кто-то заметил, что время непостоянно! Оно может ускоряться и замедляться, – Михаил попытался изгнать из головы никчёмные мысли о времени, но – не получилось. – Вот, сегодня ночью мне определённо не хватало времени, я уже и не думал, что найду девчонок живыми. Потом оно само по себе притормозило и до сих пор не хочет вернуться в естественный ритм. Кажется, что сегодняшний день не закончится никогда». Парень опустил голову и вдруг понял причину глубокосидящей внутри тревоги. В понедельник ему некуда и незачем было идти. Его уволил собственный отец! Он больше не журналист. А если Анфиса не захочет его принять в штат «ЖГ», то ему надо будет уезжать из Засарайска. Без денег и рекомендаций. В никуда. Михаил поднял голову и сказал вслух:

– Шанс есть!

– Вот и я говорю: «Шанс есть всегда», – перед Михаилом стоял парень в косухе и серьгой в ухе, – присяду?

Молодой человек не стал дожидаться разрешения и опустился на табуретку.

– Фил, байкер, официант и пока несостоявшийся докторант в академии лингвистики, – парень пристально всматривался в лицо Михаила, – я тебя узнал, это ты девчонок вытащил из коттеджа, а потом и эту шишку за штаны притащил. Вот потеха была! Штаны-то, в конце концов, сползли, а ты рухнул без сознания. Я тебе нашатырь под нос ещё сунул! Не вспомнил?

Михаил с тоской посмотрел на незваного собеседника:

– Послушайте, байкер-спаситель, или как вас там? Фил? Оставьте меня в покое! Я хочу побыть в одиночестве…

Фил не обиделся. Очевидно, парень вообще не умел обижаться. Таких людей не так много на белом свете. Их называют «лёгкими людьми». Наверное, это не совсем правильно, ведь они забирают на себя часть негатива совершенно незнакомых людей. Байкер-докторант дружелюбно улыбнулся и, перегнувшись через стол, слегка хлопнул страдальца по плечу:

– Слушай, не парься! Лучше поехали кататься на байке? У меня, правда, «ижак», но он после реставрации весь в хроме, и двигатель форсирован. Мне его в крутом столичном тюнинг-ателье доводили. Денег срубили немерено, но зато теперь любой «Харлей» отдыхает! Погнали?!

Курилкин посмотрел на возбуждённого парня, улыбнулся и легко поднялся из-за стола:

– Погнали!

Глава десятая. «Дурные» вести

Эдуард Арсеньевич изнывал от безделья в гостиничном номере. Рано утром он просмотрел бои UFC по телевизору, заставил себя съесть вчерашнюю пиццу, запил её пивом и заскучал. Недолго «посидев» в социальных сетях, молодой человек подошёл к окну и посмотрел на столицу. Она жила своими заботами и совершенно не интересовалась проблемами гостей. Ей было всё равно. Забегалов задёрнул тюль: «Блин! Скорее бы понедельник, начнутся занятия, хоть какое-то развлечение. Ещё месяц слушать этот бред про креатив. Потом ещё и зачёты… Хрень, конечно, зато сертификат дадут. Лишним не будет! Ещё не известно, что там Савелий задумал». Воспоминания о недавнем разговоре с Медвежатниковым окончательно испортили настроение. «Бухнуть, что ли? И заснуть до понедельника, – Эдуард посмотрел в сторону холодильника, – нет… ещё хуже будет. Жаль, что нет смысла звонить архитектору, в выходные Засарайск вообще спит как слон!». Забегалов никогда не видел спящего слона. Просто в голову пришло. «Зря я так! В Засарайске я – первый заместитель главы, власть, так сказать… А здесь? Никто, «гость столицы» … Противно!». Телефон зазвонил неожиданно и тревожно. Эдуард Арсеньевич с опаской посмотрел на гаджет: «Не буду отвечать, – он надавил на кнопку «отклонить», – ничего ведь, кроме гадостей, не скажут!».

Тщательно уложив мобильник под подушку, Забегалов решительно направился к холодильнику: «Напьюсь и засну!». Приглушённый пуховым предметом телефон остановил его на полпути, как выстрел в спину. Чертыхаясь про себя, чиновник вернулся к кровати и включил громкую связь:

– Алё!

– Доброе утро, Эдуард Арсеньевич! Медвежатников беспокоит, – голос абонента действительно звучал тревожно, – считаю необходимым проинформировать вас. События чрезвычайно важные!

– Слушаю вас, Аркадий Константинович, – Забегалов внезапно успокоился и немного приврал, – говорите тише, я не один.

– Хорошо, – архитектор пропустил мимо ушей последнюю фразу руководителя и продолжил с той же громкостью, – в Засарайске ЧП! Мне только что звонил Охлопков и сообщил, что Савелий Сергеевич сильно обгорел на пожаре в Академгородке и сейчас лежит в реанимации. Выживет, или нет, неизвестно…