Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина

Рассказывает Михалыч:

– Купил я, Саня, по весне в Черединовке хатку полуразвалившуюся… так, под дачу и огород с садом. Рядом лес, река. Воздух чист, как слеза ребёнка. Выйдешь ночью покурить – благодать!. Папироса в рот не лезет. А тишина… Ни пыхтения паровозов, ни стука колёс об рельсы, ни гудков. Слышно, как огурцы на грядках растут, легонько так шуршат. Засунешь руку в куст – Михалыч делает характерный жест рукой, будто в куширях ловит рыбу, – схватишь за хвост огурец, щёлкнешь ногтем по привязке.

– Михалыч, у тебя в огуречной грядке голавли да карпы водятся?

– Дурак ты, Саня, ночной огурец без соли – самый сладкий закусон к стопарику хорошего самогончика.

– Вообще‑то, Михалыч, на хутор посылают бабочек ловить, а ты огурцы ловишь. Метаморфоза…

Рассказывает Михалыч:

Сижу, подстригаюсь и говорю Макс Павловичу:

– Честно и откровенно завидую – всех вы победили от фараонов до фашистов, их нет, а вы живёте…

– Таки шо хочешь сказать?

– У вас везде Родина, а у меня одна и одно государство…

– Таки поменяй государство.

– А ты будешь Иисусом Христом…

– Распятым быть не хочу…

– Во‑от! Распятым не хочется, а мозги возбуждать вы мастаки, поэтому гоняют вас по всем уголкам земного шара.

– Лично я здесь неплохо «бабки» стригу…

– Пока… Никита не закроет частную лавочку.

– Откуда сигнал?

– Газеты надо читать, с пленума ЦК.

– Ох уж эта ЦеКатуха, на выдумки хитра, а я не морозостойкий еврей из Биробиджана.

* * *

Отсутствие любви к жизненным действиям порождает скуку, которая омутом затаскивает людей. В детстве я любил слушать даже тех людей, которые не нравились своими мыслями и поступками.

Прошлое раскрывается в памяти, если в сознании произошли изменения, то возникали иные лица, иные краски в голосе, иные мысли и слова.

Отношение к людям, окружавшим меня в детстве, разное – от любви до неприязни, что не даёт всё это забыть. Прошлое вспоминается легко, если оно дорого, Ощущать привязанность в настоящем – это любить и понимать людей.

Чувства возникают разные к тем, кого слушал, и к тому, что слышал…

* * *

– Нюр, чё, разводитесь?

– Да… наверное, нет… Этот паразит испортил лучшие годы моей жизни. Так пусть же содрогается при виде меня до конца дней своих!

– Понимаю… к «паразиту» привыкла, а другим ты не нужна. Кто кому испортил жизнь – надо думать…

– Общего языка не можем найти…

– Говорите каждый на своём… а может, толмач нужен?

– Брехач!.. Он ни слова не говорит, только лыбится, вошь кусучая!

– Может, он воспитанный – не хочет женщину прерывать.

– Если воспитание, то железное – надо ехать в Гулькевичи тарелки покупать: злюсь и бью, а ему хоть бы хны, таракан бесчувственный. Если дурак, то навечно – не будет спора с ним на равных.

– А какой под одеялом?

– Ну… дорвётся – не спорю и не сопротивляюсь.

– Во‑от! Чё спорить‑то? Чё гавкать‑то?! Туды‑сюды – и жизнь налажена, и чё доказывать своё главенство?

– Степановна… так это чё? Я дура?! Вот сучка драная.

Воспоминания из будущего

Воспоминаниями живу спокойно и тихо по годам детства своего, будто обтекаю памятью себя.

В прошлом вижу Гирей особенным и неповторимым, подобно моему детству.

Гиреец выстроен из множества частей.

Какие‑то части – для внутреннего употребления их всякий их увидит и поймёт.

Какие‑то для наружного потребления – все должны его понимать и восхищаться его достоинствами. Но главное – уметь удивляться.

Таинственный и неподвижный мир прошлого высвечивает в памяти «героев» и «кумиров» гирейского разлива.

Ваня Рубцов… Когда тарахтел его мотоцикл, пацанва сбегалась на «чёртов бугор» посмотреть на его трюки: езду на заднем колесе, езду без рук на руле, управление задницей… «волну между ног», когда вертикаль мотоцикла склоняется вправо, затем влево, а Иван стоит на опорах мотоцикла; езду на корточках на сиденье и множество других трюков. Особенно восхищало зрителей его умение ставить «моцик» на дыбок, и все преживали за Ваню, когда он нечаянно въезжал в забор.

Выбегал хозяин с криками, воплями к всевышнему и проклятиями «рубцовскому отродью»…

Иван глушил «моцик» и спокойно объяснял хозяину, что забор был с гнильцой и не вынес лёгкого прикосновения, а починить его – «два пальца об штакет», и через час всё будет на «мази». Заводил «моцик», прыгал на сиденье, выкручивал до предела газ и исчезал вместе с пылью за поворотом.

Через несколько минут появлялся с бруском, с пятью шаткетниками, гвоздями и молотком… и мы, пацаны, помогали.

Через пятнадцать минут забор исправлен. Хозяин восхищённо почёсывает задницу – оставшиеся две штакетины пригодятся в хозяйстве.

Жека, Ванькин брат, но с фамилией Никольский – любитель тишины и сидячего образа жизни. Его увлечения – журналы «Юный техник», «Радио», транзисторы, микрофоны, паяльник… и «Орёл! Орёл! Я – Сокол из Гирея» – «Орёл из Гулькевичей» – «Есть дальше?» – «Меридиан из Отрадо‑Кубанки» – «У‑у!» – «Армавир тебя уже не слышит» – «Буду работать над аппаратом».

Через неделю: «Я – Сокол, Гирей, кто дальний слышит меня» – «Тихорецк» – «У‑у» – «Армавир» – «У‑у!.. но буду работать над аппаратом».

Через две недели: «Сокол из Гирея, кто есть дальние?» – «Новороссийск» – «У‑у» – «Таганрог» – «У‑у!.. но работаю над аппаратом».

Через месяц: «Сокол! Кто слышит?» – «Тюмень» – «У‑у! Чё у вас?» – «32» – «Чё 32?» – «Мороза!» – «У‑у!.. у нас плюс 12» – «Африка!» – «Кто ещё?» – «Котлас» – «Бухара» – «Красноярск» – «Львов». «У‑у‑у! Работаю в эфире!»

Витя Гуров – универсал!

Восхищал пацанву, взбираясь по стволу дерева, будто по лестнице, словно папуас по пальме за бананами. Многие пробовали, понимая механику такого передвижения, но для меня, конкретно, был сбой в последовательности перемещения одной из четырёх конечностей, тренировки до автоматизма не моя стихия – высушивает мозги.

Любопытство заставило Витю изучить анатомию человека и стать просветителем впо этому вопросу среди невежественных дядек и тёток… Правда, от некоторых стариков получал костылём в лоб, но это были естественные издержки применения знаний на практике.

Виртуозно владел велосипедом, который слушался его, как конь под джигитом… От скуки был радиолюбителем – увлечение многих того времени: мечтали поймать сигналы спутника. Был опытным пловцом, изобретателем своего стиля плавания «гуровский винт»; к сожалению, Олимпийский комитет не принял этот стиль, посчитав его не от здравого ума, но для стремительного потока Кубани «винт» позволял переплывать на тот берег практически под прямым углом.

Боря Лобченко… Семьянин и патриот своей малой родины… После армии его могли оставить в любом московском футбольном клубе – он был классным вратарём, но он вернулся в Гирей, к матери и двум братьям, к хозяйству, которое надо было подымать – пусть он не доучился, но братья должны закончить школу и продолжатьобазование.. Боря учил меня вратарскому искусству, и оказалось, что главное – поймать мяч и приземлиться с опорой на него, а тело аккуратно уложить на место падения… Не поймал мяч – сам виноват, ляжешь костями на твёрдую землю.

Боря был энциклопедией футбольного мира, знал биографии, способности и возможности именитых и перспективных футболистов и тренеров… мог часами комментировать виденные им воочию или по телевизору матчи – это был завораживающий рассказ, после которого ощущалось, что футбол – самое прекрасное, что есть на свете.

Не помню ни имени, ни фамилии парня, старшего по возрасту, но он восхищал меня тем, что ругался и матерился одним приличным словом в любых обстоятельствах: «утварь» – различные эмоциональные звучания и введение слова в нужный контекст… от простого: «Ты, утварь!», до: «Мелкотравчатого желания утвари!» Других ругательных слов он не применял.

После моего девятого класса он пропал из моего поля зрения, и судьба его мне неизвестна, но «утварь» запомнилась.

Особенности и достоинства каждого гирейца принадлежали ему самому и Гирею. За пределами Гирея прорастало в профессиональной деятельности или увлечениях души.

На скамейке у «Майора»

«Майор» или «Лётчик» говорил, что он служил в полку Василия Сталина, что из его тела после последнего боя вытащили 216 граммов свинца а 81 грамм остался.

На его скамейку набрёл случайно: среди пацанов‑слушателей были мои одноклассники. Щупленький мужичок с проницательным взглядом и с озлобленной тоской в глазах, жестикулируя, говорил: «Думаю, Иосиф Виссарионович тоже не терпел идеализма. Считаю, что стремление к идеалу – это попытка поцеловать себя в задницу. Сталин был реалистом в стремлении достичь наивысшей возможной власти и сформировал своё мировоззрение и характер от наивности до мудрости.

Сказанное было интересным, но «Летчик» пугал свей обострённостью чувств. Слышанное пересказал отцу – реакция различная: смеялся в полную силу, значит, слышал какую‑то лабуду, с иронией улыбался – уловилправду, гнев – согласен с ним на все сто. Рассказчик гневался, будто матерился, повторяя: «Подлецы». Одобрение и согласие подтверждалось короткими комментариями: «Да, это жизнь! Обстоятельства бывают сильнее нас, если они неожиданны. Согласиться с другом – значит верить ему, согласиться с врагом – стать его рабом».

Сталин – реалист, далёкий от фантазии, поэтому ему трудно представить выдуманное явление, но понимать‑то требовалось, и тогда – непродуманный аргумент, например, кем‑то придуманную «диктатуру пролетариата». Вот что пишет Сталин: «Диктатура пролетариата и крестьянства означает диктатуру без насилия над массами». (Попахивает противоречием). Им же было сказано: «Без насилия диктатуры не бывает…» ( детский лепет), «диктатуру волей масс» (вот здесь ахинея: разум и воля не могут быть общими, они принадлежат только личности), «диктатуру для обуздания воли врагов этих масс» (а в этой ахинее прячется желание выдумать тех врагов, которых обязательно надо найти и уничтожить, а врагов придумывать не надо – для России они всегда есть, но с ними надо работать, а выдуманные не страшны). В понимании Сталина диктатура пролетариата нужна, чтобы не было «всеобщей свободы, т. е. никакой свободы слова, свободы печати и пр. для буржуазии… предоставить пролетарским слоям свободу для того, чтобы остатки буржуазного класса не получили даже минимума свободы». Диалектикой обыгрываются максимум и минимум. Видно, что по вопросу диктатуры пролетариата Сталин адепт, но извлекает из убеждений «предыдущих ораторов» нужную мысль для достижения своих целей, для влияния и даже давления на «окружающую среду», но, как он считал, во благо страны ( в заблуждении).