Цитаты из книг автора «Николай Ободников»

Когда мы вернулись обратно, Вархириус вылил целую бутылку водки в большую миску, откуда стал осатанело лакать, лишь иногда делая перерывы, чтобы откусить от толстенной палки колбасы, украденной им где-то по дороге. Так тот вечер и закончился: Вархириус уснул мордой в полупустой миске с остатками водки, а я просто ушел спать, переложив перед этим его тяжелую голову на прохладный пакет со сметаной.

– Хватит читать мои мысли! – гаркнул я. – Это… это личное! Это незаконно, в конце концов! – Читать мысли – незаконно?! Ах-хах-ха-ха! Это ты мощно задвинул! – Мужчина в маске еще раз громко рассмеялся и упер руки в бока. – Смерть и Хаос! Да я бы уже себе башку прострелил, если бы умел читать мысли направо и налево! Ха! Просто твои переживания, парень, напоминают мне, скажем так, мои собственные, усек? Я на всякий случай постарался ни о чём не думать. В голову сразу же полезла всякая чушь.

Клинки убийц сверкнули расплавленными знаками и – обрушились на меня, заставив мое тельце надрывно и тоненько завопить; спустя миг сильнейшая боль оглушила и ослепила меня. «Мрази! Прекратите! – заверещал я, захлебываясь чем-то безвкусным. – У… ублюдки…» Я ощутил, как под многократными ударами мои жилы, мышцы, органы и кости безжалостно рассекаются, распадаясь на никчемные кусочки, годящиеся разве что для собак. «Суки… Я же только родился, а вы меня… зарубили… – безвольно подумал я, готовясь умереть еще раз. – Падлы…»

Шел противный мелкий дождик, покрывавший нас равномерной пленкой воды. Тихонько пузырились маленькие лужи. Сизое небо висело совсем низко и было похоже на желавшего нагрубить старика. Срывавшиеся с деревьев желтые листья влажно ложились на скульптуры и надгробия. Утопавшее в мерцавших всполохах теней кладбище напоминало суицидальный пьяный календарь, флегматично сдиравший с себя остатки пожелтевших дней.

Я потерянно заморгал и с испугом огляделся: на подоконнике сидела черная и застывшая Леиф, в тусклых лучах света мелкими уколами червоточин застыли пылинки, черное вино горелой бумагой не спеша сворачивалось о стенки бокалов. Даже звуки оказались покорены этим жутким явлением: все они застыли на одной протяжной, похоронной ноте. Я перевел взгляд вниз: из центра моей груди неравномерными толчками выходили чернильные струи дыма. Я безуспешно дернулся и надрывно закричал – но, к своему ужасу, не услышал и не почувствовал своего вопля. Вдруг чернильный дым втянулся обратно в мою грудь, и почерневший мир снова стал прежним: пылинки сдвинулись со своих мест, Леиф тихонько принялась болтать розовыми ногами, а вино обрело свой будоражащий цвет жизни.

За эти часы, посвященные изучению друг друга, Леиф была абсолютно непостижимой: безропотной и взрывной, целомудренной и распутной. Она была словно ковкий бархатный метал, что стонуще плавился и стекал по мне. Иногда в сумасшедшем задоре она становилась необъезженной и дикой, вынуждая меня деспотично унижать и укрощать ее. И всякий раз она молила о проникновении и обильном урожае, бесстыдно показывая мне самые сокровенные уголки своего влажно-упругого тела. И всякий раз я щедро орошал ее, доказывая животному внутри себя, что она моя – везде.

Леиф была совершенно голой. Она стояла на карачках, прогибаясь под страшным существом, что по-собачьи имело ее сзади. Взгляд у Леиф был отсутствующим, затянутым поволокой похоти; губы ее были призывно приоткрыты, словно приглашая окунуться в ее горячий рот; ее розовые, спелые груди с возбужденными сосками пружинисто покачивались в такт неравномерным толчкам. Серебристо-серый зверь, что елозил на ее ягодицах, выгибался дугой. Клыкастая пасть зверя была приоткрыта, его мощные лапы фиксировали Леиф за талию, а его глаза без зрачков лучились золотом.