Тогда я ему сказал, сколько мне прискорбно было узнать от самого фельдмаршала, что копия с рескрипта была прежде доставлена к нему; ибо сие очень огорчило князя. Левашов смешался, стал оправдываться, что не он довел сие до сведения князя, и рассказал мне все говоренное им с князем накануне, до моего прибытия. Я отвечал, что верил ему и что полагал в сем виновными людей фельдмаршала или самых близких его; но что если я услышу от князя, что он знает и о письмах, написанных министром к нему, Левашову, и ко мне, то расскажу все, как было, и доложу сей ответ министру.
Тут Левашов, чувствуя себя виновным в нескромном, с торжественным видом разглашении полученных им бумаг, сказал мне с изумлением, что он, однако же, не хотел скрывать от меня, что он говорил о сем накануне князю Яшвилю (что мне было известно…).
Возвратившись домой, я отправил фельдъегеря, вручил ему письмо фельдмаршала к государю и мое к министру и приказал ему на вопросы его величества или министра о состоянии фельдмаршала сказать, что его сиятельство остался в добром здоровье.
27-го. Вышедши во время доклада от фельдмаршала, я был отозван живущей у него гувернанткой при его дочери. Мадам Метель, иностранка, женщина очень умная и имеющая влияние на образ мыслей фельдмаршала. Она сообщила мне, что попечитель здешнего университета граф Ильинский, по наущению Левашова, просил ее уведомления, примет ли князь депутацию от польского дворянства, коего целью было бы пригласить его остаться на жительство в Киеве; что Левашов хотел озаботиться исправлением дома для князя и попечениями своими приобрести звание приемного сына его, как человека, к коему он питает беспредельную преданность; но что, не желая получить отказ, дворянство поручило ему разведать, как князь примет подобное предложение, о чем он убедительнейше и просил мадам Метель, а она в ответ ему сказала, что не вмешивается в подобного рода дела, и сообщила мне о сем.
Видя, что в несообразном со здравым рассудком деле сем является какой-либо другой умысел, вероятно, старание разведать, куда фельдмаршал располагает ехать по упразднении армии, или происки Левашова, устрашившегося последствий от нескромного своего поведения и надеющегося сими нелепыми средствами понравиться фельдмаршалу, я отвечал, что, так как князь никогда со мной не говорил о домашних делах своих, то он, вероятно, и в сем случае не спросит ни моего, ни чьего совета, а поступит, как заблагорассудится; а что ей я советовал сделать такой же отзыв графу Ильинскому, сказав ему, что дело сие до нее не касается. А как она спрашивала моего мнения насчет того, чтобы фельдмаршалу здесь оставаться, то я отвечал ей, что не вижу препятствий к тому, если он сего пожелает…
28-го фельдмаршал был в бодром духе, весел и не говорил о случившейся перемене. Только когда я ему подал к подписанию одну бумагу к военному министру, то, прочитав конец, в коем было сказано:
«с истинным почтением и совершенной преданностью», он не хотел было подписывать ее.
– Как я подпишу сие, – говорил он, – когда я не имею к нему сих чувств и всего менее преданности? Это нелепо!
Я едва уговорил его подписать сию бумагу, представляя ему, что и выражение «покорного слуги» не имеет никакого смысла, и что вероятно со временем пустословные выражения сии отбросятся в обществе, но что теперь переменить сие в бумагах его к военному министру было бы слишком заметно. Он, подписав бумагу, сказал в шутку, что возлагает сие на мою совесть, и приказал подумать, как бы сие переменить.
Недавно получен был от военного министра рапорт, коим он, по воле государя, уведомлял фельдмаршала о дошедших слухах, будто нижние чины, ходящие здесь в караул, вдаются в побеги с той целью, чтобы попасть после в арестантские роты, и что они к сему побуждены дурным содержанием, получаемым ими в Киеве, коего жители не дают приварка; а потому и спрашивалось мнение фельдмаршала, как поступить в таком случае для улучшения содержания нижних чинов, ходящих в караул, и на счет какого ведомства отнести расход сей.
Прежде сего спрашивали отзыва Левашова, могут ли жители Киева давать приварок солдатам, и не имеет ли он на сие каких-либо средств, на что Левашов и отозвался, что нет правила или закона давать приварок постояльцам, что жители слишком бедны для сего, и что он не имеет никаких на сие средств.
Сие было представлено министру, и испрашивалось отпуска круглый год караульным по 10 копеек в день из казны, как сие делается ныне только в осенние и весенние месяцы, с отнесением сего расхода на счет того ведомства, которое признается к сему подлежащим от военного министра.
Дня три тому назад получен рапорт военного министра, при коем приложена копия с рапорта, полученного им от Левашова по сему случаю. Левашов в рапорте своем излагает те же причины к отпуску, которые были им представлены фельдмаршалу, с прибавлением, что город и без того отягощен уже постоем, в особенности по случаю пребывания здесь главной квартиры армии, и в конце рапорта говорит, что доносит о сем на случае, если б фельдмаршал вошел с представлением о сем. Преждевременное донесение сие, которого от него не требовали, и предосторожность были совершенно неуместны; но почему военный министр сообщил их фельдмаршалу, тоже трудно было определить.
По докладу мною сего князю, он засмеялся и нашел, что донесение Левашова не основательно: ибо главная квартира не только не обременяет города, но, напротив того, служит к обогащению его, ибо чиновники издерживают здесь до миллиона рублей ежегодно, и квартиры все наемные, а не отводные; что же касается до причин, по коим министр ему сообщил рапорт Левашова, то он сказал, что министру хотелось, чтобы он побранился с Левашовым, но что ему в сем не удастся, и приказал оставить дело сие без внимания. Одним презрением можно достойно отвечать на подобные поступки.
Завтра, 14-го, я отправлюсь в Харьков для осмотра полков 13-й пехотной дивизии.
16-го я прибыл сюда и сего числа приступил к смотрам. Здесь я нашел из прежних знакомых губернатора князя Трубецкого, у коего сегодня обедал, Розена, коего я знал в Грузии разжалованным[10], Распопова, губернского почтмейстера, и прокурора Гриневича.
Окончив смотр 13-й дивизии и навестив в городе Кобеляках больных Томского егерского полка, я возвратился чрез Кременчуг 25-го числа апреля в Киев.
На днях было у нас здесь одно забавное происшествие, ясно показывающее поведение Левашова относительно фельдмаршала.
Фельдмаршал приказал по вечерам играть полковой музыке, и для сего назначено ей было то место, где она собиралась в прошлом году, на берегу Днепра, неподалеку от гауптвахты (где ее нельзя было ставить, потому что музыканты задыхались от пыли). На другой день Левашов, проезжая мимо музыки, приказал находившемуся при музыке плац-адъютанту главной квартиры переставить музыку к гауптвахте или в казенный сад; но плац-адъютант, не исполнив сего, доложил мне о сем по команде. На другой день я сказал о сем фельдмаршалу и спросил его, как он прикажет сие сделать; что место при гауптвахте неудобно при чрезмерной пыли, почему князь и не приказал туда выводить музыку, а оставить ее, где прежде было назначено. Когда же я спросил на счет помещения ее в саду, то князь сказал, что, так как там никто не бывает, то и нет надобности туда посылать музыку.
– Если Левашов будет от меня требовать перемещения музыки, – спросил я, – то, как прикажете поступить?
– Тогда скажи ему, чтобы он мне о сем доложил.
Посему я приказал коменданту Главной квартиры майору Габелю поставить на другой день музыку на том же месте и если бы Левашов спросил у него, зачем она не переведена, то отвечать, что ему так от начальства приказано, в том предположении, что Левашов обратится с сим делом ко мне.
Все сие было исполнено, и когда Левашов, проезжая ввечеру мимо музыки с женой своей в кабриолете, спросил Габеля, зачем музыка не переставлена по его приказанию, то Габель отвечал ему, что ему так от начальства приказано. Левашов настаивал, но Габель не исполнял, невзирая на угрозы его, произнесенные с запальчивостью, с хлыстиком в руках.
– Я вас заставлю повиноваться, – кричал он на Габеля. – Как вы смеете не слушаться? Я вам приказываю переставить музыку, – и Габель, наконец, устрашенный сими угрозами, оробел и велел музыке перейти к гауптвахте, а сам прибежал ко мне совсем смущенный и объявил о сем происшествии.
Такой грубый и неуместный поступок Левашова не мог мне понравиться; но дабы приостановить дальнейший шум на сей день, я приказал музыку отпустить домой, а Габеля послал к Левашову сказать, что я ее сегодня отпустил во избежание дальнейших неудовольствий, но что она тут была поставлена по приказанию фельдмаршала и завтра также будет поставлена; а что если ему сие не угодно, то он может о сем доложить князю. Между тем сам я отправился в сад, в надежде его там найти, но уже не застал его. Возвратившись домой, я переоделся и поехал в концерт, в тот вечер даваемый, в строении близ сада; но как улица перемащивалась, то не мог я прямой дорогой туда попасть и поехал кругом мимо квартиры Левашова. Тут меня встретил дежурный генерал и сказал, что нельзя было и там проехать по той же причине, почему я приказал повернуть карету. Но Карпов слез с дрожек и подошел к карете доложить мне о случившемся с музыкой. К тому же времени подошел и Габель, который ходил к Левашову и не застал его дома, и я повторил Карпову то же приказание, которое отдал за полчаса Габелю, что слышали люди Левашова, стоявшие в то время на крыльце.
Ввечеру Габель возвратился ко мне с ответом от Левашова, что он, как военный губернатор города – начальник всего гарнизона и может располагать музыкой, как хочет, а потому и требовал, чтобы она была на назначенном им месте; что он завтра пошлет коменданта крепости генерала Трузсона поверить, исполнено ли его приказание и сам будет при музыке, и что если фельдмаршалу сие неугодно, то бы его сиятельство написал ему повеление, которое он исполнит и донесет о том военному министру для доклада государю. Получив ответ сей, я принял намерение сам отправиться к музыке на другой день, дабы не допустить его никоим образом к такому явному нарушению всех правил благочиния и изъявлению столь грубого неуважения к приказаниям фельдмаршала.
В следующее утро приехал ко мне комендант генерал-майор Трузсон с объявлением от имени военного губернатора, дабы музыка была на назначенном им месте, прося ответа. Я отвечал, что сему не бывать, пока фельдмаршал не прикажет, и поручил ему передать сие графу Левашову. Доложивши же о том фельдмаршалу, я опять спросил, не прикажет ли он музыке собираться в саду. Но князь решительно не хотел сего и приказал музыке быть на назначенном им месте, сам поехал посмотреть избираемое Левашовым и нашел его пыльным и неудобным, а потому, вызвав с гауптвахты караульного офицера, лично велел ему, чтобы музыка была на указанном им месте, приказал сие еще лично сам Габелю и послал его к Левашову сказать, что он не находит его место удобным. Левашов отвечал, что он велел поправить сие место и приготовить его со всеми удобствами для помещения музыки, а потому и просит, чтобы ее поставить по его желанию; но фельдмаршал, отдавший уже с твердостью приказания свои, соблюл при сем самую ловкую вежливость: он велел сказать Левашову, что он «просит» его о сем. Левашову ничего не оставалось более, как смириться, и он отвечал, что просьба фельдмаршала для него приказание, и не мешался более в сие дело. Он поручил нашему коменданту Габелю съездить к Трузсону и сообщить ему сие; но я не велел ему делать сего, ибо Трузсон от нас был независим, и Левашов не должен был и в сем случае принимать на себя сего повелительного обхождения. Музыка в тот вечер пришла, куда ей было назначено, там играла беспрепятственно и продолжает до сих пор играть всякий вечер там же.
Не менее того в то самое утро Левашов приезжал к фельдмаршалу и жаловался, что будто Карпов накануне под окошками его шумел на улице; но ничего не говорил о перемещении музыки. Мне сие сам говорил фельдмаршал, и я объяснил ему все дело, как оно случилось.
Левашов увидел из сего происшествия, что усилия его к показанию власти своей были тщетны. Он посрамил себя в глазах всех и своих, и посторонних, но… не переставал действовать в таком же роде. Например, он рапортом жаловался фельдмаршалу, что дивизионный начальник Шульгин под разными предлогами уклоняется от вывода из города одного полка по его требованию в селения. Ему ответствовали, что Шульгин на сие не имел права без распоряжения своего начальства.
На днях получен мною был рапорт Левашова с испрошением назначить людей для прислуги в госпиталь и лекарей. Рапорт был доложен фельдмаршалу, и по нему уже делались исполнения, как я получил на мое имя письменное отношение от Левашова, в коем он уведомляет об отправлении того рапорта и данной писарем Михайловым расписке в получении. Ныне же, говорит он, рапорт сей поднят на улице против моей квартиры, а потому препровождает его ко мне для доклада фельдмаршалу!
Я удивился, ибо уже исполнение было сделано по первому его требованию; но, посмотрев рапорт, им будто вторично препровожденный, увидел, что он прислал только один распечатанный куверт, который вероятно брошен без внимания и нечаянно попался ему на улице, а он, не разглядевши, послал его ко мне для упрека. Я возвратил ему тот же куверт с объяснением дела. Таким образом, он часто накупается на неудовольствия по… своей торопливости.
Фельдмаршал скрывает с твердостью, сколько его огорчает уничтожение армии и поступок, против него в сем отношении сделанный; но не всегда он в силах утмить огорчение свое. Так, например, на днях пил он за обедом за здоровье всех россиян, по обыкновению своему, и к сему присовокупил: «И врагу моему Чернышеву желаю по возможности быть полезным Отечеству нашему». На днях также, пришедши к нему с докладом, я застал его сидящим под окном в адъютантской комнате.
– Мне здесь приятно, – сказал он, – я люблю смотреть на рабочих, – (у него в то время перестраивали ворота наново с улицы на двор) и, пославши рабочим пять рублей, он присовокупил: – Скажи мне, Николай Николаевич, не удивительно ли это, в самом деле? Другим строят триумфальные ворота при торжественном въезде их, а мне для выезда!
Дня три тому он был за обедом в мундире полка своего, и князь Горчаков, сидевший подле него, сказал ему, что он его в первый раз видит в сем мундире.
– Да, – отвечал князь, – полка у меня не отняли.
Но вчера его истинно огорчил адъютант его Бларамберг, пришедший к нему просить рекомендательного письма к Левашову для помещения его к нему в адъютанты. Когда я к нему пришел, то он сказал мне:
– Разве не могу я оставить адъютантов при себе до последнего времени? Я всегда могу еще успеть в мерах, нужных для размещения их. Зачем они торопятся? Разве не могут они дождаться, пока я умру?
Я изъяснил ему, сколько Бларамберг заслуживает удаления от него безотлагательно; но князь по великодушию своему тут же приказал мне оставить случай сей и не говорить о нем.
31 мая с почтой получен на имя фельдмаршала рапорт от Адлерберга, следующего содержания:
«Киевский военный губернатор, генерал-адъютант Левашов донес господину военному министру, что он, объезжая 29 апреля караулы по городу, нашел при главной гауптвахте, пред вечерней зорей, музыку, поставленную вдали от фронта, близ отхожих мест гауптвахты. Находя помещения сие неприличным, тем более что музыка сия привлекала стечение публики, граф Левашов приказал переставить оную перед гауптвахтой, на месте, нарочно для сего спланированном. Вслед за сим дежурный генерал 1-й армии генерал-майор Карпов, прибыл туда, и хотя ему было объявлено, что изменение сделано по личному распоряжению военного губернатора, но он, при нем же, забыв всякое чинопочитание и уважение, приказал оную немедля переставить на прежнее место. По всеподданнейшему докладу о сем государь император изволил признать сей поступок генерал-майора Карпова совершенно противным всякому порядку службы: ибо, по уставу о гарнизонной службе, после пробития сбора, все караулы поступают в ведение военного губернатора или коменданта, которые одни могут оными распоряжаться. Сообразно с уставом, следуя сему, генерал-адъютант граф Левашов имел полное право переместить музыку, и генерал-майору Карпову не только не надлежало изменять распоряжение старшего генерала и главного начальника караулов, но, по званию дежурного генерала, он обязан наблюдать, дабы подобного нарушения дисциплины и порядка нигде не было допускаемо. По сему его величество высочайше повелеть соизволил генерал-майора Карпова за таковой поступок арестовать на 24 часа. О таковой высочайшей воле имею честь донести вашему сиятельству к зависящему распоряжению. Москва, 17 мая, № 162».
Такое ложное изложение обстоятельств не могло остаться без ответа, и Карпова нельзя было арестовать, когда дело было представлено в таком превратном виде. Фельдмаршал очень огорчился сим случаем и приказал приготовить письмо к государю. Сего числа подписал он письмо сие следующего содержания:
«Sir. L’aide-de-camp-général Adlerberg m’a communiqué l’ordre de Votre Majesté de mettre aux arręts pour vingt quatre heures le général de service Karpow, pour avoir entravé, comme il est dit dans son rapport, les dispositions du gouverneur-général, comte Lewachoff, concernant l’emplacement designé pour la musique.
Considérant que l’accusation portée par le comte Lewachow au sujet du général Karpow est inexacte, j’ai cru de mon devoir de soumettre ŕ Votre Majesté l’affaire mentionnée dans son véritable jour et de suspendre attendant jusqu’ŕ nouvel ordre l’arrestation prescrite.
J’ai longtemps et soignesement evité d’importuner Votre Majesté Impériale par la relation des mortifications que j’essuie au declin de mes jours, et que le comte Lewachow se plait ŕ accumuler, sans regarder ni ŕ mon age, ni au poste dont j’ai été honoré par Votre Majesté Impériale et dont je garderai l’integrité tant que je l’occuperai. Mais aujourd’hui, obligé de m’expliquer par la maničre peu véridique dont cette affaire est parvenue ŕ Votre Majeste Imperiale, j’ai cru devoir exposer, comme un exemple de la conduite peu conséquente du comte Lewachoff le[11] dans un office que j’adresse en męme temps au ministre de la guerre pour ętre soumis a Votre Majeste Imperiale, en la suppliant de daigner porter son attention a cette affaire, toute puerille qu’elle est. J’ai l’honneur d’ętre de Votre Majesté Impériale le trčs soumis sujet prince Sacken.
О проекте
О подписке