Глава вторая
«Театраловедческий» выпускник

Здесь, в пыльном институтском коридоре, разворачивается последняя страница повести, и я говорю о ней, потому что всякое начало есть вместе с тем конец чего-то предыдущего…

Д.М. Балашов, повесть Культпросветработа

1. Защита диплома. Распределение в Кириллов. 2. Свадьба с Людмилой Сергеевной Шапошниковой. 3. Письмо матери. 4. Кириллов. 5. Кирилловские разочарования. 6. План «культпросветработы». 7. Аксенов и Балашов. «Коллеги» и «Культпросветшкола». 8. Кирилловская инсценировка. 9. Бегство из Кириллова

Юношеская решительность и бескомпромиссность Дмитрия Михайловича Балашова чувствуются не только на фотографиях той поры, но и в его дипломной работе «Борьба Щедрина с либеральной и реакционной драматургией за демократизм и реализм искусства русского театра (в 60-х, 70-х и начале 80-х годов)», которую он защитил в 1950 году.

И хотя Балашов предупреждает, что «настоящая дипломная работа преследует скромную цель первичной систематизации части эстетических высказываний Щедрина (разумеется, далеко не по всем вопросам), в приложении к театру, исходя из общей главной идеи его критической деятельности»^[21], но сам он так не считал и вкладывал в свою работу гораздо больше жара души, чем требуется для компилятивно-реферативной работы.

На фотографии того времени он запечатлен с томом из собрания сочинений Салтыкова-Щедрина. Вид такой, будто дипломант Балашов вычитал у Салтыкова-Щедрина что-то такое, чего еще никто не знает.

В тексте диплома, впрочем, это сокровенное знание Балашову обнаружить не удалось.

К счастью.

Ибо в противном случае неизбежно возникли бы проблемы.

А так Дмитрий Михайлович благополучно защитился, и в начале лета 1950 года получил диплом «театраловедческого» факультета.

1

«Так подошла судьба.

Он встал. Тяжелые портьеры директорского кабинета… Внимательные глаза членов комиссии.

Кресло было чрезмерно низким… он опускался, опускался, наконец, утонул, расставленные локти лезли к ушам. Настоящая трагедия понять, что ты смешон в такую минуту!

Как слабы его доводы, что это он говорит такое?

– Вы хотите остаться в Ленинграде?

– Нет! (О нет! Это позор, позор!) Вслух – Вы меня не так поняли (кажется, краснею) Это…

Сошлись на Вологде.

За дверями только начал понимать, что не узнал ничего, даже адреса школы. Впрочем, адрес тут же написан.

Город Кириллов…

– Покажи, это где?

– Где?

Он и сам не знал…»

2

Так описал Дмитрий Михайлович в повести «Культпросветшкола»^[22] начало своей самостоятельной жизни.

«В те годы всех окончивших обязательно распределяли, как правило, вне Ленинграда, – подтверждает это в своих воспоминаниях его брат. – Но можно было и выбирать себе что-то получше, поинтереснее, поближе к городу… Но Дмитрий выбрал самый трудный вариант. По своим идейным соображениям он решил поехать на русский север, чтобы учить русских крестьянских детей высокой культуре. И получил направление в Вологодскую областную культпросветшколу, которая располагалась в городе Кириллове, приступив к работе в сентябре 1950 года.

Надо сказать, что начинать самостоятельную жизнь, без мамы, было ему необычно и страшновато. И он срочно женился на своей же сокурснице Шапошниковой. Им обоим дали направление в Кириллов, но та испугалась самостоятельности еще больше и уехала к своим родителям. Так этот брак ничем не закончился».

Свадьба с Людмилой Сергеевной Шапошниковой тоже описана в «Культпросветшколе».

«Лето в тот год стояло душное, жаркое. Бессмысленная беготня по городу и нерешенность собственной судьбы измучила до предела.

На улицах рыли траншеи, проводили газ, кучки любопытных терпеливо наблюдали умную работу машин.

Красота города меркла под слоем пыли.

Свадьбу праздновали скромно – не было денег».

А потом сразу: «Сергей не знал своего сердца»…

Сергей – это герой повести.

Вернее, это псевдоним Дмитрия Балашова в «Культпросветшколе».

3

Под своим именем Дмитрий Михайлович Балашов предстает в письмах-дневниках матери, написанных в 1950 году.

«24 августа 1950 года.

Здравствуй мама! Долго колебался, наконец, решил – буду писать дневник в письмах тебе. Это жестоко, пожалуй… (уж не бросить ли эту затею??) что ты будешь воспринимать всерьез все скачки моего настроения… Но писать дневник особо и письма тебе особо – вряд ли справлюсь. А так ты будешь всю мою жизнь видеть и давать полезные советы. Итак – изобразим Руссо – обстановка соответствует.

В Череповец доехал легко и без приключений. Со мною в купе ехал симпатичный лейтенант с молодой женою – мы разговорились, я услышал много интересного от него.

Утром в пять часов – Череповец. Лейтенант сердечно пожал мне руку, пожелал удачи.

Я выгрузился, сдал вещи в камеру хранения и пошел на пристань. Пароход – 18 часов. Или вечером ехать с Белозерским пароходом и от Гориц добираться 8 километров незнамо как. Решил ждать.

Череповец унылый деревянный город. Есть, конечно, и каменные дома. Домики чаще двухэтажные, обшиты тесом, резьба прорезная, узоры плохи – мещанство. Впечатление – отсутствие стиля. Хороши лишь ворота. Они все одностильны, при этом нет двух одинаковых…

За два дня измучился. Цены на рынке – Ленинград в воскресенье. Молоко 3 р. 30 к. Прочее по соответствию…

Шексна красивая, широкая река в холмистых, большей частью низких берегах. У Череповца в Неву шириной, если не более.

Пароход удобный большой для реки. Вещи к пристани я перевез на автобусе за четыре рубля. Возчик на тележке предлагал перевезти за 20 руб. Погрузился в третий класс – самый удобный кстати. Отплыли в семь часов вечера. Быстро стемнело. Солнце легло на далекий лес, стало погружаться, погружаться, мы уходили от него, и перед носом парохода уже подымалась глубокая синь. Наконец – солнце скрылось за мысом и больше не появлялось.

Люди едут всякие, но городского хулиганья и пижонов – нет совсем. Народ хороший. На «о» говорят уже в Череповце…

Утром я умылся, надел костюм. Шексна стала совсем узенькой – едва втрое-вчетверо шире Сестры. Да и того нет. Берег низкий, лесистый. По самому берегу кое-где покосы…

Деревушки бедные, резьбы нет – ни одной церковки нет тоже – а я надеялся.

Встречаются шлюзы…»^[23]

4

Помимо широко известных исторических романов Дмитрий Михайлович Балашов написал множество путевых очерков, достаточно подробно рассказал читателям, что и где он видел, но кажется, ни одному путешествию, ни одному городу мира не посвятил столько текста, как описанию прибытия в Кириллов 25 августа 1950 года.

«Череповец. Пристань. Дух пристани. Тишина. Спокойствие.

Прогулка за город. Заросли ольхи.

Раскаленные от зноя желтые муравьи. Вышка. Погладил рукою сухое дерево.

Ветерок. Никак не мог согреться. Было одиноко и тоскливо.

Пароход. Закат солнца. Ровный стук машины.

Утром шлюзы. Озеро.

Подъезд к Кириллову. Пароход, разрезая зеленые волны, шел к берегу.

Сергей в костюме. Берег. Жара»^[24].

«На маленькой станции было пустынно и зябко. Густой, молочный туман висел в воздухе и, казалось, нет ничего кругом, кроме смутных очертаний товарной платформы, заставленной посредине какими-то ящиками.

Спрыгнув на сырой хрустнувший под ногами песок, Володя всей грудью ощутил пронзительно-свежий запах осеннего леса, а затем, когда поезд, негромко посвистав, ушел в туман, оставив его в одиночестве, так же остро ощутил тишину»^[25].

«Кириллов меньше Сестрорецка вдвое.

Это большое село, есть несколько каменных домов, разбросанных возле центра. Монастырь на берегу озера. В нем много чего помещается. Кстати – общежитие школы.

Но сама школа в особом здании в городе. Я прошел по деревянным мосткам, отыскал дом, вошел, встретил Кашину Ольгу Васильевну – она меня узнала. Я только увидел, что, будто знакомое лицо, догадался, что это она»^[26].

5

Но иначе и быть не могло…

Впервые 25 августа 1950 года предстает Дмитрий Михайлович Балашов не Дюкой Гипси-Хипсеем, опекаемым заботливой мамой и памятью о таком чудаковатом, но таком увлеченно-талантливом отце, а самостоятельным человеком, приехавшим в русский городок, чтобы поднять на должную высоту здешнюю культуру.

Задача ответственная, ответственное и отношение героя, принесшего сюда высокую культуру.

И хотя на улице невыносимая жара, но герой в костюме.

Иначе нельзя. Таким – строго и безукоризненно одетым должен он предстать не только перед своими будущими учениками, коллегами и начальством, а перед самой Россией, встречи с которой так ждала его душа.

 
Но сразу возникает некий диссонанс.
Ну, точь-в-точь, как в былине…
Приехал Дюк во столен Киев-град,
А едет прешпехтами торговыми,
А все тут купцы да и дивуются:
«Век-то этого молодца не видано».
Ины говорят: «Так ведь и видано.
И наш Чурилушка щапливее,
Наш Чурила щегольливее».
 

Вот и тут, в Кириллове одни дивовались на высокую культуру, которую юный выпускник «театраловедческого» факультета принес в их город, другие, вздыхая, вспоминали, что уже были в монастырской культпросветшколе такие «чурилушки»…

А с культурой – выпускник «театраловедческого» факультета это сразу просек! – дела обстояли весьма и весьма неблагополучно. Коллеги-учителя, озабоченные заготовкой дров на зиму и другими хозяйственными нуждами, пропадали на своих огородах. Опереться в продвижении культуры в народные массы было не на кого, да и администрация в лице директора училища, товарища Калинина, оказалась при ближайшем рассмотрении малоквалифицированной, и вообще – не очень-то расположенной к культуре.

«Вхожу. Полный человек, волосы слегка вьются, чуб вздыбленный, лицо широкое, улыбающееся.

– Здравствуйте.

– Вы Балашов Дмитрий Михайлович? Ну, как вас встретили? Нет? – ударил по звонку. Вбежала Ольга Васильевна. – Что же это вы не встретили Дмитрия Михайловича? Я же вас посылал?

Говорит добродушно, но чувствуется власть.

Я объяснил, что ждал у сходен. Они меня не видели.

– Надо же было сообразить, что человек жить переезжает, значит с вещами. Эх вы, не догадались, не догадались. Ну, как, Дмитрий Михайлович, вы вдвоем?

– Нет один, – объясняю я. – <Жена> заболела, искупалась.

Подал диплом и назначение.

– Это потом, сперва надо вам квартиру устроить.

Все же минут через пять среди разговора как бы ненароком посмотрел и то и то.

– Ну, пойдемте, Дмитрий Михайлович!

Когда выходили, Ольга Васильевна напомнила директору:

– Павел Федорович, так сегодня к нам?

– Не знаю, не знаю, как уж Лидия Ивановна… Ты с ней говорила?

– Да она говорит, как вы, Павел Федорович.