Опознание Никита все же произвел. Взглянул на Олега, накрытого белой простыней, признал в нем того человека, кого всего несколько месяцев назад узнал как своего отца, подписал соответствующие бумаги. На тот момент он просто не мог задавать вопросы, выслушивать детали и подробности того, что случилось с отцом. Вообще был не в состоянии общаться с кем бы то ни было. Следователь к его состоянию отнесся с пониманием. Наверное, ему не раз приходилось наблюдать подобное, поэтому он и не возмущался. Велел прийти в отдел завтра и даже на машине до дома подбросить предложил. Никита отказался. Отбрехался тем, что хочет побыть один, разобраться в своих ощущениях. Все-таки отцом ему Олег был всего несколько месяцев. По большому счету его смерть никак на жизни Никиты не должна отразиться. Подумаешь, все вернется на круги своя, на период «до отца». Следователь не настаивал, отпустил парнишку с миром. Никита пробежался быстрой рысцой от морга до набережной, но разве это прогулка? Слово «прогулка» подразумевает под собой нечто иное. Красивое место, приятная компания. Все неспешно, тепло и празднично. Но и домой ему идти в таком состоянии совершенно противопоказано. Там мать, а вместе с ней расспросы и неуместное любопытство.

«Матери еще как-то сообщить придется. – Никита мысленно застонал. Мучительно думать о том, как сказать родительнице, что ее калым накрылся, и при этом не возненавидеть за то выражение, которое наверняка появится на ее лице. – Нет, сегодня ничего говорить не буду. Не буду, и точка», – решил он.

Но сказать пришлось. Мать сразу поняла, что у сына неприятности, так что отнекиваться смысла не было. Какой бы черствой и безответственной ее не считали окружающие, но настроение сына она угадывала безошибочно. Да, она могла быть грубой, неприятно безбашенной, но если у Никиты возникали настоящие неприятности, она никогда не усугубляла ситуацию ворчанием или нравоучениями. В такие минуты она становилась обычной, почти нормальной мамой. Садилась возле сына, прижимала его голову к своему костлявому плечу и гладила по волосам до тех пор, пока его плечи не расслаблялись, дыхание не становилось ровным, а дурные мысли не улетучивались из головы раз и навсегда. Вот такой вот парадокс.

Весь вечер мать просидела тихо, как мышь, а наутро завела свою песню: и как же ей снова не повезло, да как же жизнь несправедлива. Только стала компенсацию получать за то, что столько лет одна на горбу сына тянула, как злодейка-судьба взяла и забрала кормильца. Попричитала, поохала, и давай Никиту пытать, что да как с его новоявленным отцом приключилось, с чего это он вдруг решил на себя руки наложить. Причем вопросы задавала все дельные. Никите и самому хотелось бы узнать на них ответы. Интересовало мать все: начиная со способа самоубийства и заканчивая наличием завещания со стороны Паршина. Слово «самоубийство» она произносила легко, гораздо легче, чем Никита его воспринимал. А что тут такого? Устал человек, решил разом избавиться от всех проблем. Глупо? Глупо, но действенно.

Слушая мать, Никита все больше погружался в свои собственные мысли. Где нашли отца? Почему он был в том злополучном гараже в такой поздний час? И почему, если это действительно акт суицида, не сделать этого дома? У Олега своя квартира, не арендованная, за наличку купленная. Так зачем надо было снимать гараж? Странно это. В гараже он мог провисеть очень долго. Пока запах не пойдет. А в квартире консьерж. В его обязанности входит дважды за дежурство этажи обходить и мусор собирать. Оставил дверь открытой, консьерж обязательно на это внимание обратит. Все лучше, чем в собственные кроссовки зловонной жижей стечь. Так хоть похоронить по-человечески смогут.

Но следователь сказал, что Олег совершил акт суицида в арендованном помещении гаражного кооператива. До тех пор, пока не пришел к следователю, Никита был уверен, что отец повесился. Накинул петлю на шею и с табурета шагнул. Оказалось, что умер он от отравления угарным газом. Лежал возле выхлопной трубы, прямо под машиной. Услышав это, Никита как-то сразу решил для себя: из жизни отец ушел не добровольно, ему помогли, и тут же выложил свои предположения следователю.

Тот сначала вежливо объяснял, что нет ни одной причины так думать. Следов насильственных действий на теле умершего нет. Следов пребывания в гараже посторонних – тоже. Опрос соседей никакой конкретики не дал, да следователь не особо на это и надеялся. По документам аренды Паршин снял помещение за день до смерти, ни с кем из соседей познакомиться не успел. Его даже не видел никто ни разу. И потом, по статистике, водители личного автотранспорта, решив свести счеты с жизнью, выбирают именно такой способ. Завел движок, прикрыл дверь гаража и можешь считать, что дело в шляпе. Ни боли, ни страха, ни времени на то, чтобы передумать. Уснул, и все.

А звонки? Так мало ли людей со своими коллегами или друзьями ссорится? Повздорили мужики, что-то не поделили и начали друг другу нервы трепать. Того, что слышал Никита, для обвинения в предумышленном убийстве маловато будет.

И все же Никита был уверен: Олег сам на себя руки не накладывал. И эта уверенность буквально сводила его с ума. Целый месяц он ходил сам не свой. Целый месяц перебирал в памяти каждый разговор отца с неизвестным, который от него явно чего-то требовал и угрожал не в шутку. Он еще раза три к следователю ходил, пытался убедить его, что в смерти Олега не все так просто, как кажется на первый взгляд. Но все безрезультатно. Тот его выслушивал, неизменно вежливо выкладывал перед ним факты и выпроваживал восвояси.

На прошлой неделе Дед не выдержал. Подкараулил Никиту после смены, отвел в сторонку и велел выкладывать все начистоту. Никита отнекивался, сколько мог. Ему не хотелось, чтобы еще и на работе его за параноика держали, но Дед сердито фыркнул и заявил: или рассказываешь правду, отчего места себе три недели не находишь, или пойду к Коляну Степанычу и потребую, чтобы до работы тебя не допускал, пока ты в таком состоянии. Никита взбрыкнул было, мол, за что допуска лишать, он разве плохо со своими обязанностями справляется? А тот напрямик: три дня назад чуть движок из-за Никиты не запороли, потому как недоработал, болты не дотянул. Хорошо он, Дед, проконтролировать решил.

Никите на это и сказать нечего. Был косяк. Он еще с минуту упрямился, а потом подумал: почему бы и нет? Дед не из болтливых, в чужие уши секреты не льет. И выложил все. И про странные звонки, и про скандальный разговор всего за несколько дней до смерти Олега, и про свои подозрения. И даже на следователя пожаловался, что тот доводов Никиты слышать не желает. Дед переубеждать его не стал, присел на деревянный ящик возле входной двери, вытащил из кармана неизменную беломорину, помял пальцами, прикурил. И выдал дельный совет: тебе, говорит, надо на Петровку идти. Есть там такой опер, Лев Гуров, к нему и обращайся. Он хоть и погоны полковничьи носит, но нос от таких, как мы с тобой, не воротит. И вообще мужик толковый, если кто и сможет в этой мутатени разобраться, так это Гуров.

Никита совет выслушал, на заметку взял, но с визитом в Главное управление МВД не спешил. Кто он такой, чтобы полковник на него свое время тратил? Еще и аргументы в пользу Никитиной версии совсем хлипкие, с такими на Петровку не сунешься. Да и не пустят его к полковнику. Начнут «завтраками» кормить или лапшу на уши вешать, что, мол, на месте полковника нет. Походит Никита, походит, да и забьет на это дело.

Но дни шли, а лучше ему не становилось. Спать он совсем перестал, а если и задремлет в полном изнеможении, то всю ночь сны про отца видит. А тот вроде как осуждает Никиту. Что же ты, сынок, настоять на своем не можешь? Я ведь тебе не чужой. Неужели позволишь, чтобы эта мразь спокойно землю топтала, когда я в сырой земле гнию? Нехорошо это, ох, нехорошо. Будь я на твоем месте, кровью умыться твоего обидчика заставил бы.

Ледяной поток из душевой лейки прервал мысль. Никита открыл глаза и отскочил в сторону. «Вот черт, снова это! Всю воду горячую вылил. Не хватало еще простудиться. Сколько же я здесь простоял?» Он завинтил кран, потянул с крючка полотенце, обмотал его вокруг талии и пошлепал босыми ногами в раздевалку. Там уже никого не осталось. Ну, почти никого. У выхода, привалившись к стене, стоял Дед. Никита сделал вид, что не замечает его. Насухо вытерся, натянул нижнее белье, взял в руки брюки. Дед дождался, пока он полностью оделся, и только после этого заговорил:

– К Гурову ходил?

– Времени не было, дядь Паш, – делая вид, что жутко занят, бросил через плечо Никита.

– Врешь! – спокойно произнес Дед. – Не ходил ты к нему, потому что и не собирался. Небось думаешь, что и он тебя слушать не станет, вот и не идешь.

– А что, нет? Разве я не прав? Можно подумать, он только меня и ждет!

– Может, и не станет. Поначалу. А ты убеди. Подай свою историю так, чтобы не смог он отказать. На жалость не дави – это последнее дело. И гонор не показывай, его и так издалека видать. Будь упорным, и все получится. Ясно тебе?

– Ясно, – хмуро кивнул Никита. – Будет время – схожу.

– Сейчас самое время, – взглянул на часы Дед. – Это мы освободились пораньше, а у оперов еще самая страда. Так что дуй-ка ты на Петровку и без согласия Гурова не возвращайся!

– А работать кто будет? – Никита предпринял еще одну попытку отмазаться.

– Ничего, насчет работы не беспокойся. Я тебя прикрою. Надо будет, так и в ночь за тебя останусь. Да у тебя сейчас клиентов все равно немного.

– Ладно, дядь Паш, я подумаю.

– Неделю думал, – напомнил Дед. – «Думалка» у тебя, что ли, сломалась? А раз так, считай, я и в этом тебе помог, за тебя все придумал. Как доехать, знаешь?

– Знаю. – Никита подхватил сумку. – Пока, дядь Паш, завтра увидимся.

Он чуть ли не бегом пересек двор, вынырнул на улицу и помчался вдоль проезжей части. Скорость развил приличную, боялся, что Дед за ним погонится. Дед не погнался. Никита добежал до второго перекрестка и остановился перед светофором, ожидая, когда тот загорится зеленым. «Может, и правда сходить? – мелькнула мысль. – Ведь не прибьют же меня там? Ну, отфутболят, так что с того? Не в первый раз, да и не в последний».

Он злился на Деда, который вновь поселил в его душе надежду, и в то же время был ему благодарен. Сомневаться и робеть, по мнению Деда, – это нормально. Ничего не предпринимать из-за сомнений и робости – вот это уже дерьмово. В какой-то степени Никита был с ним согласен. Человек должен преодолевать трудности, искоренять эти качества в себе. Особенно если он мужчина. А Никита считал себя мужчиной. Наконец зажегся зеленый, но дорогу Никита переходить не стал. Вместо этого дошел до автобусной остановки, дождался нужного маршрута и отправился на Петровку.