– Эх, сударь! Не в обиду им будь сказано, ученые доктора не знают, как простого человека лечить. Уж я к старухе ходил. Старуха меня растирала и горшок накидывала – и то не помогло. У нас старуха хорошая. Уж ежели старуха не помогла, так где же им-то помочь!

– Вот видите! – кивнул доктор на егеря. – У нас с ним разговоров-то насчет медицины было да и перебыло. Ну, ступай, Холоднов, и хлопочи насчет яиц и грибов. Аякс! Фю-ю! – свистнул доктор собаку.

– Да здесь он, здесь. Вон с моей собакой нюхается, – указал охотник, одетый тирольским стрелком. – Две собаки и два охотника… – прибавил он. – А как будет, если мы утку увидим? Кому стрелять?

– Утка не бывает одна. Их всегда несколько вместе. Вместе и выстрелим. Что убьем, то поделим, – отвечал доктор.

– А одну утку убьем?

– Ну, чья собака принесет – того и утка. Да я, батенька, не из-за дичи. Бог с ней, с дичью. Будет утка – вы ее и берите себе. Я даже не люблю диких уток. То ли дело хорошая доморощенная утка да с груздем.

– Однако вы, доктор, большой охотник до жирного.

– Грешный человек – люблю. Вот оттого-то меня и разносит. Но при моционе – ничего.

– Напрасно вы грибов-то да яичницу заказали Холоднову. У меня привезены с собой ветчина и отличные сосиски.

– Мы и ветчины с сосисками… Доброму вору все впору. Я два-то часа проброжу по болоту, сгоню с себя семь потов, так вернусь как крокодил голодный.

– Нет, я к тому, что грибы в сметане, ветчина, сосиски – все на подбор труднопереваримое.

– У меня есть с собой отличное топливо для усиления варки желудка. – Доктор ударил себя по фляжке.

– И у меня две бутылки мадеры в охотничьей избе осталось, – сказал охотник, одетый тирольским стрелком.

– Так чего ж вы хотите! При такой усиленной топке мы топор переварим.

– У вас настой какой-нибудь во фляжке?

– От семи болезней, как говорит мой один знакомый купец. Про средневековой жизненный эликсир слыхали? Так вот это он самый и есть.

– Нет, в самом деле, какая у вас настойка?

– Все тут. Тут и ипекакуана, тут и трефоль, и александрийский лист, и мята, и полынь. Знакомому калашниковскому купцу я этот настой прописал, так он и сам, и вся его семья от всех болезней им лечатся. А вы зачем?.. – Да так… – улыбнулся охотник, одетый тирольским стрелком, и спросил: – Вы мне скажите: от изжоги он помогает?

– В лучшем виде.

– Ну, так вот я давеча, приехав в охотничий дом, напился чаю с топлеными сливками, и мне что-то не то жжет, не то мутит.

– Так вы бы давно сказали! – воскликнул доктор, хватаясь за фляжку у пояса. – Садитесь. Сейчас я вам отпущу дозу. Садитесь на пенек. Вон пень.

– Да я и так.

– Садитесь, говорю вам. Я и сам сяду на кочку. Стоя нельзя. Никакого действия не будет иметь.

– А закусить есть чем? У меня ничего с собой нет. Я все в охотничьем доме оставил.

– А вот березовым листом. А не листом, так вон куст брусники виднеется. Пейте…

Доктор протянул стаканчик, наполненный из фляжки. Охотник, одетый тирольским стрелком, выпил.

– Ну, что чувствуете? – спрашивал доктор, наливая и себе стаканчик.

– Да пока еще ничего не чувствую.

– А вот сейчас почувствуете и велию радость, и взыграние сердца. Шестьдесят градусов, батенька, в лекарстве-то. Ваше здоровье!

Доктор выпил, сморщился, крякнул и прибавил:

– Закусывайте березовым листом-то, закусывайте.

– Нет, уж я лучше брусникой, – потянулся к кусту брусники охотник, одетый тирольским стрелком.

– А я так листиком… Не вредит. Пожую и сплюну. Ну, теперь на привале скрутить папироску, закурить, да и айда прямо на болото, – сказал доктор, вытаскивая из кармана табачницу.

3

Доктор и охотник, одетый тирольским стрелком, уже около часа бродили по кочковатому болоту, поросшему лозняком и ракитой. Попадались и оазисы осинового молодятника, перемешанного с мелким березняком. В сумках охотников по части добычи лежали только по три красных гриба. Доктор выпустил два заряда, якобы в ястреба, носившегося над их головами, и, разумеется, не попал.

– Вредная хищная птица. Она дичь распугивает. Надо ее уничтожать, – сказал он.

– Только это не ястреб был, – возразил товарищ.

– А кто же?

– Да так, какая-то птица. Ну, вот… Будто я по полету не знаю. Одно только, что очень уж он высоко летел. На таком расстоянии, само собой, убить трудно, но все-таки я его задел. Вы заметили, как он перекувырнулся в воздухе, изменил полет и стал опускаться?

– Да что вы! Ничего подобного не было.

– Ну, значит, вы плохо глядели. Да и где вам было видеть! Вы в это время свою собаку свистали. Нет-с, это ястреб, и большой ястреб. Я уж к ним в Тверской губернии пригляделся, когда стоял там с полком. Прехитрая птица. А видели, как он нападает на добычу? Словно упадет на птицу. Как камень упадет. Нет, это ястреб был. – Ну, будь по-вашему, – улыбнулся охотник, одетый тирольским стрелком.

– Да что вы словно ребенка меня утешаете. Конечно же, ястреб. Скажу вам более. По полету было заметно, что он сильно ранен и ему уж не жить. Наверное, где-нибудь околеет. Я уверен, что ежели нам пройти вон в ту сторону и побродить часок, то наши собаки даже найдут его.

– Ну, полноте.

– Хотите пари держать, что найдут? – воскликнул доктор. – Положительно где-нибудь в кустах околевает. – Ну, что за пари!

– Ага, боитесь! А я бы в лучшем виде на три рубля пари подержал.

Пауза. Прошли молча с четверть версты. Охотник, одетый тирольским стрелком, нашел еще красный гриб и спрятал его в сумку.

– А ведь нет дичи-то. Егерь прав, что сюда, вскоре после воскресенья, нельзя ездить. Воскресные охотники все распугают. Вчера воскресенье, и здесь, говорят, было такое сборище, что страсть, – сказал он.

– А все-таки я рад, что поразмялся и пропотел, – отвечал доктор. – И, наконец, все-таки не без дела. Я вредную птицу уничтожил.

– Опять про ястреба?

– А вы все сомневаетесь? Удивительно странный человек.

– Ну хорошо, хорошо. Чем бы дитя ни тешилось… Все-таки вы постреляли, ружье попробовали, а я и того нет.

– Так кто ж вам мешает! Жарьте в ворон. Тоже вредные птицы для дичи. Вы знаете, сколько они мелких выводков уничтожают! Вон две вороны. Стреляйте.

– Ну, что! Не стоит. Нет, я думаю здесь голубиную садку устроить… Сговориться человекам десяти, привезти голубей из города и устроить стрельбу в голубей на призы. Это очень интересно. Десять человек по десяти рублей сложатся – сто рублей. Половину на призы, половину на пирушку. А ежели набрать пятнадцать человек, то ведь сто пятьдесят рублей образуется. Нет, право, и устрою… Я сегодня же составлю подписной лист и передам его егерю. Вы подпишетесь?

– Смотрите, смотрите… Ваша собака стойку делает! – воскликнул доктор.

– Ах да… Действительно. Наконец-то кое-что попалось.

– Тише говорите.

Охотники приготовились и взяли ружья наперевес.

– Кому стрелять? – шепотом спросил охотник, одетый тирольским стрелком.

– Да уж стреляйте вы. Ваша собака стойку делает.

– Мне не хочется вас-то обидеть. Давайте уж вместе стрелять. Стреляйте и вы… Однако что же это?.. Смотрите, она уже что-то нюхает в кустах. Нет, это не дичь. – Нет ли барсуковой норы? Осторожнее, осторожнее подходите.

– Да я и так осторожно.

Охотники тихо приблизились к кустам ракитника и раздвинули ветви. В кустах лежал вниз лицом мужик.

– Фу ты, пропасть! Ну, дичь! – воскликнул доктор.

– Мертвый или пьяный? Смотрите, он не дышит. Это мертвый, – сказал охотник, одетый тирольским стрелком, и тронул мужика ногой в бок.

Мужик пошевелил рукой.

– Пьяный, должно быть, – отвечал доктор, наклонился над мужиком, потряс его за руку и крикнул: – Почтенный! Ты чего тут?

– Постой… Не замай… – послышался отклик.

– Вставай! Нечего тебе тут валяться на сырой земле. Еще простудишься.

Мужика начали расталкивать. Он приподнялся, посоловелыми глазами посмотрел на охотников и стал почесывать у пазухи. Через минуту он зевнул и проговорил:

– Где купец-то?

– Какой купец? – спросил доктор.

– Да наш купец… Купец Аникий Митрофаныч. Фу ты, пропасть! Да как же это я заснул-то? Повел я утречком Аникия Митрофаныча в Калиново к бабенке тут одной… Вы, господа, его ищете, что ли? Аникия Митрофаныча?

– Ничего мы не ищем. Мы охотимся, ну а наша собака и нашла тебя.

– О-хо-хо-хо! – зевал мужик. – Как же это я уснул-то? Вы из Зеленова?

– Да, из Зеленова.

– И я зеленовский. Ах ты, шут! Да где же купец-то?

– Никакого мы купца не знаем. А вот нашли тебя и думали, что ты мертвый.

– Зачем мертвым быть! Мы сегодня рано утречком с купцом загуляли, да и с вечера были хвативши. Купец ваш же, охотник. Он тут с субботы чертит. Хороший купец, ласковый… «Все, – говорит, – мужской пол да мужской пол, а мне, – говорит, – с мужским полом пить надоело и скучно. Приведи, – говорит, – ты меня к такой бабе, которая бы разговорить меня могла». Тьфу! Одолжите, господин, окурочка покурить.

Доктор дал. Мужик затянулся окурком, хотел подняться, но не удержался на ногах и опять упал в кусты. – Вот как разлежался! Ведь это земля меня притягивает, – пробормотал он. – Тьфу! Неужто купец-то ушел? «Желаю, – говорит, – видеть бабу, которая бы меня разговорила…» Ваш же, охотник… Ну, у нас есть такая баба в Калиновке… Василиса Андреевна… Повел я его к ней… Сели тут, выпили…

– Пойдемте, доктор… Ну его… – сказал охотник, одетый тирольским стрелком.

– Постойте… Погодите, Викентий Павлыч… А молодая и красивая эта баба? – заинтересовался доктор.

– Ах, бабник, бабник! Пойдемте.

– Погодите. Красивая эта баба?

– Да уж баба – одно слово – мое почтение! Самая веселая. Ты ей слово, а она – десять. И песни петь горазда. Ах, купец, купец! Тьфу!

– Постой. Далеко эта баба живет?

– Вдова-то? Василиса-то Андреевна?.. Мы где теперича, барин, будем?

– Да мы на Разваловом болоте.

– На Разваловом болоте? Ну, так вот тут сейчас…

– Можешь ты нас к этой бабе проводить?

– Полноте, доктор, бросьте… – останавливал охотник, одетый тирольским стрелком.

– Отчего же не пройтиться? По крайности увидим, какая тут дичь есть, которая может купца от скуки разговорить. Можешь ты, говорю, проводить нас к этой бабе? – спрашивал мужика доктор.

– Могу, ваше сиятельство, в лучшем виде могу.

– Ну, веди.

Мужик поднялся и, шатаясь, повел охотников.

– Оставьте, доктор… Ну, что вам за охота! – все еще отговаривал доктора товарищ.

– Нравы хочу наблюдать. У этой бабы чаю напиться можно?

– В ведро самовар держит, – отвечал мужик. – Вдова, одно слово – ягода.

– Вот видите, Викентий Павлыч, как хорошо. Чаю напьемся у ней, а поесть пойдем к себе в охотничий дом в Зеленово. Веди, почтенный, веди.

Мужик остановился, поправил шапку и, улыбаясь, сказал:

– Ослаб я, ваша милость, очень… Сильно уж земля к себе притянула – вот ноги и шатаются. Ежели бы нам от вашей чести стаканчик в подкрепление…

– Ну, пей, пей… Вот тебе…

Доктор отвинтил от горла фляжки стаканчик, налил настойки и дал мужику. Мужик выпил.

– Вот за это благодарим покорно. Теперь через это лекарствие мы куда угодно можем живо… Одна нога здесь, другая там.

Мужик повеселел. Доктор и охотник, одетый тирольцем, шли за ним.

4

Полупьяный мужик, спотыкаясь о кочки и гнилые пеньки давно срубленных деревьев, шел впереди охотников и бормотал:

– И куда это купец мой деваться мог, ума не приложу! Пили вместе. Если я был пьян, и он должен быть пьян, коли меня сморило и я уснул в лесу, стало быть, и он должен был уснуть, потому мы с ним душа в душу… Он стаканчик, и я стаканчик. Ах, Аникий Митрофаныч, Аникий Митрофаныч! Вот что, господа честные, ваше благородие… Не завалился ли он как-нибудь в другие кусты? – обратился мужик к следовавшим за ним охотникам. – Меня-то вы нашли и разбудили, а его-то нет. – Веди, веди. Показывай, где твоя магическая баба Василиса Андреевна, которая от тоски разговорить может, – сказал доктор.

– Бабу мы найдем, насчет этого будьте покойны… А вот Аникия-то Митрофаныча больно жаль. И наверное, он, сердечный, где-нибудь в кустах.

– Да Аникий-то Митрофаныч твой из гостинодворов, что ли? – спросил мужика охотник, одетый тирольским стрелком.

– Во, во, во… Красным товаром в рынке торгует.

– Ну так успокойся. Он уже давным-давно около охотничьей избы соседских кур стреляет. Мне давеча про него наш Егор Холоднов сказывал.

– Ну?! – протянул мужик. – Как же он меня-то в кустах забыл и один ушел? Ведь друг, первый друг. Ах, Аникий Митрофаныч, Аникий Митрофаныч! А только доложу вам, господа, и душа же человек! Вот душа-то! Себе стаканчик – мне стаканчик; себе бутылку пива – мне бутылку пива. И все в этом направлении.

– Ты к бабе-то веди, а разговаривай поменьше, – перебил мужика доктор.

– Да уж пришли. Чего вести-то? Вон ее изба стоит. Сама она у нас крайняя, и изба у ней крайняя. Так крайняя на деревне и стоит. Вон она…

Мужик покачнулся на ногах, показал на избу, выглядывающую из-за деревьев, и продолжал:

– Сам становой к ней чаю напиться заезжает – вот она баба-то у нас какая! Вон и кузница ейная стоит. Кузнечиха она у нас. Работника-кузнеца держит. Муж-кузнец был и ей кузницу оставил. Дозвольте, господа, папироски? Ужас как томит, не покуривши!

– Вот папироска, только не останавливайся.

– Ну, благодарим покорно. А то спички есть, а папироски нет. Ах, купец, купец! Да неужто уж он на деревне, у охотничьей избы? Вот уха-то! С чего же это я-то так напился и уснул? Постой… Что мы с ним выпили? На деревне рано утречком пиво пили. Потом по холодку пошли… Идем. «Давай, – говорит, – земляк, выпьем». Он три стаканчика, я три стаканчика… Зашел разговор, что люди по-походному коли ежели, то и из берестяного стакана пьют. Пристал ко мне: «Сделай берестяной стакан, желаю из берестяного стакана выпить». Ну, я и сделал бурачок. Он бурачок выпил, я бурачок выпил. Ну а вот дальше не помню. С чего пьяну-то быть? И ума не приложу, с чего!..

– Здесь, что ли, твоя Василиса Андреевна живет?

– Здесь, ваша милость. Сейчас я ей в окошко постучу.

Охотники остановились около исправной одноэтажной избы о четырех окнах по фасаду, крытой тесом. Заметно было некоторое довольство. На окнах виднелись белые коленкоровые занавески на шнурке, а на одном из окон стоял даже алебастровый купидон, опустившийся на одно колено и сложивший на груди руки. Мужик подошел к окну и постучал в него.

– Василиса Андреевна! Дома? Я гостей к тебе на перепутье привел. Хорошие господа, питерские! – крикнул он. – Господа охотники… Отворяй калитку, принимай гостей, ставь самовар.

В окне показалась голова средних лет полной женщины, окутанная расписным шелковым фуляровым платком, и улыбнулась, показав черные зубы.

– Сейчас-сейчас… – заговорила она и отошла от окна.

– Это она сама и есть? – спросил доктор мужика.

– Сама-с, – кивнул тот.

– Так как же ты говорил, что она красивая и молодая? – прибавил шепотом доктор. – Во-первых, баба уже в летах, а во-вторых, и чернозубая.

– Это-то, господин, и хорошо. Это-то купцы и одобряют. Зубы черны, брови белы. Становой к ней чай пить заезжает и завсегда перед ней разные улыбки… Чего вам лучше? Сам становой. А главное, у ней нрав веселый. Хоть ты ее расказни, вот возьми за косу да об пол, и она все будет смеяться и разговор рассыпать.

– И толстая какая!

– Это она с пива. Господа потчуют. Судите сами: сам становой и тот меньше полдюжины не ставит.

– Разочаровались в деревенской красавице? – спросил доктора охотник, одетый тирольским стрелком.

– Да… Но все-таки зайдем к ней… Надо посмотреть хорошенько.

Щелкнул засов калитки, и калитка отворилась. На пороге стояла Василиса Андреевна. Теперь можно было заметить, что она была в ярком зеленом шерстяном платье, очень плохо сшитом. Яркий платок ее был зашпилен под подбородком золотой брошкой, изображавшей стрелу с вставленными в нее несколькими бирюзовыми камушками. На красных руках блестело несколько недорогих перстенечков.

– Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогие, – говорила она, смеясь. – А я слышу, стучат в окошко. Думаю, кто это такой? Не лошадей ли ковать привели? А у меня работник-то сегодня загулявши. Выглядываю в окошко – эво какие лошади! На двух ногах, совсем даже и не похожи. Вот сюда, в горницу, пожалуйте.

– Водка у гостей есть, а ты самовар ставь, Василиса Андреевна, да яичек на закусочку, – говорил мужик, входя в комнату за охотниками.

Комната была оклеена дешевенькими обоями. На стене висела олеография из премии журнала «Нива» – «Спящая царевна». Тут же тикали дешевенькие часы с расписным циферблатом и помещалось зеркало с перекинутым через него полотенцем. На столе, покрытом красной скатертью, стояла лампа. Вторая стена комнаты была заставлена широкой кроватью с горой подушек и взбитой периной, покрытой розовым тканьевым одеялом. В углу образ в ризе и перед ним лампадка.

Охотники, озирая комнату, сели на стулья. Хозяйка удалилась в смежную комнату. Мужик последовал за ней. Слышно было, как он говорил ей:

– Магарыч с тебя – двугривенный деньгами и поднести обязана.

– Да ладно, ладно, – отвечала она шепотом. – А только ты скажи господам, что меньше как за рубль я их чаем поить не стану. А ежели яиц, то у меня тоже меньше как за рубль десяток яиц нет.

– Заплатят, заплатят. Ты улыбки-то только делай повеселей. Господа хорошие, господа первый сорт, – отвечал мужик.

Охотники слышали все это. Доктор подмигнул товарищу и произнес:

– Вот она, подгородная-то деревня! Умеют пользоваться.

В смежной комнате загремела самоварная труба. Мужик вышел оттуда, уже что-то прожевывая.

5

Охотники сидели на жестком клеенчатом диване и в ожидании чая покуривали папиросы. Охотник, около которого лежала форменная фуражка военного доктора, кивал на кровать с взбитым пуховиком и грудою подушек и, улыбаясь, говорил охотнику, одетому тирольским стрелком:

– Мягко же спит здешняя хозяйка дома.