Перепела

Из ольховой заросли на дорогу, ведущую по топкому месту и сплошь изрытую колесами, вышли егерь Холоднов и охотник, коренастый маленький человек с подстриженной бородкой, в порыжелой пиджачной парочке и обыкновенной городской фуражке, которую так любят петербургские дворники и мелкие приказчики. Охотник был весь в грязи. Сапоги, затянутые выше колен ремнями, были мокры, и к ним прилипли целые комки болотного ила. Разумеется, у пояса неизбежная фляжка. Через плечо на зеленой тесьме двустволка хорошая и у пустого ягдташа дикая утка, привешенная за ноги. И егерь, и охотник были с раскрасневшимися лицами и отирали пот платками. Охотник особенно усердно утюжил себе платком и лицо, и шею на затылке и под бородой. Бежала собака, обнюхивая кочки. Охотник говорил:

– Намучились на сто рублей, а дичи и на двугривенный не несем.

– Утку убили, ваша милость, так чего ж вам еще! – отвечал егерь.

– Что утку! Эту утку по-настоящему и есть-то нельзя. От нее рыбой пахнет.

– В квасу настоящим манером вымочить, так все-таки жаркое. Суховато будет, но есть можно.

– Этой утки нам и не попахнет. У меня ceмейство-то сам-шесть. Жена, мать-старуха, трое ребятишек.

– Вторая бы утка была, да вот собака-то ваша…

– Да, да… Воды, подлая, страсть как боится. В воду, хоть ты ее зарежь, не пойдет. Еще если так вот, что только по брюхо вода – она, анафемская тварь, бегает, а чтобы плыть, когда глубоко, – ни за какие коврижки. Уж сколько я через нее дичи зря потерял.

– Учить надо, сударь.

– А ты вот возьми да и выучи. Я бы тебе за это полдюжины носовых платков из нашей лавки.

– Что ж, выучить можно. А на платках благодарим покорно. Да вот еще что. Все я у вас хотел попросить парусины на штаны. Парусина такая есть крепкая…

– Можно и парусины, только собаку поставь на настоящую точку. Я вот тебе собаку оставлю на недельку. – Собака будет действовать. Это что!.. Мы из нее эту упрямую-то шерсть выколотим.

– Ты мне, Холоднов, так, чтобы уж она и всякие штуки умела. Вон у актера Голубцова собака трель поет, сама у парадной двери в колокольчик зубами звонится, с ружьем на карауле стоит. Чудной пес. Дашь ей, к примеру, кость и только скажешь: «Гамлет… Жид ел». Ни в жизнь не тронет. А у меня что за собака! Три хворостины об нее обломал – не идет в воду за уткой, да и все тут. Так вот, Холоднов, ты уж со всякими штуками ее постарайся обучить.

Егерь гордо посмотрел на охотника и с презрительной улыбкой покачал головой.

– Нет, со штуками я не могу обучать, – дал он ответ.

– Отчего? А еще хвастался, что какой-то знаменитый егерь!

– Сорок пять лет егерем. Тридцать один год господину Расколову выслужил. Спросите старинных охотников – все Холоднова знают. Да вот граф Алексей Павлович Захарин. Впрочем, нет… этот старичок уже померши. Ну, вот еще генерал Панталыков. Этот, должно быть, еще жив, хоть уж и древний старичок. А то их сиятельство Петр Львович Устимович… Этот тоже, надо статься, жив. Они помнят расколовскую охоту, помнят и егеря Холоднова. Они все скажут, какой я егерь.

– Так отчего же ты со штуками пса не хочешь обучить?

– Оттого, ваша милость, что я не умею. Я знаю охотничью собачью науку, знаю, как собаку обучить, чтоб она стойку делала, для охоты была пригодна, а штуки разные, чтобы трель собаке петь и в колокольчик зубами звониться, для охоты не требуются. Зачем для охоты такая собачья музыка?!

– Да просто для удовольствия. Вот гости придут – я сейчас и покажу им, какие штуки моя собака выделывает, – старался пояснить охотник.

– Тогда вы вашу собаку акробату в цирк отдайте, а не егерю, – стоял на своем егерь. – Акробат акробатство знает, он этому самому первый специвалист – вот он и собаку акробатству обучит. А егерь – нет… Егерь не для того существует, чтоб собак в колокольчики звониться приучать. Нет… Насчет этого уж увольте.

В голосе егеря ясно звучала обидчивость. Охотник пристально посмотрел на него и спросил:

– С чего ты обиделся-то?

– Позвольте… Да как же не обидеться-то? Я егерь, настоящий прирожденный егерь, первым господам на охоте служил, а вы вдруг хотите, чтобы я акробатским штукам собаку учил.

– Ничего тут нет обидного.

– Да как же не обидно-то, помилуйте! Ведь вот вы теперича купец и специвалист, чтобы в лавке торговать, а вдруг я вам скажу: иди помойную яму выгребать. Нешто это вам не обидно будет?

– Ну, какое же тут сравнение! Это совсем другая вещь.

– Нет, сударь, как возможно! Совсем то же самое. Зачем я буду супротив своей специвальности? Надо вам собаку на настоящую точку для охоты поставить – я вам поставлю, и собака будет шелковая, а чтобы в колокольчики звониться – нет.

– Да ну тебя! – снисходительно проговорил охотник. – Поставь уж хоть для охоты-то…

– Для охоты могу, а чтобы собака трель пела – увольте. Мало ли какие штуки у иных собаки выделывают! У нас вон ездит адвокат, так у того собака по евонному приказанию водку с блюдечка пьет и потом огурцом соленым закусывает.

– Вот, вот… Об этом тоже я давно воображал… Придут гости…

– Мало ли что вы воображали, а только не охотничье это дело. Собаку я вам обучу охотницкому артикулу, а насчет прочего увольте. Я егерь… Я…

– Да ладно, ладно. Слышу уж… Ну, что с одного заладил! – перебил его охотник.

Минут десять они шли молча и вышли на скошенные овсы. Виднелась уж деревня. Над скошенными овсами целой тучей носились воробьи. Охотник долго следил за ними взором и наконец сказал егерю:

– Холоднов! Я хочу воробьев пострелять.

– Гм… Стреляйте, – улыбнулся тот. – А только какая же это, сударь, охота!

– Отчего же? Та же дичь. За границей их так едят, что в лучшем виде… Да и не за границей… Я сам их ел. Для паштета, так первое дело.

– Не показанная она птица для еды – вот что. А есть такое желание, так стреляйте.

– Да конечно же. Тут уж, брат, без промаха. Одним зарядом можно штук десять положить. Пусть собака их поднимет. Трезор! Пиль! Шерш!

Собака бросилась в овес. Воробьи взвились тучей. Охотник прицелился из ружья. Раздался выстрел, и повалилось несколько воробьев.

– Видишь, как удачно, – сказал охотник, весело улыбаясь.

Снисходительно, как бы с сожалением улыбнулся и егерь.

– Подбирать будете? – спросил он охотника.

– Еще бы. Я их с собой возьму. Все-таки домой явлюсь с дичью. Дома у меня их зажарят.

Охотник и егерь начали подбирать воробьев. Охотник свертывал им головы и клал в ягдташ.

– Смеяться будут домашние-то ваши, когда с воробьями домой приедете, – заметил егерь.

– Ну, вот! Что они, бабы, понимают! Скажу им, что перепела. Так за перепелов и сойдут, – дал ответ охотник.

– На перепелов-то уж вовсе не похоже.

– Я тебе говорю, что они ни уха ни рыла в мелкой дичи не смыслят. Знают глухаря, тетерку, рябчика, а чтобы насчет мелкопитающейся птицы – ни боже мой. Еще несколько выстрелов по воробьям – и охотник с наполовину наполненной сумкой направлялся к деревне. Сзади шел егерь, крутил головой и улыбался.

По болоту

1

Из охотничьей избы вышли на задворок охотник и старик-егерь Холоднов, прошли за калитку плетня, выходящую в поле, и поплелись по задам деревни. Охотник – средних лет мужчина с закругленными усами и наполеоновской бородой – совсем напоминал тирольского стрелка. На нем была надета темно-зеленого поярка тирольская шляпа с пером, серый охотничий, солдатского сукна, жакет с зеленой оторочкой и крупными пуговицами с изображением собачьих голов и высокие сапоги с медными подковками на каблуках. Впереди радостно бежал рыжий сеттер, обнюхивал кочки и кустики и то и дело оборачивался, посматривая на хозяина.

– Так Василий Семеныч вчера был, вчера и уехал? – говорил охотник егерю. – Жалко, жалко, что не подождал меня. А я так рассчитывал с ним встретиться.

– Вчера были, вчера и уехали. Приехали они в субботу с вечера, переночевали, утром побродили по болоту, соскучились и уехали.

– Да что ж он, чудак, меня-то не подождал! Я ведь говорил ему, что приеду. Ну, вчера не мог, задержали, а сегодня все-таки приехал же.

– Не могу знать, Викентий Павлыч… Они об вас вспоминали, но потом соскучились, потребовали тележку и на вечерний поезд…

– Убил он что-нибудь?

– Где убить! Нешто в воскресенье у нас что убьешь? Ни в жизнь ничего не убьешь, коли на одну птицу по три охотника приходится. По воскресеньям все контористы тут, господа адвокаты, немцы – одно слово, все те, кому по будням несвободно. Вы знаете, по воскресеньям наш зеленовский кабак ящиков пять-шесть лишних пива продаст – вот какой съезд бывает.

– Да, да… Это-то, признаться сказать, меня и остановило вчера ехать. То есть оно и задержало меня, но все-таки.

– Как возможно по воскресеньям у нас охотиться! По воскресеньям все равно попусту, по воскресеньям только, будем так говорить, для прокламации охотники едут: во-первых, чтоб моцион сделать, а во-вторых, чтоб пива выпить. Настоящему-то охотнику у нас и в понедельник делать нечего, потому с воскресенья вся дичь распугана, – рассказывал егерь.

– Ну, в понедельник-то еще ничего, – заметил охотник.

– Нет, ваша милость. Ведь они, вот хоть бы эти немцы-контористы, шум-гам в лесу и на болоте делают, ходят по двое да по трое вместе, попусту стреляют, мальчишки деревенские за ними корзинки с пивом таскают. Какая это охота! Это не охота, а безобразие. Опять же, выпьют, сядут на пни и давай свои немецкие песни петь. А птица – она шуму боится, она отлетает. Она после такого переполоха в воскресенье разве-разве к среде на свои любимые места вернется и сядет. В четверг или в пятницу к нам приезжать – вот это настоящее охотницкое дело.

– Так думаешь, что мне сегодня не посчастливится?

– Не думаю, чтобы с хорошей добычей вернулись, – отвечал егерь.

– Я на многое и не рассчитываю, а хоть бы уточек пару.

– Уточек-то, может быть, и порешите. Утка у нас бывает так, что и с другого болота налетает. Ведь эта птица шляющаяся. Она сегодня здесь, завтра там.

– Жаль, жаль, что Василий Семеныч меня не подождал, – твердил охотник. – А я две бутылки хорошей мадеры захватил. Теперь не с кем и выпить будет. Представь себе, мы даже условились и насчет закуски: он решил копченого сига привезти, а я ветчины и сосисок. – Копченый сиг с ними был-с. Копченый сиг и сардинки. Выпили они свою фляжку, скушали сига и сардинки, выспались на сеновале, потом напились чаю и уехали. – Ну, куда я теперь с закусками и с мадерой!.. Одному всего мне не одолеть, запас у меня очень большой. – Да ведь до будущего раза спрятать можно. У нас при охотничьей избе ледник хороший.

– Сосиски не улежат. Ну, вот поди ж ты! А я даже и французской горчицы банку захватил. Кто здесь сегодня из охотников?

– Не ваша компания. Один из немцев остался. Забыли его вчера товарищи. Он на сеновале спал, а они его и забыли. Сегодня проснулся и опять замотался. Теперь он с женским полом бобы разводит. Сегодня там у нас на конце деревни девки и бабы картофель копают, так с ними… Подручный Никитка вторую уж порцию пива из кабака им притащил. Дамский пол угощает.

– А еще кто есть из охотников? – допытывался охотник.

– Тоже замотавшийся. Не то он из купцов, не то управляющий. С субботы он тут. Вчера поехал на последний поезд, пьяный был, начал по дороге заезжать во все места, где можно выпить, опоздал на поезд и вернулся обратно. Приехали – ни он, ни возница лыка не вяжут. Лошадь уткнулась мордой в забор да так и стоит. Сотский уж нашел его. Видит, что лошадь стоит и двое спят в телеге… Ну, разбудил его и привел в охотничий дом.

– Да, действительно, это мне не компания, – согласился охотник.

– Какая компания, помилуйте… И после воскресенья у нас все так, все этот сорт. Еще хорошо, что он вчера по дороге ружье-то свое не потерял, – сказал егерь.

– Да, да… Долго ли! Да и украсть могли.

– Очень просто. У нас здесь народ таковский. Одно слово – подгородние. Эти нос у человека среди двух глаз украдут.

– Где же он теперь? Спит?

– Насилу уложили. На заре проснулся, опохмелился на старые-то дрожжи, да и давай крестьянских кур на задах стрелять. Трех кур положил. Бабы выбежали, галдят, по полтора рубля за куру требуют. Спорили, спорили – на рубле сошлись. Отдал за трех кур.

– Охота хорошая! – улыбнулся охотник.

– Еще бы. Тут можно без промаха. Да главное, далеко и ходить не надо. Дичь – первый сорт.

– Ах, как жалко, что Василий Семеныч меня не подождал! – опять воскликнул охотник. – Он ничего мне передать не велел?

– Банку мази для сапог оставил и сказал: «Коли, – говорит, – Викентий Павлыч попросит свои сапоги смазать, то можешь ему дать».

– Да, да… Мы согласились привезти: он банку мази, а я медный чайник. Медный чайник тоже у тебя здесь останется и ежели Василий Семеныч спросит когда-нибудь, то можешь ему дать. Жалко, жалко, что нет мне подходящей компании. Разве не подъедет ли кто-нибудь? – Господин ветеран этот самый хотели побывать в понедельник или во вторник. Конский доктор… Вот что собаку вашу лечил, – отвечал егерь.

– Ветеринар Крутогоров? Бог с ним. Он у меня двух собак уморил. Начал лечить от чумы, дал какую-то мазь, чтобы грудь смазывать, со щенка вся шерсть слезла, и на другой же день он подох. А щенок хороший, от хорошего отца с матерью. Я над ним дрожал и думал – вот, вот воспитаю. Потом суку… У суки заболело что-то в ухе. Дал он капли… Ты что это, Холоднов, хромаешь? – обратился охотник.

– Да, должно быть, животом стряхнулся! Недели две уж это у меня. Все нет-нет ничего, а потом как хватит! Начнет с живота, передаст в поясницу – и вот что ты хочешь! Верите ли, подчас разогнуться не могу. Вот опять… – рассказывал егерь, согнулся и схватился за живот.

– Так ступай домой… Ступай… Я один по болоту поброжу, – проговорил охотник.

– Обязанность, сударь, уж наша такая, что мы должны при охотнике…

– Что за вздор! Ступай домой.

В это время раздался звон бубенчиков. Вдали по дороге ехала крестьянская тележка, запряженная парой. Егерь оживился.

– Не к нам ли кто? Не из охотников ли? – сказал он. – Вот, может быть, вам и будет компания.

Он приложил ладонь руки над глазами, стал вглядываться и наконец проговорил:

– Господин доктор… Настоящий доктор, а не ветеран.

– Мутусов? Ну что ж… Это человек хороший… С ним можно приятно время провести. Махай ему, махай. Он остановится.

Охотник и егерь замахали руками.

2

– Доктор! Доктор! Остановитесь! – кричал охотник, одетый тирольским стрелком.

Тележка на дороге остановилась. Из тележки выскочила черная собака, и стал слезать охотник, плотный мужчина в форменной фуражке военного врача и в черной венгерке, опушенной мерлушкой. Вылезши из тележки, он рассчитался с возницей, вскинул на плечо ружье в кожаном чехле и стал подходить к охотнику, одетому тирольским стрелком.

– Славу богу! Наконец-то приехал человек, с которым можно провести время! – воскликнул охотник, одетый тирольским стрелком. – Здравствуйте, доктор! – А, Викентий Павлыч! – отвечал доктор, протягивая руку. – Вы это что же, с охоты или на охоту? – спросил он.

– Какое с охоты! Только еще иду на болото. Видите, пустой ягдташ.

– Ну, это, положим, по здешним местам ничего не доказывает. Здесь ведь на одну птицу приходится по два охотника.

– Так зачем же ездите, если знаете, что здесь такие несчастные места!

– Я? А затем, что если не буду ездить сюда, то при моей анафемской сидячей жизни живо жировое перерождение сердца наживешь. Нужен же какой-нибудь моцион. Начал было ежедневно на бильярде играть – убыточно, да и движения без воздуха. С маркером играть – неприятно; так с кем-нибудь начнешь – просят заинтересовать партию. Игрок я плохой – ну, рубли и летят. Что с пациента получишь, то партнеру и отдашь. Практика-то наша не ахтительная. Сами знаете, в Петербурге врачей, что собак. А! Старина, – обратился доктор к раскланивающемуся перед ним старику-егерю Холоднову. – Здравствуй, здравствуй! Зачем это вы, Викентий Павлыч, его с собой взяли? – спросил он охотника, одетого тирольским стрелком.

– Да так… Все-таки он лучше здешние хорошие места знает. Кроме того, и для компании. Вдвоем-то все веселее ходить.

– Отошлите его. Старые кости покоя требуют. Лучше пусть он нам дома яиц на яичницу раздобудет. Мы часика два побродим, да и вернемся закусить. Ступай, старик, ступай домой.

– Я уж и то его посылал. Оказывается, что он болен. Простудился, что ли.

– Не простудился, а животом стряхнулся, – отвечал егерь. – Все нет-нет ничего, а вдруг под сердце и подкатит, и отдаст в пояса.

– Грибами не обожрался ли? Здесь вы живете в грибном царстве, – сказал доктор.

– Говорю, стряхнулся. Дрова колол – вот и стряхнулся. Кабы обожраться – ныло бы меня, а то под сердце подкатывает. Найдет – и подкатит.

– Ну, ступай домой, Холоднов. Да вот про грибы-то я вспомнил. Ты нам раздобудь и грибов на деревне, да и со сметанкой… Сметанка, поди, тоже ведь здесь найдется. Ну, с Богом! Возьми мой чехол от ружья и отправляйся.

– Вы бы, доктор, его полечили да прописали что-нибудь, – сказал охотник, одетый тирольским стрелком. – В самом деле, человек нездоров. Шел, шел со мной давеча, и вдруг его схватило.

– Ну ладно. Вернемся в охотничью избу, так я его осмотрю. Можно что-нибудь прописать. Только ведь он все равно лечиться не будет. Я его знаю…

– Отчего? – задал вопрос охотник, одетый тирольским стрелком. – Отчего лечиться не будешь, Холоднов?

– Да ведь что ж лечиться-то, коли не поможет. У меня это временем. Найдет – и отойдет. Вот как желтый лист полетит с дерева, каждый год схватывает, так где ж им помочь.

– Да ведь он доктор.