Иван первый вошел на двор и стал выводить лошадей, оставив ворота незапертыми. Хозяин дома стоял на крыльце.

– А боярин твой где? – спросил он у Ивана.

– Неведомо, должно быть, в соборе, там все они схоронились, – отвечал Иван.

Вдруг в ворота входит молодой казак.

– А, лошади, да еще оседланные! – крикнул казак нежным голосом. – Подавай их сюда.

– Помилуй, атаман, лошади боярские, – взмолился Иван, – не трожь их, я отвечать за них буду.

Казак, не слушая, взял одну лошадь и вскочил на нее.

– Подавай и другую, – сказал он Ивану.

– Посмотри, хозяин, берут обоих коней, – завопил Иван, обращаясь к хозяину. – Вот беда, от казаков житья нет.

Хозяин молча ушел в избу.

Молодой казак отобрал и другую лошадь и повел за ворота.

За воротами толпился народ. Пешеходы-стрельцы, казаки и посадские люди шли от собора и в собор. Много шло всякого люда по улице, не видно было только бояр, приказных и служилых людей.

Неподалеку от ворот молодого верхового казака с другой лошадью встретил второй казак, с длинными усами.

– Откуда раздобыл коней, Ивашка? – крикнул он молодому казаку.

– У боярина какого-то отобрал, – отвечал тот.

– Уступи одного коня мне?

– Изволь, бери.

Длинноусый казак вскочил на лошадь, и оба поскакали по улице.

– Сейчас выехать нам из города нельзя, – сказал Александр, когда они въехали в глухую улицу города и остановились у небольшой избы, выходящей окнами прямо на улицу.

Александр начал барабанить в ворота, ответа не было.

– Гей, кто там? Пускай казаков на квартиру, – закричал Александр.

Вышел старик посадский.

– Что нужно вам, атаман? – спросил он слабым голосом.

– Пускай на квартиру, мы не атаманы, а казаки, атаманы на большой улице стоят. Мы тебя не обидим.

Старик отпер ворота.

– Давай особую избу.

– Фатеру то есть? Изволь вот в переднюю иди: там никого нет. Когда был жив сын, то он жил, а теперь пусто.

Лошадей убрали под навес не торопясь, чтобы не вызвать подозрения, а сами вошли в переднюю избу.

На восходе солнца въехали еще три казака.

Александр вышел им навстречу. Превосходно разыграл он перед ними казака, даже выругал хозяина за то, что горилки до сих пор не дает, и сказал, что квартира занята пятью казаками.

Казаки уехали.

– Теперь отдохни, Анжелика, а часов в восемь мы выедем из города, – сказал он.

Анжелика бросилась на лавку и закрыла глаза. Не до сна было в эту минуту, но она устала и была взволнована, и если не сон, то отдых был ей необходим.

VI

Белый клобук митрополита резко обозначался среди бегущего по улицам разного люда. Все давали дорогу святителю. Мятежные стрельцы и посадские не смели ни словом, ни делом оскорбить его.

Когда он пришел в собор, там было уж много народа. Все толпились ближе к иконостасу, как бы прося защиты у святых икон.

Князь Прозоровский, этот важный вельможа, окруженный громадным войском и царскою пышностью, теперь лежал беззащитный на полу собора. Перед ним стояли его сын Борис и верный слуга Васька. Раненный в живот воевода очень страдал, но был в полном сознании. Дьяк приказной избы Табунцев стоял около левого клироса, возле него жались только что прибежавшие в собор его жена и две дочери. Рядом с ними стоял другой дьяк, Фролов с женою, державшей на руках грудного ребенка.

Два стрелецких старшины, Полуэктов и Соловцев, стояли у правого клироса с своими семьями. Они были в полном вооружении.

Старушка, мать помощника дьяка Федорова, опираясь на костыль, стояла перед иконою Богоматери и складывала свои сухие пальцы, крестилась на иконы. Она забралась с другими стариками и старухами в собор еще с вечера. И что ей было делать дома? Ее единственный сын ушел с ратью воеводы, а ей оставалось только молиться.

В другом углу толпились жены и дети иностранцев. Тут была и жена Ружинского с двумя маленькими сыновьями. Она в отчаянии ломала руки и плакала. Все вторили ей. Только одна женщина, средних лет, высокого роста, с бледным лицом, окутанная в плащ нерусского покроя, не падала духом и ободряла других.

– Чего нам плакать, – говорила она, – мы уже потеряли все! Наши братья и мужья умерли, наше состояние уничтожено, нам остается только хладнокровно ждать смерти.

Это была жительница холодного севера, дочь Альбиона, жена англичанина Бойля.

Старый боярин, Петр Васильевич, сидел на полу, недалеко от воеводы. Горячие слезы падали на его седую бороду. Он плакал не о себе, он плакал потому, что дома осталась семья, а дом был далеко, в той части города, откуда начался бунт, он не может дойти туда, чтобы умереть, защищая свою семью. Он ранен в ногу. Остается плакать и молиться.

Митрополит обнял воеводу и сам заплакал, прильнув седой головой к его груди.

Он не утешал воеводу, утешать было нечем, он только пришел разделить с ним горе и приготовить его к смерти. Он исповедал и причастил воеводу.

– Отче, тебе поручаю свою семью, – сказал воевода митрополиту.

– Княгиня уже у меня, – утешал митрополит.

– Благодарю, – отвечал воевода. – Борис, – продолжал он, обращаясь к сыну, – иди со святителем к матери.

– Я останусь около тебя, встану в дверях с Фролом и буду биться, – сказал Борис.

– Иди, успокой мать, это моя воля. – И воевода благословил и поцеловал сына. Слезы отца и сына смешались.

– Вася, иди и ты к княгине, – сказал воевода холопу.

– Позволь, боярин, остаться около тебя, – отвечал верный слуга.

– Нет, уж мне не нужно ничьих услуг, и меня спасти никто не может, а там ты будешь полезен княгине: спасай и береги ее и детей, если можно. Иди: это последняя моя воля. – И гордый воевода поцеловал своего холопа.

Плача навзрыд, Борис и старик последовали за митрополитом.

Выйдя на крыльцо собора, митрополит взглянул на защитников.

– Только-то вас? – проговорил он с грустью.

– Только, – отвечал Фрол и, склоняясь на колени, попросил благословения.

Другие защитники последовали его примеру.

– Да будет над вами мое и Божие благословение, – сказал митрополит, ограждая крестом голову каждого. – Вы поступили как честные воины, вы до конца хотите защищать церковь. Я буду молиться за вас. Да поможет вам Господь и пошлет венец в своем царствии.

Уже совершенно рассвело.

Передовой казачий отряд подъезжал к собору. Фрол с защитниками стоял в дверях. Казаки подошли к воротам. Фрол с товарищами выстрелили – и пятеро казаков упали мертвыми.

– Ага! Вы еще защищаться! – крикнул начальник казаков Черноярец. – Вперед, за мной, покуда они не зарядили ружей! На саблю!

Под церковными сводами, где вчера только раздавалось хвалебное псалмопение и с верою молились астраханцы, началась рукопашная резня. Недолго она продолжалась: скоро все защитники легли на месте, один только неустрашимый Фрол еще рубился. На нем была кольчуга – подарок воеводы, и он храбро отражал атаки казаков.

– Стой! – закричал казак Топорок, есаул Уса. – Отойдите, казаки, я его из пищали прихлопну.

Казаки отступили. Топорок схватил пищаль и взвел курок.

– Стой! – закричал Черноярец. – Разве у вас в воронеж-ских лесах такой порядок? Он храбрый воин, – сказал он, указывая на Фрола, – и драться с ним казаки будут один на один, иначе я не позволю. Не бабы мы, чтобы толпой нападать на одного.

– Послушай, смельчак! – обратился Черноярец к Фролу, который, судорожно сжав в руках свой меч, стоял, опершись спиной о дверь. – Сдавайся, ты один не устоишь. Сдайся, и за твою храбрость я обещаю тебе именем атамана жизнь и чин есаула: такие храбрецы нам нужны.

– Не купишь меня, – отвечал Фрол. – Вы не пройдете в церковь, не перешагнув через мой труп!

– Пусть будет так, коли тебе охота. Ну, друзья, на единоборство! – призвал Черноярец своих казаков.

Крайний казак кинулся на Фрола, но повалился мертвый. Бросился Топорок, но скоро отскочил, раненный в руку. Бросился один стрелец, но, раненный, отбежал прочь и повалился в ограде.

– О, да это ловкий воин, – заключил Черноярец. – Дай я сам попытаю. – И он с длинной саблей бросился на Фрола.

Два льва сошлись. Два ловких воина скрещивали свои мечи. У обоих были свои выгоды: Фрол был в кольчуге, но с коротким мечом, Черноярец без кольчуги, но с длинной саблей. Бойцы были равные: оба неустрашимы, оба храбры, оба жизнь ценили ни во что. Минут пять продолжалась битва.

Черноярец не мог разрушить брони, Фрол не мог достать его коротким мечом. Но вот Фрол уже поддается, и сильнее напирает Черноярец. Кольчуга Фрола ограждала его от сабельных ударов, но с непривычки сильно утомляла своей тяжестью и не позволяла действовать с такой ловкостью, с какой дейст-вовал Черноярец. Вдруг Фрол, не выпуская из рук меча, упал на одно колено. Черноярец ранил его в ногу, не защищенную броней. Этого момента было достаточно ловкому казаку, чтобы ударить саблей по голове, и неустрашимый защитник собора упал мертвый.

– Вот как сражаются казаки, – сказал Черноярец. – Я ранен, возьми себе панцирь, мне он не нужен, – обратился он к одному казаку.

Казак громадного роста бросился к Фролу и начал снимать с него доспехи.

В соборе слышали битву у церковных дверей. Все трепе-тали.

Но вот битва прекратилась, ломают двери.

– Верно, убили всех, – сказал кто-то, стоящий ближе к входу.

Вот уже сломаны двери собора, осталась одна решетка, сквозь нее видны казаки.

Все бывшие в церкви бросились ближе к иконостасу, они не надеялись спастись, но хотели, по крайней мере, умереть не первыми. Обезумевшая от страха толпа чуть было не смяла лежавшего среди собора воеводу.

Грянули выстрелы сквозь решетку дверей; одна пуля по-пала в икону Богоматери, а стоящая перед иконой старушка со страху упала без чувств на пол. Другая пуля попала в ребенка, которого держала на руках жена дьяка Фролова. Ребенок вскрикнул и вытянулся всем телом: его убило наповал. Мать также упала от страха.

– У кого есть мечи, защищайте церковь! – раздался громовой голос боярина Петра Васильева. Он силился подняться, но раненая нога опухла и отказывалась служить. Но его никто не слушал, хотя в церкви было до полусотни мужчин, способных к бою и вооруженных. Все прощались с своими семьями и обнимали детей.

Но решетка разломана – и казаки ворвались в собор. Никто не защищался.

– Вяжи их! – раздалась команда Черноярца.

Но довольно об ужасах около собора… Скажем только, что все искавшие спасения в соборе были убиты. Убитых около собора было четыреста сорок один человек.

Посмотрим, что делается в других концах города.

Еще не вся Астрахань была во власти Разина: оставалось два пункта, не занятых казаками. Персидский посол Абдул Насыр-хан с своей свитой отсиживался еще в одной из башен города. К нему примкнули все персияне, жившие в Астрахани: они знали казаков и их проделки в Дагестане и Персии и решились отсиживаться, покуда есть возможность. С ними был и купец Ахмед-мулла, переводчик, служивший при посольской избе, подьячий Наум Колесников и брат Земиры – Шабынь-Дебей. Всего было до сотни человек.

Фрол Разин и Шелудяк повели казаков на приступ. Башня была хорошо укреплена. После нескольких выстрелов с той и другой стороны Шелудяк предложил персиянам сдаться.

На переговоры вышел старик Ахмед-мулла.

– Силы у вас достаточно, – сказал Шелудяк, – башня крепка, но вы не сможете устоять. Мы подожжем башню или голодом вас морить станем – лучше сдавайтесь.

Старик выслушал и молча удалился.

Положение осажденных осложнялось тем, что среди них были женщины и русский чиновник – их друг, но с точки зрения казаков – предатель. Персияне решили на крайний случай откупиться немалыми деньгами, но выйти все вместе. Русский чиновник им был необходим как свидетель их несчастий и притеснений со стороны казаков на тот случай, если придется бежать в глубь России, ведь путь на юг, в Хвалынское море, был отрезан.

Собрав достойную сумму, осажденные запросили к себе русского толмача.

Посланный ушел на совет и, воротившись через полчаса, объявил, что Абдул Насыр-хан готов сдаться на тех условиях, чтобы никого из них казаки не тронули и чтобы русский подьячий Колесников тоже был отпущен.

– Подьячему смерть, – выкрикнул Шелудяк.

– Вас не тронем, – отвечал Фрол Разин, – но подьячего убьем.

– Атаман, отпусти подьячего, – сказали находившиеся в отряде стрельцы и посадские, – он хороший человек, никому обиды не делал.

– За нас стоял, – подтвердили другие.

– Мы им много довольны, – кричали третьи.

– Что делать, старшина? – спросил Фролка Шелудяка.

– Твоя воля, атаман, – отвечал Шелудяк, – коли просят за него сами жители, то, пожалуй, оставь его.

– Ну, я помирю вас, – засмеялся Фролка.

– Пусть и подьячий будет жив, но пусть оставит здесь всю одежду и идет домой нагишом.

Все казаки захохотали: им понравилась такая проделка.

Переговоры окончились, стороны пришли к согласию о капитуляции, позвали попа. Фролка и Шелудяк приложились к кресту на глазах персиян.

Башня была сдана, и персияне пошли по своим квартирам, а подьячий Колесников, при общем хохоте, нагой побежал домой. В то время как он бежал мимо Ахмед-муллы, старик бросил ему свой верхний халат, и он, завернувшись в ткань, мирно дошел до дому.

В другой, пыточной башне было не то. Там засели черкесы князя Каспулата Муцановича с своим предводителем Казан-беем, родственником князя – молодым горцем. Тут же было несколько пушкарей, в том числе и Томило. Всего было десять человек.

Васька Ус отправился добывать башню. Черкесы сражались как львы. Ни один их выстрел не пролетал даром, и много лежало казацких и стрелецких трупов возле башни. Казаки хотели пустить в дело бревно, чтобы выбить дверь, но Казан-бей велел стрелять в тех, кто нес бревно.

Взъярился Ус и велел стрелять в окна. До полудня продолжалась перестрелка.

У защитников было много пороха, но не хватило пуль.

– Заряжай деньгами, – сказал Казан-бей, высыпая из мешка серебряные монеты. И монеты полетели вместо пуль. Попадет монета ребром – уходит вся, попадет плашмя – отскакивает рикошетом. Но и деньги все кончились.

– Пойдем напролом, – сказал Казан-бей, – выйдем из города, хоть не все, а там – что Аллах даст.

Стрельба затихла. Двери башни отворились, и все черкесы с криком «Алла!» кинулись через толпу казаков. Последовал залп из всех ружей разом. В рядах сделался коридор; черкесы, закинув ружья за плечи, саблями бросились прочищать дорогу. Казакам нельзя было стрелять в них, они могли убить своих. Ловко рубились черкесы, но сила одолела. Пушкари были убиты прежде: они не могли так ловко отбиваться. Четверо черкесов во главе с Казан-беем пробились сквозь толпу и побежали по улице, но тут грянули казацкие ружья – и они упали замертво.

Теперь вся Астрахань была в руках казаков.

VII

Капитан Бутлер после бегства своего из собора с Виовским поторопился на свою квартиру. Там он наскоро выкрасил себе бороду, подвязал щеку и переоделся в рваный кафтан простого рабочего.

– Если стану прятаться, будет хуже. Меня здесь немногие знают, и я буду шляться по улицам, покуда не убегу. Это будет безопаснее, – рассуждал он. Вышел и пошел бродить по улицам Астрахани.

Толпа народа валила к Ямгурчеву-городку. Бутлер отправился туда же.

Много возов, навьюченных разным добром, тянулось к Ямгурчеву-городку. Туда везли и награбленное в воеводских и боярских хоромах добро, и товары из лавок и с дворов: бухарского, персидского и индийского. Казаки собрались там дуванить награбленное добро. Каждая сотня стояла отдельной кучкой. С казаками стояли и стрельцы, они также участвовали в дуване. Посадские и холопы стояли особо. Бутлер встал с ними.

Все привезенное добро сортировалось в три кучи. Разин сам был при дележе.

– Братья атаманы, – говорил он, – будем теперь дуванить взятое в честном бою добро бояр и купцов. Первая куча пусть идет в войсковой скарб, на нужды войска, вторая казакам, а третья – стрельцам. Делите по жребию, никого не обижайте. Самому мне ничего не нужно.

– Зачем обижать, – отвечали казаки.

– Ну, начинай дуван, – скомандовал Разин.

Начался дележ. Кто без спора брал по любви, кто спорил – тому кидали жребий.

Первая вещь была шуба воеводы, когда-то взятая им у Разина.

– Кому шубу? – закричал Черноярец, заведовавший дележом.

– Шубу эту уступите мне, атаманы, – сказал, выступя вперед, Красулин.

– Ему, что ли? – спросил Черноярец.

– Ему, ему! – кричали стрельцы.

– Вот перстень с руки воеводы, вещь тоже хорошая, его нужно отдать второму молодцу по голове. Кому выдать? – сказал Черноярец.

– Филатке Колокольчикову! – закричали стрельцы.

Филатка напялил перстень с алмазом на свою заскорузлую руку.

Бутлер смотрел на дележ. Он видел много дорогих и подчас знакомых ему вещей, щедро раздаваемых казакам и стрельцам. Он увидел, как один из стрельцов схватил его собственную лисью шубу. Не вытерпел этой обиды строптивый голландец, ушел в город и забился на ограбленный персидский двор.

На другой день поутру Бутлер, боявшийся зайти на квартиру и ночевавший на персидском дворе, вновь пошел бродить по улицам.

– Что ты не идешь за город, там Степан Тимофеевич волю казацкую всем дает и к присяге приводить будет, – крикнул Бутлеру проходивший посадский Прохоров. Бутлер пошел за ним, боясь показать вид, что он не рад казацкой воле.

На пустыре у города была громадная толпа народа. Казаки и стрельцы, соблюдавшие порядок, расставляли посадских кучками.

– Каждая улица становись отдельно, – командовали ка-заки.

Бутлер примкнул к одной кучке.

– Ты не с нашей улицы, – закричал на него посадский.

– Я кабальный лямочник из Саратова, – отвечал Бутлер.

– Ну, коли так, становись где хочешь, – решил распорядитель-казак.

– Едет, едет! – заревела толпа. Народ всколыхнулся. Показались всадники на великолепных конях. Впереди – два есаула, за ними сам Разин, с бунчуком, знаком атаманского достоинства в руках. За ним ехали Васька Ус, Черноярец, Каторжный, Шелудяк и другие старшины и есаулы. Наряд их блестел золотом. Народ поклонился Разину до земли.

Разин взошел на устроенное для него возвышение. Есаулы взошли за ним. Терский держал в руках что-то завернутое в красное сукно. Держа в руках бунчук, Разин выступил вперед. Есаулы встали позади него.

– Братья, – сказал громко Разин, – отныне вы все свободные казаки. Выбирайте себе атаманов и старшин, сотников и десятников. Кого хотите в атаманы, братья?

– Тебя, тебя, Степан Тимофеевич! – ликовала двадцатитысячная толпа.

Разин улыбнулся и махнул бунчуком. Все смолкли.

– Мне нужно еще идти в другие города, – сказал Разин, – нужно освободить Симбирск, Казань и Москву. Я не могу остаться здесь. Если вы не знаете, кого выбрать в атаманы, я вам предложу моего есаула, Василия Уса. Вот он! – И Разин указал на выступившего вперед Уса.

– Уса, Уса хотим! – закричали казаки, а за ними и вся Аст-рахань.

Разин махнул бунчуком. Наступило молчание.

– Теперь ты астраханский атаман, живи и атаманствуй долголетно, – сказал Разин Усу.

Ус снял шапку и поклонился народу, а потом Разину. Разин взял из рук Терского сверток и развернул его. То был атаманский бунчук.

– Вот твой бунчук, – сказал Разин, подавая его Усу.

Ус встал на колени и принял бунчук из рук атамана.

– Теперь выбирайте двух старшин, – крикнул народу Разин.

Раздались крики.

– Шелудяка! Терского! – кричали казаки.

– Красулина! Колокольчикова! – вопили стрельцы.

Но более опытные в деле выбора казаки перекричали. Их сторону приняли и посадские, по старому русскому обычаю желавшие иметь князя из чужой земли. Шелудяк и Терский были утверждены старшинами, к величайшему неудоволь-ствию Красулина и стрельцов.

– Что вы Красулина не кричали? – толкнул один стрелец посадского, стоящего рядом с Бутлером.

– Ешь уж лучше собака, да незнамая, а знамой не поддадимся, – отвечал посадский.

Новый атаман тотчас приступил к делу. Началось деление на сотни и десятки. Бутлера причислили к десятку лямочников. К полудню кончилось деление и новых казаков заставили принимать присягу. Бутлер молча стоял в своем десятке.

Среди степи поставили до десяти аналоев с крестами и Евангелиями.

У каждого аналоя стоял священник.

– Попы, приводите казаков к присяге, – приказал Васька Ус, обращаясь к священникам.

– Давай присяжный лист, – отвечал ему соборный протопоп отец Иоанн, старик лет шестидесяти, с седыми волосами и камилавкой на голове.

Ус подал ему несколько листов писаной бумаги.

– Вот, по этому приводи, – сказал он протопопу.