– Что вам нужно? – спросил он громовым голосом.

Но как ни грозен был его голос, он заметно дрожал.

– Подай нам денежное жалованье! – кричали стрельцы.

Один из них, человек средних лет, с большой черной бородой, выступая вперед, сказал:

– На войну посылаете, жалованье не платите. Это не порядки!

– Это кто такой? – спросил воевода стоящего около него Виовского, указывая на говорившего стрельца.

– Филатка Колокольчиков, любимец Красулина, – отвечал Виовский.

– Братья, – начал воевода ласково, – время ли теперь бунтовать, когда на нас идут воры? Жалованье ваше и служба ваша за великим государем не пропадет.

– Да пропадает. Ты давно не платил нам жалованье! – кричал Колокольчиков.

– Давай жалованье, без того не пойдем, – ревела толпа.

– Что нам даром драться! – кричал Колокольчиков.

– У нас нет ни денег, ни запасов! – кричали стрельцы.

– Казны великого государя я еще не получал, – отвечал воевода, – но я дам вам жалованье из монастырской, митрополичьей и своей собственной казны.

– Так давай! – кричал Колокольчиков.

– Дам, дам. Но только и вы послужите честно и не сдайтесь ворам, – говорил воевода.

– Коли жалованье отдашь, будем служить, – отвечал Колокольчиков.

Скоро в палаты воеводы приехали митрополит и Красулин. Митрополит сказал увещание и обещал дать денег, а Красулин проехал по рядам стрельцов. Стрельцы успокоились.

Посовещавшись с воеводой, митрополит послал в Троицкий монастырь, к келарю Аврааму и к своему ключарю Негодящеву за деньгами.

Стрельцы все еще стояли на площади, ожидая выдачи жалованья. Келарь и ключарь скоро пришли с деньгами.

– Вот две тысячи шестьсот рублей, – сказал воевода, подавая стрельцам деньги, – нужно будет – дадим еще, но и вы по-служите государю, и будет вам награда, о какой вам и на мысль не приходило.

– Рады служить великому государю! – крикнули стрельцы.

Они разошлись по домам.

Воевода с митрополитом и гостями заперся в своей палате.

– Сегодня ко мне в соборе, в час рассвета, прибежали караульные стрельцы, – поведал митрополит. – Они держали караул у Пречистенских ворот и видели на небеси чудо: все небо растворилось над Астраханью, и на город посыпались искры.

– Что же все сие предвещает, владыко? – спросил воевода.

– Пути Господни неисповедимы: на нас излиет факел гнева Божия, – отвечал митрополит.

– На Тебя единого вся надежда, – вздохнул воевода, взглянув на икону Спасителя.

– Надо побеспокоиться, чтобы жители и стрельцы не сносились с ворами, – сказал брат воеводы, Михаил Семенович.

– С юга Астрахань укреплена надежно, – напомнил Бойль.

– Я велю монастырским рабочим провести воду к солончакам из своих прудов, – сказал митрополит, – затопить проход.

– Там виноградные сады, по ним ловко пробираться во время приступа, – не мешало бы их вырубить, – продолжал Александр.

– Рубить не след: владельцы садов затаят на нас злобу, – вставил князь Михаил Семенович.

– Но, боярин, неужели ты оставишь без наказания сегодняшний бунт стрельцов? – спросил Бойль.

– Нельзя наказывать, они наши защитники, – сказал воевода.

– Зачем всех? Главное – наказать зачинщиков, – отвечал Бойль.

– Да, стрельца Колокольчикова следовало бы наказать, он, видно, всему делу голова, – подытожил князь Михаил Семенович.

Воевода послал за дьяком и велел написать бумагу губному старосте об аресте Колокольчикова.

Гости разошлись. Часа через два к воеводе явился губной староста астраханской губы Федор Фадеевич Зубов, человек высокого роста, с седыми усами и бородой, сутуловатый, с строгим взглядом старик.

– Согласно твоему письменному приказу от дьяка Табунцева я пошел задержать бунтовщика, стрельца Филатку Колокольчикова, – сказал он воеводе и замолчал.

– Ну? – торопил воевода.

– Но стрелецкий голова Красулин воспротивился сему, поелику, говорит, есть наказ Москвы стрелецким головам, дабы они не давали в обиду воеводам стрельцов, а управляли ими сами, – продолжал губной староста.

Воевода молчал. «Красулин-то, верно, сам подучил стрельцов, он-то и есть главный бунтовщик», – думал он.

– Что ж прикажешь теперь делать, боярин? – спрашивал губной.

– Я сам повидаюсь с Красулиным, – сказал воевода. Он знал, что свидание ни к чему не поведет, но не хотел уронить себя в глазах губного, оставив совершенно это дело.

Между тем голландский капитан Бутлер и немец, капитан Видерос, направлялись к низенькому дому, стоящему на южной стороне города близ ворот. На крыльце их встретил человек небольшого роста, опрятно одетый, с небольшой лысиной на голове – одним словом, тот самый немец-доктор, которого мы видели в прошлом году в Самаре, на квартире Кузьмина. С ним был молодой человек, лет тридцати, высокий, с задумчивым взглядом. Это был младший корабельный мастер Страус, будущий описатель гибели Астрахани и тогдашних кровавых дней.

Они вошли в чисто убранную комнату, квартиру доктора.

– Что нового? – спросил доктор.

– Да что ж, Ягонь, дело плохо – стрельцы бунтуют, – отвечал Видерос.

Бутлер рассказал доктору и Страусу подробности бунта.

– Что ж теперь нам делать, Ягонь? – спросил Бутлер по окончании разговора.

Доктор молча хлебнул пива из своей кружки и взглянул на Страуса.

– Дожидаться, когда с нас кожу сдернут, – с усмешкой отвечал Страус.

– Не шути, герр Страус, – сказал Видерос, – я знаю Стеньку, ведь нам несдобровать.

– Я давно, не шутя, говорил, что нужно бежать в море, а вы не слушались: срам морякам пускаться с боязнью в открытое море, – отвечал Страус.

– Да, не минуешь, верно, бегства, – проговорил Видерос.

– Это одно средство к спасению, – сказал доктор.

– Ну, если мы погибнем в открытом море – вы будете причиной, а не я – я только согласен с большинством, – сказал Бутлер. – Страус, собери сегодня же всех мастеров на лодку и жди нас: мы вечером с Видеросом и доктором пойдем осматривать укрепления и бежим к вам, – обратился он к Страусу.

Вечером того же дня в реке Кривушке стояла небольшая лодка с пятнадцатью корабельными мастерами и Страусом. А по городским стенам шли четыре человека в дорожных плащах. Это были: Бутлер, Видерос и доктор, а четвертый был слуга Бутлера, молодой человек, из пленных персиян.

– Как хотите, Астрахань укреплена хорошо, взять ее будет нелегко, – говорил Бутлер своим товарищам. – В открытом море нам больше будет опасностей, да к тому же неловко бежать, когда нам так доверяет князь.

– Как хочешь, герр, я согласен и остаться, – отвечал Видерос.

– Остаться – так остаться; везде, видно, смерть, – проговорил доктор.

– Иди скорее к герру Страусу с нашими мастерами, скажи им, чтобы вернулись, – приказал Бутлер персиянину.

Персиянин скоро возвратился.

– Ворота заперты, я не мог пройти за город, – сказал он.

– Не уедут же они одни, – сказал Бутлер.

А там, на реке Кривушке, немецкие мастера все еще ждали прихода своих начальников.

– Условленный час прошел, нужно ехать одним, – сказал мастер.

– Подождем, – отвечал Страус.

Прошел еще час.

– Ну, теперь в путь, больше нечего ждать, – сказали мастера и ударили в весла.

Тихо скользя по волнам, плыла лодка немецких мастеров по устью Волги к открытому морю.

Поутру восемнадцатого июня Александр, выходя из своей квартиры, заметил на улицах города движение. Воеводские пристава неслись верхами с одного конца к другому. В церквах звонили в колокола.

Стрельцы шли толпами к площади.

– Что это такое? – спросил Александр проходившего мимо него Виовского.

– Разве ты не слыхал, боярин? Казаки подступили к Астрахани, – отвечал Виовский. – Сейчас приходили к воеводе рыбаки, он еще спал, его разбудили.

– Стало, приступ начинается?

– Нет, приступа еще нет, казаки остановились на урочище в Жареных Буграх.

Александр возвратился на квартиру, вооружился, сел на лошадь и отправился к воеводе.

Воевода съезжал уже со двора. Александр поехал за ним. Он ехал осматривать укрепления. Город был готов уже к бою. На стенах у пушек стояли пушкари. Фитиля зажигались. Посадские стояли на городских стенах. Они были вооружены чем попало: кто бердышом, кто топором, кто самопалом, а кто просто колом или дубиной. Иные таскали в кучу каменья, чтобы во время приступа бросать их в казаков. На стенах устраивали козлы, привешивали к ним котлы и таскали дрова, чтобы кипятить воду и кипятком обваривать казаков. Воевода начал осмотр с северной стороны.

– Казаки, говорят, на востоке и перебираются к Болдин-скому устью, – доложил осадный голова, боярский сын Лихачев.

– С востока взять Астрахань трудно, она окружена водой; вот с юга – другое дело, – сказал Бутлер.

– Я послал Фрола на разведку, – отвечал воевода.

Воевода подъехал к воротам, их закладывали кирпичом наглухо.

– Золожить все ворота, исключая Вознесенские, – приказал воевода сопровождавшему его Бутлеру.

Тот поклонился и уехал.

На восточной стороне им попался навстречу крестный ход, шедший по стене вокруг всего Белого города, окруженного стеной. Впереди несли икону Божией Матери, за ней другие иконы. Сам митрополит, в полном облачении, окруженный духовенством, шел тут же. Толпа народа, преимущественно стариков и женщин, шла за иконами. У ворот митрополит остановился и начал молебен.

Воевода и вся его свита сошли с лошадей и приложились к иконам. По окончании молебна крестный ход пошел дальше вокруг города. Воевода поехал на южную сторону. С этой стороны город не был окружен водой. За стеной шли городские виноградники, сады. Человек двести рабочих заступами рыли какую-то канаву.

– Боярин, вели вырубить сады! – сказал Александр, подъезжая к воеводе.

– Зачем? Митрополит и я решили провести воду из митрополитских прудов вплоть до солончаков. Вот видишь, роют канаву, – отвечал воевода.

Объехали всю стену.

– Посланцев Стеньки ведут сюда, – сказал, подъезжая, Виовский.

– Где они?

– А вон этот поп и этот холоп, – отвечал Виовский, указывая на приближающихся к воеводе священника и бедно одетого человека.

– Да это холоп князя Львова! – сказал один пристав воеводе.

– Где их поймали? – спросил воевода сопровождавших их стрельцов.

– Нас никто не поймал, мы сами пришли к тебе от атамана. Он приказывает тебе сдать город, – отвечал холоп князя Львова.

– Мне приказал? – возвысил голос воевода, однако ответа не дал.

– А ты зачем, поп? – обратился он к священнику.

– Я астраханский поп, меня казаки захватили в полон, – отвечал священник.

– А, и ты посланец Стеньки? – сказал воевода. – Ну, хорошо. Взять их в губной приказ и обоих пытать крепко, – обратился он к приставу.

До полудня воевода пробыл на городской стене. Подъезжая к своим хоромам, он встретил Фрола, возвратившегося с разведки.

– Стенька с своими стругами вошел в Болдинский проток, оттуда в проток Черепаху, а из него в реку Кривушку и теперь стоит там, – доложил Фрол.

– Поскорее проберись к мурзе Ярмурчею, что стоит над Астраханью, и скажи, чтобы он со всеми своими улусными людьми перебрался в город, – приказал воевода. – А то и он, пожалуй, как немецкие мастера, тягу даст, – добавил он, обращаясь к Видеросу.

– Да, боярин, я не чаял того от моих мастеров, что они сделали, – отвечал Видерос.

– Боярин, дай мне какое-нибудь назначение, – сказал Александр.

– За назначением дело не станет. Я тебе поручаю, вместе с Бутлером, защиту Вознесенских ворот, – отвечал воевода.

Александр поехал к воротам и встал там. Перед вечером его пришел сменить Бутлер. Александр поспешил к Анжелике. На дороге, близ воеводских хором, он встретил Фрола.

– Ну, что мурза Ярмурчей? – спросил он.

– Если уж немцы бежали, то ему, бритой башке, чего делать? В степь убежал со всем улусом, – отвечал Фрол.

– Это что? Кого-то ведут, кажется, – Александр присматривался к приближавшейся толпе.

– Э, да это здешний нищий, Тимош безногий, за что его взяли? Другой тоже нищий, – отвечал Фрол.

Несколько человек под предводительством Лукошкина вели к воеводскому двору двух нищих.

– Что, или вновь посланцы Стеньки явились? – спросил Александр Лукошкина.

– Хвалились эти нищие зажечь город, как только начнется приступ, вот я их и захватил, – отвечал Лукошкин.

Нищих провели на воеводский двор. Александр пошел к Анжелике.

– Говорят, казаки под городом? – был первый ее вопрос.

– Да, но ты ничего не бойся, город взять трудно. А если, сверх чаяния, он и будет взят, то тогда мы бежим. Я достал казацкое платье и лошадей.

Прошло три дня, три тревожных дня ожидания приступа. Александр почти все время был на стенах города. Он только заходил на несколько минут к Анжелике успокоить ее да к воеводе. На квартире бывал редко.

Купленных лошадей Иван держал наготове.

В это самое время по Тереку плыла лодка. Четыре гребца с усилием боролись с бурными волнами, подымающимися высоким гребнем.

– Плохо, сотник, – говорили сидевшие в лодке татары своему начальнику, сотнику Тарлыкову.

– Как-нибудь переедем, – отвечал Тарлыков, – греби сильнее, – обратился он к гребцам.

Он почти не видал волн, он видел только себя в полковничьем кафтане с пятьюстами рублями в кармане.

Но лодка накренилась, и неустрашимый сотник вместе с провожатыми упали в воду. Через несколько минут татары – проводники и гребцы, плававшие как рыба, выбились из пенных волн и выскочили на берег.

– А где же наш сотник? – спросил один татарин.

– Она там, видно, – отвечал другой, указывая на бушующую реку.

– Надо бы его тащить: его деньга есть, – сказал третий.

– Какой тащить, моя сам шапка и тюбетейка терял, – отвечал его товарищ.

– Куда же теперь? – спрашивал татарин.

– Куда? Назад в Астрахань пойдем, там теперь, чай, казаки, – отвечал ему его товарищ.

V

Было около пяти часов вечера. На площади, перед домом воеводы, стояла рать, готовая к бою. Красулин верхом разъезжал по рядам стрельцов. Стрельцы, конные и пешие, построены были сотнями. Боярские дети, дворяне, дьяки и подьячие, составляющие свиту воеводы, стояли на самом воеводском дворе. Они также были вооружены и стояли кучками, но в их рядах не было такого строгого порядка, как в рядах регулярных стрелецких войск. На крыльце воеводского дома стояли два офицера – Виовский, занявший у воеводы место Ружинского, и пятидесятник Горнов. Неподалеку от крыльца расположился отряд конных стрельцов, человек в сорок, под началом Фрола Дуры.

Сам воевода, князь Прозоровский, одетый в боевые доспехи, сидел в своей большой избе. Рядом с ним помещался брат его, Михаил Семенович, и митрополит Иосиф, а по другую сторону жена, княгиня Прасковья Федоровна. Тут же стояли оба сына воеводы.

Грустным был вид всех присутствующих. Посторонним лицом в комнате был только старый холоп князя, Васька – седой старик. Он стоял молча, прислонившись к косяку двери. Княгиня и дети плакали. Митрополит утешал их.

– Поборемся ноне за государя и, если Бог поможет, отобьем разбойников, – говорил митрополит. – А если побьют нас, то мы заслужим венец мученический. Не плачьте, дети, и ты, княгиня, не за злое дело, а за веру и государя будем биться с ворами.

– Да, грустно подумать, может быть, мы в последний раз сидим здесь, – сказал воевода.

– Не падай духом, боярин: благость Божия велика, не унывай, отчаяние грех великий.

– Посмотри, отец, сколько рати стоит на площади! С такой ратью можно побить воров, – сказал старший сын Борис.

– Нам не страшны воры, – сказал князь Михаил Семенович, – с такой ратью как не справиться с ворами! Нам страшны свои изменники.

– Неужели государь не знает о нашей невзгоде или он забыл о нас? – воскликнул воевода.

– Он не забыл, но весть о нашей беде не дошла до него, – отвечал митрополит.

На дворе раздался топот копыт лошади, и через минуту в комнату вошел Виовский.

– Казаки идут на приступ к Вознесенским воротам, – доложил он.

– За дело! – бодро отвечал воевода. – Вели подать сигнал к бою. – Он совсем преобразился. Это был уже не тот человек, что грустно сидел в кругу своего семейства и жаловался на невзгоды, а воин и борец за царя и отечество. Он вырос в несколько секунд. Глаза его метали искры. Ввиду собственной опасности этот далеко не храбрый человек сделался героем. Он встал, перекрестился на икону и вместе с братом склонил голову под благословение митрополита.

– Благослови, отец святой, на защиту земли Русской, – просил он.

Митрополит троекратно осенил их крестом и напутствовал:

– Дерзайте, братья боляры, на защиту Церкви и земли Русской. Да хранит вас Бог, а я буду молиться за вас.

– Прощай, жена, прощайте дети, – говорил воевода, обнимая княгиню и детей. – Тебе, владыко, поручаю свою семью, а мне нужно пещись о граде, – добавил он, обращаясь к митрополиту с глазами, полными слез.

– Отец, я поеду с тобой, – решил старший сын воеводы.

– Пусть едет, все равно от смерти не убежим, – сказал князь Михаил Семенович.

– Едем, Боря, – согласился воевода. – Княгиня, благослови сына, – обратился он к жене.

Княгиня, заливаясь слезами, благословила сына.

Рыдающую княгиню и меньшего сына увели в другую горницу.

– Улетел, мой соколик, не прилетит больше, – причитывала княгиня, упав на подушки в своей опочивальне, окруженная приживалками и сенными девушками.

Перед рядами войск затрубили в трубы и ударили в тулумбасы. Колокола на городских башнях и церквах били тревогу. Астраханцы-мужчины, почти все, исключая стариков и малолеток, стояли уже на стенах города: дома оставались одни женщины, и они одни смотрели из окон на парадный выезд воеводы.

Он ехал на своем боевом, великолепном вороном коне, одетый в блестящий панцирь.

Впереди вели десять дорогих жеребцов под суконными покрывалами. Бой боем, а честь честью, и обряд выезда воеводы должен быть соблюден. Рядом с воеводою ехали его брат и сын. Дальше – офицеры, составляющие свиту. Александр Артамонов был тут же. Сотники и головы стрелецкие находились при своих сотнях, а начальник стрельцов, Красулин, стоял на площади во главе стрелецкой рати. За воеводой ехали все наличные бояре и дворяне астраханские, исключая осадных голов, бывших при своих местах, на стенах города. Тут были: недавно праздновавший свою свадьбу боярский сын Илья Лихачев, на маленькой, бойкой лошадке, окруженный пятью холопами, и старый боярин Петр Васильевич, которого длинная седая борода развевалась по плечам, с десятью холопами, и дворянин Лукошкин, с тремя холопами, дьяк Табунцев, дьяк Фролов и помощник дьяка Федоров. Сорок стрельцов, под началом Фрола Дуры, замыкали это шествие. Немцы Бутлер и Видерос были во главе пешего отряда, составленного из иностранных матросов и русских подьячих разных приказов.

На площади воевода держал речь к рати.

– Братья и дети, – говорил он, – встаньте и дерзайте мужественно за святую веру, за Церковь Христову и государя нашего Алексея Михайловича. Ныне пришло время побиться и пострадать за государя. Если мы не будем ныне стоять грудью, то нас ждет неминуемая смерть. Кто останется жив, тот получит великие награды от государя, а кто умрет в честном бою, тот получит венец мученический. Не склоняйтесь, братья и други, на льстивые слова богоотступника и вора Стеньки Разина. Идем на бой с упованием на милость Божию. За мной, друзья, постоим за веру и государя!

– За веру и государя! – крикнули стрелецкие головы.

Войска приняли боевой порядок. Пушкари были на своих местах. Осадные головы расхаживали по стенам.

Особенно усилили отряды у Вознесенских ворот, откуда ждали приступа. Тут, с сильным отрядом стрельцов и ино-странцев, встал помощник воеводы, князь Михаил Семенович Прозоровский. С ним были Александр Артамонов и сын воеводы. Иностранцами командовал Бутлер. Сам воевода, с сильным отрядом, составленным из стрельцов, вперемежку с подьячими, поместился у собора, чтобы наблюдать за ходом событий и послать вовремя помощь куда потребуется. На другой стороне города начальствовали английский полковник Бойль, капитан Видерос и Красулин. Фрол Дура с своими стрельцами стоял около воеводы.

В казачьем стане видно было сильное движение. Передовые отряды шли уже на приступ к Вознесенским воротам.

Александр внимательно смотрел на неприятеля, но находящиеся за стеной виноградники не давали возможности хорошенько рассмотреть его положение.