Охранник всем своим видом показывал, как важно для человека иметь высокое мнение о себе в любых обстоятельствах. Другими словами, как важно нести себя высоко, даже если ты алкоголик. Он сидел нога на ногу и несколько томно смотрел в мою сторону. Не на меня. Это лишнее. По направлению. Ожидая, когда все эти люди увидят в нем, прежде всего, неординарную личность и только потом – охранника, который пустил ночью за деньги, причем очень небольшие, скорее всего, две иномарки с бандосами. То, что это было именно так, я практически не сомневался. Был небольшой шанс, что его напоили и он мирно спал в сторожке, когда кончали Рюрикова. Для следствия этот вариант менее интересен. По всей стране тогда спали охранники и медсестры.

– Андрей Николаевич, расскажите, как вы обнаружили труп сегодня ночью?

– Я не хожу обычно ночью по кладбищу, – важно сообщил охранник, – только летом иногда. Очень упорядочивает мысли.

Если бы он видел, как беззвучно смеются опера у него за спиной, то, наверное, мог обидеться. Хотя нет, нарцисса обидеть невозможно.

– Да, это было утром… А ночью ты взял денег и пустил две машины с бандитами, которые застрелили криминального авторитета. А ты в это время сидел в сторожке и бухал. Еще недавно ты был нормальным человеком. Геологом. Преподавал в «Горном». Песни пел у костра про изгиб гитары и дым костра. А теперь допился до такого состояния, что на тебя смотреть противно. И дышишь сейчас на меня свежей алкашкой и перегаром одновременно. И так от тебя воняет уже не один год каждый день. А где-то твоя бывшая жена, твой ребенок уже взрослый. И когда ты сдохнешь от пьянства, жена заплачет обо всей своей жизни, которую ты погубил, а твой взрослый ребенок похоронит тебя и никогда больше не вспомнит, – не сказал я.

– Да, это было утром… Как вы обнаружили труп?

– Я открыл кладбище и запустил нашу постоянную посетительницу. И потом пошел варить кофе. Я день начинаю с кофе. У нас есть конфорка…

Я понял, что сейчас нанесу ему тяжелые увечья, возможно, несовместимые с общественной моралью.

– Андрей Николаевич, давайте к делу…

– Я предположил, что вам нужны подробности, – он был явно разочарован низким уровнем следствия. – Когда наша постоянная посетительница уходила, она ко мне обратилась....

– Скажите, а если бы она не обратилась, вы могли бы самостоятельно обнаружить труп?

Сторож на пару секунд застыл, пытаясь понять, какую выгоду его личному эго несет самостоятельное обнаружение трупа. И понял, что так он, несомненно, выглядит компетентней.

– Безусловно, – с достоинством ответил сторож.

– Вы, Андрей Николаевич, важный свидетель. Давайте начнем сразу с момента обнаружения тела лично вами.

Сторож был крайне удовлетворен своим новым статусом. Он изменил положение и сложил руки на колене верхней ноги. Я решил не давать шанса охраннику говорить. Пока он менял позу и мысленно понижал голос, я все сказал:

– Вы вышли проверить периметр кладбища и обнаружили тело неизвестного мужчины. Вернулись в сторожку и вызвали милицию. Так?

– Да, я бы хотел добавить… – охранник был откровенно расстроен.

– Обязательно. Вы можете пояснить, как две машины смогли ночью въехать на территорию кладбища?

Охранник удивленно посмотрел на меня.

– Ночью машины на территорию не допускаются, – по-прежнему солидно ответил охранник, – днем – тоже. Мы допускаем только…

– Вот это меня и удивило. Вы здесь, – я обвел руками помещение, словно именно здесь был какой-то счет, – на хорошем счету. Как же получилось, что во время вашего дежурства на территорию смогли въехать две машины через главные ворота?

– У нас одни ворота, – заметил охранник.

– Вот. Это, несомненно, облегчает обеспечение режима. Вы же ответственный человек? Вам можно доверить серьезное дело?

– Безусловно, – по-прежнему любуясь собой, ответил Андрей Николаевич.

– Получается, вы не могли не заметить, как на территорию въехало две машины. И сейчас обманываете следствие.

– Но позвольте, вы мне не предоставили никаких доказательств, даже неловко, что вы считаете возможным так себя вести со мной, – это было немного похоже на хамство, Сева даже перестал улыбаться, а я допустил ошибку, не заметил активный мыслительный процесс на лице Севы. И не смог уберечь сторожа.

– Протекторы свежих шин изъяты экспертами. Машины были на территории. Рядом с тем местом, где был убит гражданин Рюриков, – я не видел смысла реагировать на хамоватое поведение нарцисса и алкоголика, чей распад личности был в полном цвету, на мой непрофессиональный в наркологии взгляд. Мне нужно было его допросить до того, как начну его жалеть.

– Благословенны забывающие, ибо они не помнят собственных ошибок! – вдруг процитировал, кажется, Ницше, сторож, демонстрируя прежнюю начитанность. – Неужели ваши эксперты не ошибаются? Кто никогда не ошибается?

Сторож заулыбался на грани с «оскалился». Откинулся назад и опять принял очень самовлюбленную позу. Ему казалось, что он парировал блестяще. Я с трудом сам не улыбнулся после такой демонстрации. План допроса четко сложился у меня в голове. Я решил, что надо минуту сторожу передохнуть, пусть насладиться своей победой. И решил предложить ему покурить. Сквозь запах перегара четко чувствовался горький запах дешевого курева. Когда сам не куришь, с этими ароматами не ошибешься. Но я не успел.

Сева, удивленный поведением сторожа, решил выступить. И выступил. Я его понимаю. Кладбищенский сторож, маргинал и алкоголик, с его «земли», ведет развязно себя на допросе по делу об убийстве, да еще когда он, Сева, сидит за спиной.

Понимаю, но не разделяю. Сева встал и подошел к сторожу справа сзади. Взял со стола лист бумаги, положил перед сторожем. Взял ручку. Положил на бумагу.

– Ну хватит, Николаич! Поговорили. Тратим на тебя наше рабочее время. И вот время товарища прокурора особенно жалко. Напиши-ка нам всю правду.

Я почувствовал приближение катастрофы. Но останавливать катастрофу было уже поздно. Сева был центром мира и этого кабинета. Под его напором могли разрушаться цивилизации.

– Я всегда придерживаюсь исключительно фактов, – заявил охранник. Он еще не понял, что дела его плохи, но, кажется, начал догадываться. В голосе появилась не свойственная его психологическому статусу неуверенность.

– Это пока слова. Напиши нам правду.

Охранник взял ручку. Подвинул к себе бумагу. И сделал по-настоящему большую ошибку. Он сказал:

– Безумию дарована привилегия говорить правду, никого не оскорбляя, – процитировал охранник Эразма Роттердамского или Мартина Лютера. – Что писать?

Разве можно давать столько возможностей оперуполномоченному Московского уголовного розыска? Что писать? Сева торжествовал. Я посмотрел на стажера и Гошу. Они смотрели на происходящее с любопытством. Беда. А я-то надеялся, что чего-то не знаю и все не так плохо.

– Пиши, Николаич. Справа в углу: «Прокурору города Москвы. От такого-то Козлова… Андрея Николаевича»… вот от тебя… да. Теперь по центру: «Чистосердечное признание»…

Позже Сева не мог объяснить, что он имел в виду. В чем должен был чистосердечно признаться Козлов Андрей Николаевич? В том, что он заехал один на двух машинах на территорию, или в том, что застрелил гражданина Рюрикова на почве личных и неприязненных к нему отношений? Сева клялся, что он не знал и не знает, что он имел в виду. Как говорится: накатило.

– А-а-а-а-а, – закричал охранник,– а-а-а-а....

Сева искренне растерялся, не понимая, где закралась системная ошибка.

– А-а-а-а-а, – кричал уже третье дыхание охранник, – я так и знал. Я так и знал. А-а-а-а-а!

Сева собрался исправить положение. Пододвинул свой стул, развернул спинкой к охраннику и решительно сел на него, как на коня. Но было уже поздно что-то исправлять. Охранник заплакал.

– Я так и знал. Я так и знал. Разве так можно? Нашли убийцу. Значит, правду говорят, что у вас так делают? Ни слова больше не скажу. Везите меня сразу в тюрьму. Ни слова не скажу… Дайте только с матерью проститься и везите в тюрьму. Все равно никто за меня не заступится…

Фраза про мать была убийственная. Наверное, совсем старушка. Сева сдулся. Это было особенно очевидно, если учитывать, что он сам не понимал, причем тут чистосердечное признание.

– Сева, прогуляйся немного, – сказал я негромко. Сева сразу вскочил и с облегчением покинул кабинет.

Охранник, как и обещал, замолчал. И только сопел.

– Курите?

Он кивнул. Гоша все понял и толкнул стажера. Стажер протянул охраннику пачку сигарет.

– Я своих, если позволите. Покрепче. Натуральные. Без селитры, – сразу длинно нарушил обет молчания охранник. Он достал «Беломор». Прикурил от зажигалки стажера. С удовольствием затянулся и откинулся на спинку стула. И вновь замолчал. Я считал затяжки. После третьей я еще не понимал, с чего начать. И тут снова увидел вибрамы ВЦСПС.

– Отличные у вас ботинки. Вибрамы ВЦСПС. У меня такие же. Сносу нет. Родители подарили, когда я закончил девятый класс. Давно мечтал.

Охранник с большим трудом не ответил мне. Ну и я молчал. Не торопясь перекладывал бумаги. Надо же было руки чем-то занять. Охранник докурил. Тщательно затушил папиросу в пепельнице с головой медузы Горгоны.

– Судя по вибрамам и штормовке, вы опытный турист.

– Приходилось, – все еще сдерживаясь, ответил охранник и тут же не удержался. – Я – мастер спорта по спортивному туризму.

– Да ладно? Значит все категории ходили? И «шестерки» ходили?

– Безусловно.

– Первый раз вижу человека, который ходил «шестерки»!

Охранник был очень доволен.

– А кем вы работали до кладбища?

– Я учитель физики. После 27 лет работы пришлось оставить преподавание из-за принципиальных разногласий с директором.

Эти разногласия очень четко воняли на меня перегаром.

– Андрей Николаевич, мне очень надо узнать, как две автомашины попали сегодня ночью на территорию кладбища. Это вам надо в первую очередь. Вы же не можете отвечать за чужие дела. Это будет несправедливо. Вы пострадаете. А вы уже немолодой человек.

– Да что тут говорить. Из тюрьмы я не выйду… – обреченно махнул рукой Андрей Николаевич.

– А кто вам сказал, что вас ждет тюрьма? Вы сейчас еще покурите, можем вам чаю налить. Чаю хотите? – мне дико захотелось налить охраннику чая в кружку Севы, я готов был даже сам за ней сходить.

– Пожалуй, откажусь. Если можно, еще выкурю папироску.

– Курите. И расскажите, кто вас втянул в эту историю. А потом пойдете домой отсыпаться.

Охранник закурил папиросу, немного наклонился ко мне и доверительно сообщил:

– Вечером заходил Кирилл Алексеевич. Бывший учитель физкультуры из нашей школы. Ну, выпили. Не без этого, как говорится. Он часто заходит. Иногда с товарищами навещают покойников по вечерам. Но такого никогда не было!

Еще бы не хватало, чтобы такое было регулярно.

– И что дальше?

– Попросил зайти навестить кого-то. Я разрешил, конечно. Может, уединиться человеку надо. В одиночестве каждый видит в себе то, что он есть на самом деле, – процитировал он, я не знаю кого.

– А как фамилия учителя физкультуры? – поинтересовался Гоша.

– Турнев Кирилл Алексеевич.

Гоша мне кивнул, и они со стажером вышли. Зацепка. Но, может, просто зашел выпить с бывшим коллегой.

– Значит, вы не видели, когда машины въехали на территорию?

– Так не было никаких машин. Исключительно мы с Кириллом Алексеевичем.

Похоже, все-таки был пьян и все проспал. Учитель физики. Мог мне преподавать. Могли вместе в походы ходить. И тут я зачем-то задал необязательный вопрос.

– А сколько лет вашей матери?

– Какой матери? Моя мать умерла 20 лет назад.

– Зачем же вы просили разрешить с ней проститься?

– Думаю, условия момента, к слову пришлось. Я испытал стресс.

Меня снова посетило желание нанести охраннику тяжелые моральные увечья.

Я позвонил в прокуратуру заму по следствию. Доложиться. Пока слушал гудки, представлял, как звенит телефон на столе у зама, считал гудки, чтобы было прилично прервать звонок после пяти, и мечтал, чтобы никто не ответил, потому что сил докладывать не было никаких. А еще я тайно мечтал, что сейчас «зам» с нескрываемым облегчением скажет: «Выезжай. В "город" дело забирают».

На пятом звонке зам ответил. Спокойно выслушал. И сказал: «Понял. Работай». Мысль о том, что такого серьезного мужчину завалили, а никому дела нет в вышестоящей прокуратуре, меня расстроила.

Мне хотелось есть, спать и опять есть. А не работать по безнадежному делу. И была пятница. Сегодня дело, конечно, не заберут. Это я размечтался, придется жить с ним до понедельника. И в субботу вместо выходного у меня теперь, похоже, рабочий день со всем вытекающим из этого факта энтузиазмом.

С особой тоской я вспомнил о вставленной в печатную машинку бумаге для написания обвинительного заключения по очень неприятному делу об изнасиловании.

Четверо арестованных по этому делу сидели. А пятый уже умер в тюрьме от туберкулеза. Причем, туберкулез у него был диагностирован только при поступлении в следственный изолятор номер один – в просторечье «Матросская тишина». И в такой стадии, что его сразу перевели «на больничку» умирать. Туберкулез был в открытой форме, и, конечно, его носитель был предельно заразным. Стадия называлась «возвратная». Это когда излечился – и опять заболел. Антибиотики, которые были в тюрьме, его уже не брали. А ничего другого не было. И не в тюрьме не было, а в целом в стране. А может, никакие уже не брали, и у него все равно шансов не было.

Они были простыми строителями из Украины. Приличные когда-то люди из маленького городка. Попали под влияние одного конченого. Уже осужденного в прошлом дважды за изнасилование. Тоже из этого городка, но познакомились в поезде. Он напросился вместе с ними работать. Втянул их в регулярное пьянство. А кончилось все изнасилованием.

Хорошая женщина, учительница младших классов. Всю ночь насиловали. Прям на квартире, где работали. Потом выбросили в коридор и легли спать. Через минут сорок за ними пришли. Один был такой пьяный, что его добудиться не смогли и прям спящего привезли в отдел. А конченый не спал. Спрятался в шкаф и его реально забыли на квартире. Ушел бы запросто. Охраняемой границы тогда между странами не было. Ищи его потом и запрашивай выдачу через генеральную прокуратуру.

Но дежурный опер вспомнил, что женщина говорила о пятерых. Вернулся в квартиру. И в шкафу нашел этого вожака «случайно возникшей преступной группы». Он сразу начал давать признательные показания. Всех сдал. Умолял дать возможность немедленно искупить вину. Дать возможность извиниться перед женщиной. На очной ставке упал перед ней на колени. В общем, следующие два часа провел по системе Станиславского. А потом начал писать на всех жалобы. На меня писал три раза. Отказался от показаний. Даже зачем-то угрожал собственному адвокату. Конченый.

А четверо украинских строителей могли прожить честную жизнь, если бы не встретили его где-то недалеко от Жмеринки или Винницы в поезде «Кишинев-Москва». Семьи остались без кормильцев. А один вообще отошел. А тело его семья даже не смогла забрать из-за отсутствия средств.

Я не испытывал к ним жалости. И к женщине не испытывал жалости. Нельзя жалеть того, кого уважаешь.

Она была очень сильная. В милиции сдали ее телефон и адрес родственникам. Они звонили. Караулили в подъезде. Предлагали деньги. Уговаривали. Угрожали. Караулили у школы детей и показывали им фотографии своих детей, «которые остались без отцов и теперь будут голодать из-за вашей матери».

Нас еще на семинаре по уголовному праву предупреждал преподаватель: самое слабое звено в делах об изнасиловании – жертва. Боль забывается, стыд притупляется. Берут от родственников деньги, боятся, в результате меняют показания, не приходят на суд. Все это, на самом деле, бесполезно.

Изнасилование – дело так называемого «частно-публичного обвинения». Возбудить по заявлению можно, а прекратить – нет. Но так было всегда. Эта женщина оказалась просто кремень. И муж был всегда рядом с ней. И даже на допросах сидел рядом и держал ее за руку. При всех деталях сидел и держал ее за руку.

С тоской я вспоминал о бумаге, вставленной в машинку вчера перед уходом, потому что хотел закончить писать обвинительное заключение сегодня. А теперь придется им заниматься неизвестно когда. А там еще по одному делу сроки подходят.

И все это усугубляется тем, что на следующей неделе я дежурный следователь по району. Это значит, что все изнасилования и убийства в районе с нуля часов понедельника до нуля часов следующего понедельника будут моими. А я уже в пятницу устал. А мой товарищ Дима Голов, который дежурит на этой неделе, всегда приезжает вовремя. И наверняка был на работе в девять утра. Но меня уже увез холодный милицейский «козел» на холодное кладбище тусоваться с милицейскими генералами. Были же знаки. Стоял во дворе «козел», и всякие воробьи не так пели. Ума если нет, то уже и не будет. Только я положил трубку, как меня нашел Сева.

– Тебя Голов ищет. Он на моем телефоне. Говорит, работу у него отбираешь. Хлеб, так сказать.

– Всего только хлеб? – я хотел пошутить, очень остроумно и с выражением, но не смог придумать, как продолжить. И завис. Зато придумал Сева:

– А я ему так и сказал. Тебя хлебом не корми – дай поработать.

– Сплюнь срочно!

Сева быстренько, мелко несколько раз сплюнул через левое плечо.

– Сплюнул. А зачем?

– Просто давно не видел, как ты плюешься.

– Развел меня? Все не можешь мне простить? У тебя же был первый день. Грех не пошутить менту над прокурорским, пока он еще на человека похож.

Тут Сева был прав. Пошутить над прокурорским можно было только в самом начале. Впрочем, как и произвести хорошее впечатление. Потом милиционеры так доводили, что веру в хорошего милиционера убивали уже в зародыше. И пошутить не удавалось.

В первый день работы я приехал со старшим следователем Потехиной в качестве наставника на свое первое убийство. А потом зашли в отдел допросить свидетелей. Убита была старуха-процентщица. Топором. Клянусь. Так вот: Сева увидел нового следователя и приготовился. Ждать пришлось недолго.

Мы вернулись в отдел и собрались пить чай. Я попросил кружку. И Сева с радостью мне вручил. А потом сказал небрежно: «Ты только поосторожней. Вчера 20 дагестанцев задерживали на рынке. Часа три здесь продержали. А у них там чесотка бушует». Я не то чтобы испугался. Но все в его словах показалось мне логичным. Во всех новостях рассказывали о вспышки чесотки в Дагестане. Я с пониманием кивнул: «Я пойду помою». И два раза с мылом помыл в туалете кружку. А когда я вернулся все уже пили чай. И Сева еще более небрежно продолжил: «С другой стороны, мы им из своих кружек пить не даем». Было очень смешно. Всем, кто уже пил чай. И мне тоже смешно, но я все равно начал мстить.

И мстил несколько раз. И напоминал за что. Сева пытался ответить, но я был на стреме. Потом я забыл уже. А Сева не смог. И теперь каждый раз, когда ему казалось, что я его подкалываю, он мне напоминал всегда про то, что я не могу простить. По-моему, ему просто нравилось вспоминать о своем остроумии. Такие понты наоборот. Типа как я круто тебя сделал, что ты теперь не можешь остановиться. Меня это веселило, потом раздражало, потом опять веселило.

Я поднял трубку и, как только мог неприятно, сказал:

– Не хочешь забрать у меня дело к себе в производство?

– Меня шеф предупредил, что ты так скажешь, – тоже неприятно ответил Голов, – велел идти к тебе на помощь.

– А зам ничего не сказал, я только что с ним говорил.

– А он еще не в курсе. Сейчас пойду доложу. И выезжаю. К обеду надо обязательно успеть. Вы пойдете в «Узбечку»? Мне манты оттуда круглосуточно снятся, – сказал без намека на иронию Игорь.