Ларион как будто свою вину почувствовал. Понурил голову. Молчал. Глаза «ковыряли» паркет, выискивая малые щербинки, черточки, оставленные каблуками царя или гостей. Нога Лариона, обутая в сафьяновый чехол, нервно елозила по сверкающим плашкам.

За окошком птица весёлым клювиком расщелкнула синюю тишь. Настенные часы ударили в глубине дворца, голубеющего рассветным сумраком – эхо по углам рассыпалось.

Минутная слабость прошла. Охран Охранович встряхнулся. «Тигровый глаз» опять заполыхал по-молодецки.

– Поплыли дальше, Ларя. А то скоро царь подымется, печать потребует.

Гренадёр насторожился, поднимая палец и поднося к губам. Ноготь был подстрижен до помидорной мякоти – кинжалом срезал по неосторожности.

– Кажется, кто-то идёт?! – прошептал он, глядя в сторону дальних дверей, мерцающих золотыми кругляшками ручек. – Может, за шторку спрячемся? Вдруг это поросёнок на двух ногах.

«Тигровый глаз» похолодел. Седые брови насуровились над переносицей. Приподнимая гренадёра за грудки, Охран Охранович встряхнул его, опаляя сердитым дыханием:

– Никогда за шторками не прятался! Никогда! Ни от кого! Ни разу! Хотя на меня посылали железные колесницы, запряженные боевыми зверюгами!

2

Скрипнули две половинки двери – развели дубовыми крылами. На пороге возник шеф-повар. Пухленький, широкоплечий. Голова почти без шеи: мясистые уши на плечах восседают.

Лицо Поварешкина – благодушное, сытое – всегда было похоже на красно-пропечённый круглый каравай. (Неспроста называли его Сыто Поварешкин).

А сейчас лицо это было похоже на трясущийся кусок белого рыхлого теста. Глаза – черносливины. Сильным страхом «ягодки» эти выдавило к носу и повело в стороны. Левый глаз направо засматривался, а правый – налево.

Охран Охранович с трудом узнал шеф-повара, изумленно присвистнул:

– Сыто Поварёшкин? Ты? Здорово, братец. Ты чего сегодня такой… непропечённый?

Толстые бледные губы шеф-повара кое-как разжались: словно бы сырое тесто лопнуло, испуская воздух; пузырёк слюны раздулся на губах, оторвался и полетел к потолку, переливаясь бликами.

– По какому случаю пускаем пузыри? – занервничал Охран Охранович, наблюдая за полетом сверкающего шара.

Сыто Поварёшкин был в состоянии шока. Пытаясь что-то произнести, шлепал губами, пыхтел. Кренделечки с бубликами и изображал руками, сдобно пахнущими царской кухней, пальчики оближешь.

Наблюдая за ним, Охран Охранович терялся в догадках. «Тигровый глаз» потух, обескураженный.

Ларион на выручку пришёл:

– По-моему, он говорит, что поросёнок жареный пропал.

– Да ты что?! – Охранник даже поскользнулся на паркете. – Поварешкин, правда? Быть не может!

Шеф-повар перестал трястись. Только уши на плечах подрагивали мочками. Сильная икота скребанула по горлу, когда он выдохнул:

– А вы… вык… откуда знаете про поросёнка?

Охран Охранович повеселел на мгновенье. Усы погладил. Сделал равнодушное лицо – тупой гранит:

Помилуй, Поварешкин, да как же нам не знать? Скушали мы, слопали твоего толстозадого борова.

Пра… правда?

– Как на духу говорю. Что мне врать?

Шеф-повар несказанно обрадовался этому известию.

«Черносливинки» засияли, часто-часто помаргивая. Скомканной салфеткой, зажатой в кулаке, Сыто Поварешкин вытер под носом и за ушами.

Фу-у… слава Богу! – Он даже попытался поаплодировать, но салфетка, лежащая на ладошке, приглушила хлопки. – Скушали? И на здоровье. А то я уж подумал… И чего я только не подумал, грешным делом!

Скушали, ага, – подтвердил охранник.

И не подавились, – серьезно сказал молодой гренадёр.

«Тигровый глаз» охранника лучился ребячьим лукавством. Ларион стал покусывать губы, чтоб не хохотнуть… Но Поварешкин в эти минуты был слишком счастлив, чтобы заметить розыгрыш.

Вот спасибо, Охра! Успокоил! Гору с плеч свалил!

Это тебе спасибо, Сыто Поварешка.

А скажите… А перчику не многовато?

Нормально. Обжигает, но не злит.

А лаврушечки не маловато?

В самый раз. Одна только беда.

Поварское лицо, чуть было порозовевшее, снова стало краску терять.

Какая беда? – Он истошно икнул. – Неужели пересмолил? То есть я хотел сказать – пересолил.

Ты не прикидывайся, Поварешкин. Ты зачем ему копыта дёгтем вымазал? Видишь следы на полу? Твоя работа? Сознавайся… Что ты снова пузыри пускаешь?.. Вымазал копыта дёгтем поросёнку и пустил гулять по царскому дворцу. А теперь стоит, пускает пузыри.

Поварешкин обомлел. Широкая спина к стене прижалась. Коленки затряслись… Он поехал спиной по стене… И вдруг замер, напоминая бабочку, иголками пришпиленную к парчовой поверхности.

Неподалеку от раскрытого окна прошагали два царских мастера, деловито беседуя о досках для гроба, предназначенного разбойнику, томящемуся в темнице, дожидающемуся палача. За окошком слышалась капель. Точно гвоздочки кто-то в гробовую крышку заколачивал…

Ресницы у повара часто-часто запорхали. В животе заурчало так сильно, будто кишка перерывалась пополам. Обескровленные губы исковеркала болезненная улыбочка. Выпрямляя коленки, повар хотел хохотнуть. Шутка, мол, понимаем; кто же будет поросёнку дёгтем мазать копыта и на прогулку отправлять по царевым палатам.

Но вместо хохотка у Сыто Поварешкина получился диковатый хрюкающий звук.

В дальнем пустом углу – эхо, не эхо ли? – звук повторился, только очень громко, внятно. Как будто настоящий поросёнок там откликнулся.

И Поварешкина опять залихорадило. Жирные уши заплясали на плечах.

Арестуйте! – попросил он, прижимая руки к сердцу. – Умоляю! Охра…

Арестуем, конечно. Поймаем и заарестуем. Ему недолго хрюкать. Я человек суровый, но справедливый. И не позволю…

– Нет, – перебил Поварешкин. – Меня арестуйте! Меня!

– Зачем? Не вижу надобности.

Повар заплакал. Черносливовые глаза потонули в солёном соусе.

– Арестуйте! Посадите под замок! Мне страшно!

Охран Охранович по-отечески обнял его.

Ну что ты, как ребенок, ей-богу. У страха глаза веники, а ты прижмурь один глазок, прижмурь, и страх поубавится наполовину. Ступай на кухню. Скоро завтрак подавать.

Не пойду! – Сыто Поварёшкин зарыдал. – Боюсь. Чертовщина какая-то во дворце завелась.

Успокойся, подотри под носом и скажи, где может быть сейчас Бедняжка Доедала?

Всю ночь на кухне был.

Что делал?

Доедал… А что же ему делать?

Ты видел? Он все время был на глазах?

Все время… Хотя постойте-ка! Он доедал из огромных котлов. Разулся, ноги вымыл и полез в котел – подчищать остатки пригорелой каши. Мы хотели её отнести на псарню, но Бедняжка Доедала разулся, ноги вымыл, залез в котел…

Дальше! – сердито перебил Охран Охранович.

Не знаю. Там этих котлов – семнадцать штук. Я помню, заглянул в один, в другой – не видно Бедняжки Доедалы.

Во-о-т! А говоришь, он всю ночь был на кухне. Котлы открываются снизу?

Самый крайний котел открывается. Он самый большой. С него Бедняжка Доедала и начал свою работу.

Понятно. Пошли на кухню. Да не трясись ты!

Боюсь, не пойду! Посадите меня под замок, арестуйте!

– Вот заладил… Ну, пошли в темницу, посидишь маленько, успокоишься. А поймаем поросёнка – выпустим.

Не надо выпускать его! Ты что?!

Чудак. Тебя из-под замка освободим, когда его поймаем.

3

Зябко, сумрачно, сыро. Запах ржавого железа, запах плесени. Смоляные факелы, воткнутые в железные факельницы, потрескивают в тишине, роняют синеватые капли, со свистом прожигающие воздух: как будто чирикает птица, чудом оказавшаяся в темном каземате.

Ступени ведут в глубину. Становится душно.

Ключи зазвенели. Открылась железная дверь. Поварешкин посмотрел на свой «новый дом» и попросился поскорей на волю. Охран Охранович посмеивался, наблюдая, с какой невероятной быстротой скачет по ступеням тучный повар, убегая от добровольного заключения.

Охран Охранович пошёл сюда не столько из-за повара, сколько из-за того, что хотел проверить – на месте ли злосчастный разбойник; а то палач приедет из-за моря, казнить будет некого.

Разбойник сидел в самой дальней темнице. Сюда придти непросто и выйти нелегко. Повороты. Лабиринты Ловушки-тупики.

За последним поворотом Охран Охранович наткнулся на двух солдат. С палашами, с факелами. Стоят навытяжку (никогда их раньше не было тут).

Дальше нельзя, – виновато сказал один из них, палашом преграждая дорогу.

Разуй глаза! Не узнаешь? – нахмурился начальник.

Узнаю. Только там государь… Никому не велено подходить.

Государь? В темнице? Ночью?.. – Охран Охранович рассвирепел. – Ты сколько выпил, каналья чёртова?!

Не пью, ваше бродие. В рот не беру поганого.

А ну, с дороги!

Ваше бродие, поймите…

Старый вояка двумя руками сграбастал двух молодцов. Аркебузы, палаши полетели на камни. Зашипели факелы, откатываясь, дымя и угасая… Охран Охранович поднял ближайший факел. Свободной ладонью поправил усы, помятые в короткой схватке.

Повернулся, пошёл.

Железные двери темницы были открыты. Охран Охранович ускорил шаг… И вдруг остановился. Понял, что солдаты сказали правду. Понял, но отказывался верить.

Приблизился на цыпочках. Дыханье затаил. Воровато заглянул в темницу – и ошалело отпрянул. К стене прижался, больно стукнувшись затылком. «Что это? – изумился. – Видение? Надо ещё разочек посмотреть».

Посредине каземата царь стоял на коленях. Перед ним корыто с тёплою водой – парок струится. Грязный заросший разбойник сидел на камне, который служил и столом и стулом.

Слышно было, как ворковала, плескалась вода в корыте.

Царь ноги разбойнику мыл…