Считая себя достаточно сильным, чтобы с успехом бороться с неприятелем, Небольсин решился атаковать персиян. Оставив обоз и тяжести в Аскаране под прикрытием одного орудия и части пехоты, он, 10 июня, двинулся к Карапапету, где были расположены главные силы Аббас-Мирзы, но, не застав там неприятеля, пошел к речке Ханатин. В час пополуночи 13 июня русский отряд, пройдя не более семи верст от лагеря, был встречен персидской конницей, позади которой, в Ханатинском ущелье, была расположена пехота. Аббас-Мирза успел сосредоточить на этом пункте 4000 пехоты и около 16 000 кавалерии^[56]. Он притянул к себе все мелкие отряды и даже тот, который имел стычку с Небольсиным между Шахбулагом и Аскаранью.

С рассветом вся масса неприятеля атаковала русский отряд. Атака персиян не отличалась ни стройностью, ни порядком – это был наезд толпы, старавшейся окружить нас со всех сторон. Для отражения такой атаки каре и штыки были лучшими тактическими действиями, а наступление на лагерь или на вагенбург – лучшими стратегическими соображениями. Потеря лагеря или вьюков были особенно страшны для персиян, потому что они, лишившись средств к существованию и рассыпавшись в разные стороны, принуждены бывали путем грабежа местных жителей искать средств к продовольствию.

В данном случае генерал-майор Небольсин поступил точно так же. Не останавливая своего движения и построив войска в каре, он подавался вперед, штыками выгнал персиян из ущелий и заставил их вместе с Аббас-Мирзой отступить к Араксу. Неприятель потерял много убитыми, ранеными и два фальконета; с нашей же стороны убито восемь, ранено: обер-офицеров четыре и нижних чинов 52 человека. Затем майор Лисаневич, пройдя форсированными маршами в верховья реки Мигри, 20 июня разбил и прогнал встреченную там партию персиян^[57].

Одновременно с появлением персиян в Карабаге, царевич Александр, с 7000 человек персидских войск, прибыл на реку Балахлу, в расстоянии одного дня езды от Казахской провинции. Отсюда он отправил к казахам своего посланного с требованием, чтобы они прислали ему, в знак верности, четырех старшин. Оставив их у себя в качестве аманатов и обещая избавить Грузию от власти русских, царевич 12 июня потянулся к Шамшадыльской провинции. Цель его движения состояла в том, чтобы поднять против нас одновременно казахов и шамшадыльцев и затем, соединясь с Аббас-Мирзой, двинуться к Тифлису. Остановившись близ озера Гокча, персияне разделились на две части: одна, под начальством царевича Александра, расположилась у Торчал, а другая, под командой Хусейн-Кули-хана Урумийского, перешла в вершины Дзагами, в 80 верстах от Елисаветполя.

Не предпринимая никаких решительных действий, оба отряда ожидали соединения с главными силами Аббас-Мирзы, который намеревался, через Карабаг и Елисаветполь, следовать к Тифлису. Среди весьма продолжительного ожидания как царевич Александр, так и Хусейн-Кули-хан старались привлечь на свою сторону подвластных России жителей. Хусейн отправил казахам и шамшадыльцам воззвание и требовал от всех агаларов, чтобы они соединились с персиянами для действия против русских, которых обещал истребить всех до единого.

«По повелению всемилостивейшего и великого Шах-заде (Аббас-Мирзы), – писал он в одной из прокламаций, – я отправлен для управления и распоряжения делами тифлисской стороны и, при милости Божией, прибуду туда с бесчисленными войсками через короткое время. Объявляю вам, как народам и соседям вашим, что всегда желаем иметь к вам почтение, и вы должны быть удостоверены, что получите такую милость, которой не ожидали. Будьте рачительны к службе без всякого опасения и страха, дабы по прибытии Шах-заде была оказана ваша служба».

Царевич Александр писал также, что прибыл с значительным войском в Шарур и что агалары должны встретить его с «повиновением». Царевич уверял, что на этот раз пришел недаром, но или погибнет со всем своим войском, или выгонит «мерзкого неприятеля» и истребит его мечом непобедимых войск своих. «Вам известно, – писал он, – что предмет толиких походов и беспокойствия войск государевых (Баба-хана) есть избавление ваше и спокойствие. Карабагское дело почти сделано, высочайший же и милостивейший Шах-заде, переправясь через Худо-Аферинский мост, поставит войска для блокады Ганжи (Елисаветполя), а сам изволит отправиться на Тифлис. Кто выедет навстречу, тот получит милость, а кто воспротивится, наказан будет сильным мечом»^[58].

Угрозы не действовали; агалары не ехали ни к царевичу, ни к Хусейн-Кули-хану. Александр снова писал им, чтобы они не боялись действовать открыто и ехали к нему смело. Если же думают, что персидские войска, не удержавшись в Грузии, возвратятся назад, а они останутся в руках русских, то пусть пришлют к нему нескольких почтенных лиц удостовериться, с каким числом войск идет он на Грузию. «Но когда вы увидите, – писал царевич, – что от сего войска никакого следствия не может быть, то сидите на месте. Богом клянусь вам, что такого приготовления никогда не было, как ныне, и весьма стараются на сей раз истребить русских и дело привести в совершенство».

Посланные вместе с письмами, при самом их вступлении в Казахи, были схвачены и отправлены в Тифлис. Казахскому моураву, надворному советнику князю Бебутову, поручено вести переговоры с царевичем Александром и предложить ему приехать в Тифлис, не ожидая победы, а с покорностью и с просьбою о прощении. Как ни велики были, по словам царевича, силы персиян, но он предпочел отвечать Бебутову, что готов покориться, если выдано будет ему письменное ручательство в его безопасности; если примут с почестью, как его, так и всех при нем находящихся, и, наконец, если дозволено будет по прибытии в Тифлис написать прошение императору Александру^[59].

Несветаев обещал принять Александра с почестью и предоставить ему выгоды и преимущества, «которыми, – писал он, – обильно пользуются светлейшие ваши братья и все члены грузинского царственного дома»^[60].

Гудович же не одобрил поступка Несветаева и, не желая показать, что русское правительство придает большое значение возвращению царевича, приказал сообщить ему, что отличных почестей себе он требовать не может, а будет принят «так, как и братья его царевичи принимаются, партикулярно^[61]; приближенным же его будет исходатайствовано прощение». Относительно последних Несветаеву было поручено, в случае успеха в переговорах с царевичем, стараться впускать с ним в Грузию как можно меньше свиты, дабы наплыв беглых грузин, явившихся в страну под видом раскаяния, не имел в действительности вредного влияния на жителей.

Личные обещания Несветаева не удовлетворили царевича Александра, считавшего их недостаточными для своего благосостояния. В ответе своем он писал, что готов ехать в Тифлис, но с тем непременным и единственным условием, что будет оставлен в Грузии, а не отослан в Россию.

«Будьте уверены, – писал он генералу Несветаеву, – что если я буду на моей родной земле, то это составит мое успокоение, благоденствие и великую государеву милость; а если не буду в моей отчизне, то не успокоюсь. Если вы меня оставите на моей родине – куда как хорошо; если же вызовете в Россию, то сколько бы сокровищ ни посулили – зачем они мне?»

Царевич говорил, что останется верен или русскому императору, или шаху, смотря по тому, кто даст ему средства жить в родной стране, и если сделает это русский император, то Александр обещал ему служить так, как служили Христу святые мученики, пролившие за него кровь свою. На обещание прощения прежних поступков царевич писал Несветаеву, что не знает за собой вины, и в этом случае поступал не чистосердечно; он хорошо знал, что кругом виноват перед русским правительством.

«Ты пишешь мне, – говорил Александр в письме своем князю Иосифу Бебутову, – изволь-де прибыть и довериться русским, и Государь-де милосерд и много окажет милостей. Но по этому слову как можно мне так скоро прибыть и помириться, если 10 и 12 подобных дел не пройдет и я не буду весьма обнадежен? Вот теперь я тебе пишу: иди и помирись с персиянами, пред которыми ты не провинился и которые никакой вражды за тобой не знают; разве сейчас же пойдешь и доверишься им, пока они пять и шесть раз тебя не обнадежат? Подумай-ка, рассмотри и обсуди, можно ли мне так скоро предаться им (русским)? Ведь сколько раз я с ними воевал, сколько русских побито чрез меня, как же мне зря взять да и прийти? Да хотя бы меня и обнадежили твердо и неизменно, все-таки сперва я и ты должны видеться между собой, поговорить в одном просторном месте, обменяться лицом к лицу своими мыслями и затем уже, когда мое сердце уверится и я буду обнадежен, статься может, что и передамся»^[62].

Свидания этого не последовало, так как обстоятельства заставили царевича Александра удалиться от границ Грузии.

Неудачная попытка Аббас-Мирзы в Карабаге и бегство его за реку Араке разрушили все планы царевича и поставили его в опасное положение человека, рискующего быть окруженным со всех сторон и попасться в руки неприятеля. Действительно, удаление Аббас-Мирзы дозволяло нам открыть действия против Александра одновременно с разных сторон, и Несветаев не преминул этим воспользоваться. Он приказал находившемуся в Елисаветполе майору Просвиркину взять 200 человек пехоты, два орудия и 300 человек обывательской конницы, с которыми и действовать против Хусейн-Кули-хана, стоявшего у вершины Дзегамского ущелья. Другой отряд, под начальством Кабардинского мушкетерского полка подполковника князя Эрнстова, получил приказание двинуться Делижанским ущельем к озеру Гокча и тем заставить царевича Александра удалиться от шамшадыльских границ. Чтобы еще более развлечь неприятеля, подполковнику Эрнстову приказано было отделить из своего отряда 40 человек, которых и отправить в Шам-шадыль с майором Новицким. Приняв начальство над тамошними войсками и присоединив к себе возможно большее число шамшадыльской конницы, майор Новицкий должен был следовать ближайшей дорогой на отряд царевича, разобщить его с отрядом Хусейн-Кули-хана, своими действиями привлечь на себя внимание Александра и занять его до тех пор, пока Эрнстов не зайдет ему в тыл.

Чтобы персияне от Гарни-Чая или Эривани не могли подать помощи Хусейн-Кули-хану, признано полезным сделать диверсию из Памбак к Эривани по абаранской дороге. Полковник Симонович с 350 человеками пехоты, при трех орудиях и с некоторым числом татарской конницы, получил приказание сделать вперед два перехода от Караван-сарая и потом послать партию к озеру Гокча. Наконец, со стороны Караклиса двинут был майор Загорельский со 150 человеками гренадер.

Всем начальникам отрядов при приближении к назначенным местам вменено в обязанность снестись между собой и действовать совокупными силами^[63]. План, хорошо задуманный, не был так же хорошо исполнен, и совершенное истребление неприятеля не состоялось. Трудные переходы по весьма гористой местности задержали многие отряды, и они опоздали занять назначенные им пункты. Персияне, проведавшие о движении русских отрядов с разных сторон, опасаясь быть окруженными, бежали в одиночку через горы такими дорогами, по которым сомкнутыми частями следовать было невозможно. Царевич Александр счел лучшим также уйти, но, отступая, наткнулся на отряд подполковника князя Эрнстова, потерпел поражение и бежал в Эривань. С удалением его Елисаветпольская, Казахская, Шамшадыльская и Памбакская провинции были совершенно успокоены. Большая часть жителей Карабага, скрывавшаяся от неприятельского разорения в разных неприступных местах, возвращалась теперь в свои селения. Смерть Ибрагим-хана не произвела между ними никакого замешательства, и большинство жителей не только не сожалело о кончине хана, но, напротив, было даже радо такому происшествию. «Будьте известны, – писал карабагский чиновник Мамед-ага дочери покойного Ибрагим-хана, – что намерение всего народа есть то, чтобы весь род покойного Ибрагим-хана был уничтожен. Мы точно и твердо знаем, что из ханского роду здесь мой Мехти-Кули-хан, а там вы, а прочие никто не желают осчастливиться сему дому»^[64].

В трактате, заключенном с карабагским ханом, было сказано, что новый хан должен быть избираем потомственно по старшинству колена. Таким образом, после смерти Ибрагима Карабагское ханство должно было перейти к старшему его сыну, Мамед-Хасан-аге, а так как он умер еще при жизни отца, то к сыну его Джафар-Кули-аге, восемнадцатилетнему юноше. Мехти-Кули-ага, второй сын Ибрагима, также явился претендентом на ханское достоинство. При помощи обещаний и отчасти угроз он заставил 65 человек разного звания людей подписать просьбу о том, что Карабаг желает его иметь своим ханом. Заручившись этой просьбой, Мехти отправился в Тифлис, куда поехал также и Джафар-ага, считавший себя законным наследником Карабагского ханства.

Оба претендента хлопотали об одном и том же ханском достоинстве и имели каждый партии себе преданных, причем партия Мехти была сильнее и многочисленнее партии Джафара. Первый своим ловким поведением успел обмануть многих, привлечь на свою сторону более уважаемых беков и вообще повести дела так, что, по-видимому, пользовался большим уважением и преданностью народа. Оба искателя ханского достоинства казались расположенными к России, с той только разницей, что, как открылось впоследствии, Джафар был человек чистосердечно нам преданный, тогда как Мехти делал это из расчета: оба они не только не принимали никакого участия в восстании, но, напротив, своими действиями способствовали к усмирению волнений и к изгнанию неприятеля из Карабага. Мехти хлопотал потом об уборке хлеба жителями и о доставлении продовольствия русским войскам, а Джафар о возвращении жителей, уведенных персиянами^[65].

Сознавая, однако же, что племянник его Джафар имеет больше прав на управление Карабагом, Мехти не пренебрегал ничем, чтобы достигнуть предположенной цели. Узнав, что в Тифлисе жил бывший хойский Джафар-Кули-хан, человек, уважаемый нашим правительством за оказанные им услуги России во время управления краем князя Цицианова, Мехти стал действовать через него. Однажды ночью, пробравшись в дом Джафара, Мехти просил его, чтобы он уговорил графа Гудовича утвердить его ханом. Джафар долго не соглашался вмешиваться в посторонние для него дела и уступил просьбе Мехти только тогда, когда тот обещал, в знак благодарности, отдать в жены Джафару сестру свою Геоухер, известную красавицу во всем Закавказье.