III. Неудачные розыски

Полицейские чиновники еще ничего не успели разведать, и мы собрались лишь с целью условиться о наших дальнейших действиях, а также передать друг другу все, что нам было известно.

Потом мы развернули перед собой наскоро составленный архитектором план дома и сада Русланова, на котором, однако, все было обозначено с точностью до мельчайшей подробности. Кокорин дополнил план, отметив на нем близлежащие улицы, и передал мне список всех окрестных домов и их жителей. Затем мы точками отметили на плане те места в разных комнатах, которые были заняты гостями, и оставили белыми те, в которых никого не было в момент совершения преступления.

Кокорин придавал большое значение оставшимся на снегу следам; он беспрестанно вертел в руках и рассматривал со всех сторон сделанный им со следов гипсовый слепок.

– Я считаю необходимым предъявить его экспертам, – сказал прокурор, – может быть, они будут в состоянии определить по ним сапожника, делавшего сапоги, и тогда мы узнаем, кому они были проданы.

– Я предвидел необходимость этой экспертизы и, не ожидая приказания, привез сюда двух опытных сапожников, главных мастеров нашего города, – заметил Кокорин.

– Введите их, – сказал я.

В двух вошедших в мой кабинет лицах я действительно узнал двух лучших сапожников нашего города и предложил им рассмотреть слепок. На первых порах оба они не могли прийти к какому-нибудь заключению и попросили позволения послать за своими подмастерьями. Тогда я попросил их удалиться пока в особую комнату.

– Относительно этого лоскута, – сказал я, – мне кажется, нет сомнений в том, что он является частью пиджака или сюртука человека с достатком, судя по шелковой подкладке и качеству сукна. Но иметь значение в качестве вещественного доказательства он может только в том случае, если будет доказано, что он оставлен преступником.

– Что он принадлежит убийце, я не сомневаюсь, – вмешался Кокорин.

– Почему?

– Потому что лоскут этот не мокрый, а сухой. До вчерашнего вечера двое суток шел снег, была оттепель, и лестница вся мокрая. Лоскут же этот найден на ней совершенно сухим – доказательство, что с момента, как он оторвался от платья, до того, как был найден, прошло только часа три или четыре.

Мы согласились, что это предположение небезосновательно, и не могли не отдать должной справедливости тому вниманию, с которым пристав относился к делу. Он же продолжал высказывать свои соображения:

– Находка бриллианта доказывает, что убийца, торопясь слезть, неловким движением сбил лестницу и, падая, выронил из рук диадему, которая опустилась в снег выпуклою стороною. Диадема и оставила те следы, которые были указаны нам понятыми. Там же, вблизи, был след ножа. Вероятно, убийца выронил и нож – тот самый, которым он нанес смертельную рану. Падая, преступник поранил себя. Вот отчего на месте его следов остались капли крови, которые видны и на заборе. Забор я исследовал очень внимательно и нашел на нем ясные следы десяти пальцев, оставленные вследствие усилий, употребленных, чтобы вскарабкаться наверх. Следы эти оставлены кровью, из чего я заключаю, что убийца ранил себе руку…

– Вы очень скоро делаете ваши заключения, – заметил полицеймейстер.

По моему настоянию Кокорину дана была возможность сказать о деле все, что он думает, так как он уже не раз доказывал быстроту своего соображения и сметливость. Его двадцатилетняя практика в большом торговом губернском городе, в котором живет много людей и случается много происшествий, изощрила его в ремесле сыщика.

– Значит, вы полагаете, – сказал прокурор, – что сам убийца поднял диадему и нож до своего побега?

– Непременно. Ясное дело, что грабеж был целью убийства. Он убил, ограбил и убежал…

– Где же он был до совершения убийства? Предполагаете ли вы, что он прятался в доме Русланова?

– Против этого предположения я протестую, – сказал я. – Он не мог находиться в доме до убийства по двум причинам. Первая та, что он не мог остаться не замеченным кем-либо из гостей или многочисленной прислугой. Вторая та, что все положительно удостоверили, от первого до последнего из присутствовавших в доме, что все приглашенные были во фраках или военных мундирах. Это сукно слишком тонко для осеннего платья. Явись кто-нибудь в дом в пиджаке, визитке или сюртуке из коричневого сукна, его бы все заметили. Я скорее соглашусь допустить, что убил кто-нибудь из присутствующих на балу и потом спустился по лестнице. Но тогда лоскут этот не имеет значения…

– Извините, но я не соглашусь с вами, – сказал Кокорин. – Я утверждаю, что убийца непременно был в доме Русланова до убийства и был одет в коричневый сюртук.

– Почему же вы так полагаете?

– Очень просто. В саду только один след – от лестницы к забору. Других следов не существует. В саду этом осенью никто не ходит. Все калитки в нем заперты и заколочены.

– Так неужели же он был в цветном пиджаке на балу и его никто не заметил?

– Нет, он мог спуститься по лестнице с чердака или с крыши, войти в окно и, сделав свое дело, бежать через сад. А вот как он попал на чердак или на крышу – этого уж я не знаю. Он мог до бала, никем не замеченный, подняться по черной лестнице на чердак и с чердака через слуховое окно выйти на крышу. Или он мог каким бы то ни было образом подняться на крышу прямо с улицы, там ведь всего два этажа. Подобные вещи бывают. Помните дело о краже серебра у предводителя дворянства? Вор сознался, что он влез на крышу по громоотводу, а оттуда через слуховое окно перебрался на чердак.

Я взглянул в акт осмотра и убедился в верности соображений Кокорина. Моей рукой в акте было записано, что «в саду были замечены только одни следы, обращенные носками от лестницы к забору».

– Одно меня сбивает с толку, – продолжал частный пристав. – Убийца должен быть необыкновенным силачом, привычным к путешествиям даже по громоотводам, и, следовательно, должен быть из простого звания. А между тем лоскут, оторвавшийся от его платья, имеет шелковую подкладку.

В это время в комнату вошли эксперты со своими подмастерьями.

– Какое же ваше заключение? – спросил я.

– Сапоги, от которых остались следы, сшиты не у нас, и даже не в этом городе, – сказал один из них.

– И вы все придерживаетесь этого мнения?

– Все. Судя по слепку, это должны быть сапоги самой тонкой работы. Высокие скошенные каблуки, очень узкий объем сапога, узкий носок и вогнутая подошва – так шьют только бальные лаковые сапоги. Мы же все сапоги и ботинки делаем с круглыми носками.

– Вы полагаете, что это след именно сапога, а не мужского ботинка?

– Сапога. Работа, должно быть, московская. Здесь мы таких сапог не делаем, потому что люди богатые нам их не заказывают, а выписывают все больше из Москвы.

Я составил протокол экспертизы и отпустил сапожников.

– Как же это ваш простолюдин гуляет в лаковых сапогах? – спросил полицеймейстер у Кокорина.

– Точно так же, как он ходит в пиджаке с шелковой подкладкой! Впрочем, это все одни догадки.

– Прошу вас не дожидаться письменного приказания для проведения розысков, – сказал я Кокорину. – Вы знаете, что нужно делать. Нужно, во-первых, отыскать тот сюртук, от которого оторван лоскуток сукна, и узнать, кто его надевал вчера вечером или кому он принадлежит. Во-вторых, нужно разыскать бриллианты, если они не увезены из нашего города.

– Если эти вещи здесь, они в скором времени будут мной вам представлены.

Кокорин вышел.

Я напомнил полицеймейстеру о необходимости следить за всеми уезжающими из города.

– Еще ночью мной сделаны все необходимые распоряжения, – отвечал мне полковник Матов. – За ловкость и расторопность тех людей, которым я поручил исполнение этого дела, я ручаюсь.

Мы простились.

Оставшись вдвоем с прокурором, мы долго еще беседовали об этом деле. Более всего нас удивляло, что из всех посетителей Русланова никто ничего не заметил, тогда как очень многие находились всего через комнату от того помещения, в котором умерла Елена Владимировна. Убийце надо было войти в окно с лестницы, пройти всю ширину коридора и через открытое во внутреннюю комнату окно нанести удар сидевшей на кушетке Руслановой. А когда она вскрикнула, ему надо было успеть сорвать с ее головы диадему и тем же путем уйти! И совершено это во время бала, когда дом был полон народа, и никто при этом ничего не заметил!

Мы терялись во всевозможных предположениях, но ни на одном из них не могли остановиться.

– Подождем, что покажут розыски, – сказал мне, наконец, прокурор. – Не может быть, чтобы мы не напали на какой-нибудь след. Будем терпеливы.

Мы расстались.

Первой моей заботой на следующее утро было осмотреть чердаки, крышу и громоотвод в доме Руслановых. Но даже самый тщательный осмотр не привел ни к каким результатам.

Чердак никогда не запирался, и туда редко входили. Немудрено поэтому, как отзывались все домашние, если бы кто прошел туда незамеченным и пробыл там хоть двое суток, спрятавшись за сложенной в груду сломанной мебелью. Признаков каких бы то ни было следов не было ни на крыше, ни на чердаке.

Дом с двух сторон имел подъезды, навесы которых были очень невысокими. Могло оказаться верным и предположение Кокорина: убийце легко было взобраться на крышу при помощи этих навесов и громоотвода, тем более что дом угловой и выходит на две улицы.

Возвращаясь домой пешком, я встретил отставного майора Боброва. Я знал его очень мало, встречаясь с ним только в клубе и в других собраниях.

– Здравствуйте! Вы, кажется, не были третьего дня у Русланова? – спросил я у него.

– Да, не был, я ездил в свое имение. Скажите, пожалуйста, что за странное происшествие? Даже трудно поверить тому, что рассказывают.

– К несчастью, убийство действительно совершилось. Слух об этом разнесся уже по всему городу и, наверное, достиг даже Петербурга. Но, извините, мне некогда, тороплюсь. До свидания!

– Да расскажите, по крайней мере, в чем дело. Я сейчас из деревни и положительно ничего не знаю.

– Некогда. До свидания!

Но Бобров настаивал, схватил меня под руку и пошел со мною.

– У меня в доме тоже случилось престранное происшествие. Три дня назад у меня похитили одну вещь. Сегодня приезжаю, а похищенная вещь на своем месте!

– Значит, ее вовсе не похищали. Видно, вы сами или кто другой из домашних переставил или переложил эту вещь на другое место, вот и все.

– Да нет, вовсе нет! Престранное происшествие.

– Что же именно у вас было похищено и возвращено таким необыкновенным образом?

– Ну, что бы вы думали? Деньги?

– Ничего я не думаю. Вот мой подъезд.

– Нет, слушайте только: у меня была похищена бритва!

– Как бритва?

– Да так. Третьего дня утром, собираясь в имение за тридцать верст, я хотел взять с собой бритвы. У меня их две штуки в одном футляре. Одну я отдал править еще на прошлой неделе, другую оставил в футляре. Открываю ящик, беру футляр – он пуст. Что за оказия!

Рылся, рылся – нигде не смог найти. Так и уехал без бритвы. Сегодня приезжаю назад, а бритва на своем месте.

Мне начинала надоедать эта болтовня. Я сказал Боброву:

– Ну, что же тут удивительного? Вероятно, лакей ваш брал бритву, чтобы побриться, и затем положил ее на место.

– Он никогда ничего не трогает, да у него и свои есть.

У моего подъезда стояло много экипажей. Видя, что меня ожидают, я поторопился проститься с Бобровым. Приемная моя была наполнена мужчинами и дамами, и все они просили отпустить их скорее. Всю остальную часть дня я провел в допросах.

Вечером прибыл Кокорин. Он мне передал, что сделаны нужные распоряжения. Между прочим, всем портным было секретным образом приказано немедленно дать знать, если кто принесет к ним для починки коричневое платье с оторванным от полы куском. Кроме того, мне была подана телеграмма, которой петербургская полиция извещала меня, что модель диадемы действительно находится у ювелира Фаберже и будет препровождена ко мне по почте. Утомленный расспросами, я простился с Кокориным и лег спать.

Дня через два мною были окончены допросы гостей Русланова и всех живущих в его доме. Расспросы не привели к новым открытиям, а только подтвердили то, что мне было известно и в самую ночь убийства.

Полицейские чиновники ежедневно приходили ко мне, но, увы, при всем своем усердии они не смогли обнаружить ни одного нового факта.

Слухи в губернском городе распространяются с быстротою молнии и, обыкновенно, с тысячами видоизменений. Когда мною была получена модель диадемы, не знаю, каким образом, но все немедленно заговорили об этом. И у меня дома, и на улице, и в гостях, и в клубе ко мне приставали с вопросами. Правда ли, что нашли диадему? У кого она найдена? Кто убийца? Говорят, его поймали на варшавской железной дороге в то самое время, как он хотел скрыться за границу? Мне до того надоели все эти расспросы, что я заперся у себя дома и никуда не выходил.

День проходил за днем, а дело ни на шаг не подвигалось. Ни следственные осмотры, ни допросы, ни полицейские разведывания и розыски – ничто не помогало. Кокорин все так же ежедневно приходил ко мне, но все предположения его были уже высказаны, обдуманы и обсуждены. Воображение все рисовало ему скрывающегося где-то убийцу с порезанной рукой. Но напрасно расспрашивал он докторов и аптекарей: ни от кого за помощью для раненой руки не присылали.

А между тем как наши усилия оставались тщетными, между тем как я, к ужасу моему, уже предвидел, что дело об убийстве Руслановой будет присоединено к числу нераскрытых уголовных процессов, печать далеко разнесла известие о таинственном событии, случившемся двадцатого октября. В русских, и даже в иностранных газетах появились статьи под заглавиями: «Необыкновенное убийство», «Трагедия на балу», «Адский бал» и тому подобными.

Некоторые газеты постоянно возвращались к этому событию, иронически отзываясь о деятельности наших судебных чинов и полиции, и не упускали заметить, что только в русском губернском городе и могло случиться такое чудо, как убийство на балу, на котором присутствовали несколько сотен человек. Действительно, всего мною были допрошены двести двадцать два человека. И мне уже делали намеки о бездарности следственных чиновников.

Конечно, эти намеки мало меня беспокоили. Более всего я опасался неуспеха как криминалист, как судебный следователь, боясь, что убийца ускользнет из рук правосудия. Но вместе с тем я был уверен, что делу дано энергическое движение и что рано или поздно должен блеснуть луч света.

Бриллианты, без сомнения, были увезены из города. Сбыть их можно было лишь далеко от места убийства, и притом не иначе как в большом городе, а потому одесская, московская и петербургская полиции, согласно моим сообщениям, зорко следили за бриллиантами. Кроме того, я сообщил о том же во все губернские правления для передачи информации полицейским чиновникам.

Старик Русланов часто навещал меня, горя нетерпением узнать что-либо об убийстве дочери. Неудача следствия приводила его в раздражение, и он не скупился на укоры.

– Ну что же делать? – спрашивал я у него. – Что бы вы сделали на моем месте? Посоветуйте, научите меня…

– Это уже ваше дело! На то вы и курс слушаете в университетах, на то вы следователь, чтобы раскрывать преступления. Возможно ли, чтобы такое вопиющее дело оставалось нераскрытым?

Так рассуждал не один убитый горем старик Русланов. Так рассуждали и другие, которые сами не испытали, что значит производить следствие при отсутствии всяких указаний на виновных.

Я терпеливо переносил упреки, полагаясь на время.