– Точно, я видал: у нас маневры были, так в артполку треть гаубиц накрылась после небольшого марша в сто километров – от колес аж ошметья летели… – вспоминаю я свою не очень давнюю службу в армии.

– Вот-вот. Пушки со старых подиумов скатили, и они в зале стояли вполне себе на полу. А со старыми подиумами распрощались – разобрали и вынесли. Новые же задержались. Ну, и так вышло, что я участвовал сначала в снимании пушек с подиумов, потом в расставлении их по залу, ну и на новые подииумы ставил тоже. Не один, конечно. Но как молодой – здоровый участие принимал с остальными стариканами.

– Так что есть опыт артиллерийский?

– Скорее, транспортный – по профессии. Сам себе тягач, называется. По работе это было необходимо – разбирались старые подиумы, орудия откатывались в сторону, потом ставились на новые подиумы. Поэтому опыт есть. Кроме того, пришлось принимать участие в перекатывании во дворе Артмузея более тяжелых систем. Вот это действительно тяжело пришлось. Там тоже в тот год перестановки делались. Вроде бы как раз ставился этот атомный миномет «Ока».

– Это такая жуткая дура вроде Большой Берты?

– Нет, Берта – пушка, нарезная. И атомными минами стрелять не может. А минометик – не нарезной. Зато может вдуть атомным зарядом на 45 километров.

Так что артиллеристом назвать меня нельзя. Работу танковых орудий и артсистем наблюдал в армии на полигоне только.

– Что-то вы улыбаетесь хитро? – подмечает глазастый Саша.

– Из молодеческой дури часть пушек катал сам. В одиночку. Стыдно признаваться, но дурил много; было достаточно свободного времени – столяры задержали поставку подиумов – и меня забыли нагрузить работой. От безделья спал в кабине «Катюши» – ну самые мерзкие ощущения: как там люди ездили – кабина «Шишиги» после «Катюши» – прямо роскошный лимузин, а уж про «Шишигу» ругани у шоферов было много, очень уж там сидеть неудобно: и сиденье не регулируется, и кабина тесная.

– А у нас трое во время маневров влезали в кабину, – вспоминаю я.

– Зимой, небось?

– Ага. В Сальских степях – неподалеку от Волгограда.

– Знаю эти места – там зимой за тридцать градусов мороз, да с ветерком…

– Точно! Но я вас перебил.

– Да, и кроме того, я там охотился с пушками за бабкой-уборщицей – она была слепая и глухая, возраста такого, что Мафусаил по сравнению с ней мальчонка пестрожопый, поэтому мои экзерциции она не замечала. Зал здоровеный – выкатываешь пушку на прямую наводку, наводишь, потом открываешь замок и смотришь в ствол – попал, аль нет. Азартное занятие.

Самое теплое ощущение – от 37 мм немецкой «армейской колотушки». Ее еще немцы после знакомства с нашими танками стали называть «Дверной молоток».

Не пушка, а песня – бегом катать можно было. ДШК на станке в разы тяжелее. Утюг утюгом… Даже наша 45 мм легче. Очень хороша на ходу 76 мм полковушка – на станке от 45 мм.

– А другие пушки как?

– Далее идет 76 мм наша, грабинская, но там куда лучше, когда кто-нибудь на стволе повиснет, а так все-таки станины поднимать тяжело: центр тяжести у нее смещен назад. Ну, потом наша 57 мм и, наконец, немецкая 50 мм. Эта при перекатывании вызывала грыженосные чуйства. Также легко было катать зенитки 37 мм. 85 мм – не пошла вовсе. Зато на зенитках – сядешь в кресло наводчика по горизонтали, крутишь рукоятку наводки, и такая карусель получается – куда там Луна-парку: крутишься с площадкой ажник со свистом.

– А 88 мм немецкую противотанковую не таскали? – подначиваю я водителя.

– Шутишь! Она, во-первых, в соседнем зале стояла, а там реконструкции не было, а во-вторых, вес у нее – трактором не сдвинешь.

– А закатывали эти пушки наверх на третий этаж как?

– Так по пандусу в вестибюле и закатывали – там же пандус с двух сторон как раз для этого и сделан. В одно время со мной там два таких же молодых балбеса перед армией прохлаждались, так вот у них было любимое развлечение – гонки по пандусам устраивать. Понедельник-вторник выходные, посетителей нет, вот эти балбесы заберутся наверх – и бегом с гиканьем по пандусам вниз – кто первый добежит. А там еще такие барьерчики стояли, так они на бегу через них прыгали. Хранитель там был – спец по стрелковому оружию, Нацваладзе звали – так один его чуть не убил – налетел со всей дури. Дальше вместе по пандусу катились, чудом ничего не поломали.

– А вы с ними не бегали?

– Да ну, я был положительный, а они – шелапуты какие-то. То сперли у художников репродукцию плаката с Великой Отечественной: там такой парень-сибиряк со снайперской винтовкой показывает шесть гильз на ладони, а за его спиной – шесть березовых крестов с немецкими касками и такая подпись нетолерантная: «Бей так: что ни патрон – то немец!» и прилепили к автобусу с немецкими туристами, которые в этот момент из Петропавловки возвращались. Ну, скандал, Бульба извинялся. Другой раз их за досками послали – на нашей музейной «Шишиге». Ну, а им скучно сидеть было. Так сообразили: там в кузове валялся какой-то ватник – грязнее грязи. Весь в мазуте и прочем говнище. А за нашей музейной таратайкой на светофоре встала какая-то расфуфыренная иномарка – кадиллак. А тогда иномарок в городе было по пальцам пересчитать. Вот они в знак пролетарского протеста, когда зажегся зеленый, этот ватник за рукава взяли и на лобовое стекло иномарки кинули. Хорошо лег, плашмя. И рукавами обхватил. Иномарка так тормознула, что задние колеса от асфальта оторвались.

Оказалось, это американский консул ехал. Когда им на ветровое стекло такое прилетело, чуть от испуга не помер – думал, человека сбили. Потом его расфуфыренный водитель двумя пальчиками ватник стянул… А сквозь стекло по-прежнему не видно ни хрена: ну, мазут с грязью от ватника-то остался… Ровным слоем.

Опять скандал, на этот раз – дипломатический, опять Бульба извинялся.

– А Бульба – это кто?

– Директор музея тогда был. Полковник Бульба. Хороший мужик, но что-то ему не везло.

– А что с ним еще такого случилось?

– Собака ему живот погрызла. Причем он сам же настоял, чтоб собаками усилили охрану Артмузея. Тож инцидент был из ряда вон…

– Да рассказывайте, не тяните!

– Так и не тяну. Он как пришел – так и понеслось. Идет по коридору, а там сотрудницы перед фотографом рассаживаются – групповой снимок делать. И его позвали. Он в цветник этот залез, а в Артмузее женщин много: в художественном отделе, экскурсоводы, бухгалтера, причем и молодые – их всех сфотографировали.

Через пару дней – Восьмое марта. В коридоре – стенгазета на эту тему. В центре тот самый снимок с подписью: «Наши милые женщины». И полковник в цветнике улыбается…

Так как-то и шло. Вроде и пустячки, а неприятно.

А потом двое сукиных детей – шпана лет по 12 – спрятались в экспозиции, дождались окончания работы музея, дождались прохождения патруля и, побив витрины, потырили кучу всего: автомат немецкий, несколько пистолетов, гранаты (холощеные, но с виду-то не скажешь), награды разные – и по веревке из окна третьего этажа спустились в парк.

Добрались до «Горьковской», а в метро их и повязали – как раз в тот день начал действовать «комендантский час для детей» – Романов распорядился, что после 22 часов дети без взрослых должны задерживаться милицией и доставляться в отделения.

Везли их в грузовичке-фургончике – ну вот, в «Операции Ы» как раз в таком Феде на стройку обед с сиреной везут – вместе с какими-то пьянющими синяками. Мальцы перепугались, и пока синяки дрыхли, им засунули в карманы гранаты, пистолеты, а автомат и остальное высыпали под лавку.

Приехали. Открыли менты дверь, говорят: выходите. Дети эти чертовы выпорхнули, а синяки проснулися, стали вылезать, да и упал первый-то. И граната покатилась.

Менты аж подпрыгнули: брали ханурика пьяного, а у него и граната, оказывается! Заломали ему руки – пистолет в кармане! Тогда террористов и в помине не было – ну, разве что в Москве дашнаки пару взрывов состряпали. Да и как-то это не прошумело. Другого синяка шмонать – еще пистолет! О, банду взяли! «Черная кошка»!

А в фургончике – автомат, еще пистолеты, ордена на полу. В общем – атас! Потом разобрались.

Вот после этого Бульба и выпросил в придачу к милиционерам еще и сторожевых собак – чтоб унюхивали нарушителей. И первым под раздачу попал: засиделся в библиотеке, пошел к себе в кабинет – а тут как раз обход. Ну и покусали его… За живот…

Потом, правда, оказалось, что собак правильно ввели: постоянно кто-то прятался, благо есть куда. Но уже старались, чтоб собачки сами по себе не бегали – неровен час, опять директор в библиотеке засидится…

– А что, воровали все время? Даже тогда?

– Конечно! Наган Чапаева – раз пять тырили. Эсэсовский кинжал в пятом зале украли. Но тут нюанс: тогда все находили почему-то и возвращали.

При мне было – мужик из закрытой зоны старинную мортиру украл. Красивая такая, бронзовая. Маленькая – кило на сорок весом. А ее еще и отпидорасили до этого для съемки асидолом – сверкала, как золотая. Мужик взял лодку в прокате и по протоке заплыл. Того не учел, что хоть и октябрь был, а солнечный денек выдался. Вот по сиянию от мортиры его менты и засекли: подошли к берегу и смотрят, как он внизу веслами ворочает. Он ментов увидал – и хренак мортиру за борт. А она, начищенная, лежит на дне и сияет. Пришлось дураку лезть одетым в холодную воду, доставать – там глубина в метр где-то была.

Вот что мне непонятно: этот, на БТР который – он едет или помер? Мы ж сдохнем так тащиться, а оторваться – чревато, как бы не догнал из своей пулялки, – прерывает не лишенный интересности рассказ Семен Семеныч и внимательно смотрит в боковое зеркальце заднего обзора.

– Может, тормознем? Да я схожу, гляну. Я ему посоветовал зубы полоскать – видно, у него что-то не заладилось, – предлагаю я.

– Я бы лучше по радио запросил. Меньше риска: ну, сгрызет он рацию в крайнем случае – все не те потери. А то мы вон – крематорий проехали с колумбарием… Навевает осторожность… Саша, свяжись с Николаичем, а?

Саша, не кобенясь, берется бубнить в «Длинное Ухо». Сидим, ждем…

– Кстати, о крематории: кто знает, что в трудовой книжке у тех написано, кто непосредственно трупы жжет? – подкидываю я вопросец своим спутникам.

– Сжигатель жира? И мяса?

– Не, «оператор крем-цеха».

– Серьезно?

– Совершенно. Такой тортик-мастер, знаете…

– Во, жгут так жгут…

Рядом бахает пара выстрелов. Кто-то из наших – звук от ППС уже хорошо знаком.

Семен Семеныч смотрит в окно.

– Тетка какая-то загуляла – в ночнушке и босиком…

– Откуда, тут же поля сплошь?

– Поди, знай…

Неожиданно, громко взрыкнув движками, подъезжает БТР. Из люка высовывается измученная вспухшая морда.

– Эй, помощник смерти! Можно глотать, или надо сплевывать?

С трудом подавив рвущееся с губ: «Ты не девушка и не минет делаешь, чтоб такие вопросы задавать!» отвечаю сдержанно, как подобает врачу, говорящему с измученным пациентом:

– Разумеется, можно. Если кофе вкусный.

– Так я микробов наглотаюсь!

– Последние пару дней вы этим и так занимаетесь, так что ничего нового не проглотите. А пить вам надо побольше – интоксикация уменьшится. И полощите не горло, а именно зуб.

– Глумишься? Думаешь, я такой тупой?

– Нет, просто бывали пациенты, которые путали. (А про себя: «Ну да, именно тупой!»)

– Тогда поехали.

Двигаемся с места. Навстречу бойко катят старые знакомые – те самые грузовики. Мигают фарами, приветственно бибикают и рулят дальше. Видимо, у них это круглосуточная доставка, а в комплексе гипермаркетов сидят грузчики и стрелки…

– Быстро их, однако, разгрузили, – замечает Семен Семеныч.

– Так не вручную, наверное. Там погрузчиками. Тут погрузчиками.

– Скорее всего. И коробами же и нагружают. Ловкачи!

На развязке встречаемся с людьми из «Поиска» – эти, которые из Медвежьего стана. Стоят инкассаторский броневичок, УАЗ, пара джипов и автобус. Уже сразу замечаем черных – из наркоконтроля. Есть и МЧС-ники. Военные. Вооружены кто чем, но, в основном, серьезные дудки – ружей охотничьих не заметно. Серьезные-то серьезные, но очень уж разношерстные. Хотя таких раритетов, как наши ППС, ни у кого нет. Калаши разных видов и пистолеты-пулеметы, которые тоже похожи на калаш, но меньше «ксюх», и магазины неширокие.

Опять останавливаемся. Старая песня: нам доверяют жизни еще полутора десятков раненых и сопровождающих их лиц: парня в знакомой куртке МЧС, двух гражданских, капитана-связиста и пожилого мужика в камуфляже.

Опять же это все без каких-либо просьб – сугубо явочным порядком. Экипаж сопровождающего нас БТР ведет себя индифферентно, командир видно упился кофеем и вместо него торчит из люка голова того веснущатого паренька, который так неловко расстарался, бегая за чаем.

Николаич уже в этой небольшой толпе. Саша, рассказав все услышанное по рации, предлагает мне присоединиться с Николаичу – тот седой в камуфляже оказывается медсестрой. Так уж повелось, что медбратом называют обычно санитаров без специального медицинского образования, и парни, обучившиеся в медучилище, оказываются с несуразным названием профессии. То есть вроде как они медбратья, но, отрекомендовавшись так, тут же воспринимаются как санитары…

Подхожу. Здороваюсь. Мужик называет себя, представляюсь ему, жмем друг другу руки. Признается, что его отправили для проверки – не загребут ли кронштадтские всех медиков к себе. Если не загребают – тогда можно работать, хотя у них тут медиков кот наплакал.

Спрашиваю: а как же он будет семинар слушать и потом рассказывать своим коллегам? Усмехается и показывает портативный диктофон. Собирается записывать все подряд. Потом пусть слушают. Неплохо придумано. Раненых нам набрали полтора десятка: частью – сидячих, частью – лежачих, для чего в автобусе сняли половину сидений. Наборчик тот еще: падение с высоты, переломы, кишечная непроходимость и в том же духе. И огнестрел тоже есть – аж четверо, причем у всех – с повреждением костей…

Мда, с хорошим хвостом мы припремся в больницу…

Ну, да делать нечего.

С нами отправляются броневичок и автобус.

Катим дальше.

– Я одного понять не могу, – нарушает молчание Семен Семеныч.

– Чего?

– На фига сейчас ерундой заниматься: раненых, больных куча, а тут семинар, лекции… Ерунда какая-то!

– Вовсе нет. Самое время для обмена информацией. Если б еще и пораньше – лучше было бы. Медицина – это ж не математика. Тут все на опыте строится, а человек – существо сложное, поэтому подготовить врача, чтоб он все знал и все умел – невозможно. Отсюда куча специализаций. И сейчас, разумеется, – время медицины катастроф, полевой хирургии и полевой терапии. А это мало кто знает – в мирное-то время совсем не нужно было. Так что молодцы, что затеяли.

– А все равно – не понимаю.

– Ну, тогда – пример. Работала у нас в клинике молодая, красивая буфетчица. Не смейтесь, я понимаю, что обычно буфетчицы – низенькие и полные, а эта как раз наоборот. Очень красивая была – по всем статьям. Доброжелательная, общительная, но в моральном плане – скала.

Почему-то на работу она брала с собой своих сыновей. Вот ее старшенький и ухитрился, на кухне помогая, засунуть руку в новокупленную немецкую мясорубку. Немцы потом были в шоке: их агрегат был гарантирован от такого, но кисть, тем не менее, мальчишке смололо. От фирмы ему устроили поездку в Германию и протез сделали суперский: механика-электроника реагировала на сжатие остатков мышц, и пальцы протеза сжимались и разжимались, как настоящие. Одна беда: мальчик растет, значит, протез надо менять периодически.

Ну, вот как-то на эту тему мы с ней и общались – я-то по образованию педиатр, потом на взрослых перешел.

Немного позже узнал от нее, что муж страшно ревнивый, и потому ей приходилось детей на работу с собой по его настоянию таскать: он был уверен, что она не столько работает, сколько трахается с любовниками. Травму сына он тоже интерпретировал по-своему: дескать, она так подсуропила, чтоб сын не мешал трахаться с любовниками.

Меня это удивило. Спрашиваю осторожненько: а он в норме вообще-то, муж-то?

Нет, уже лежал в психушке. С бредом ревности. И пытался покончить с собой – в окно пытался выпрыгнуть, да она не дала. Я ей – мол, развестись бы вам. Она удивилась: по ее мнению, ревнует – значит, любит… Какая же любовь без ревности?

Ну, ладно. Дело к майским праздникам. Отмечаем, значится, это дело – сугубо после работы, – и она подошла посоветоваться: дескать, вот что ей делать. Муж совсем сам не свой, но просит ее не сдавать его опять в психушку. Почесали мы репы, да так и не решили, что сказать. С одной стороны, лучше б этому Отелло – в психушку. С другой стороны, она его любит, жалеет, он – судя по дикой и дурной ревности – ее тоже обожает, дети опять же, праздники…

С тем и разошлись.

Я взял за свой счет несколько дней и поехал на «Вахту» – собирать останки наших бойцов. Возвращаюсь – мужики какие-то кислые. Спрашиваю их:

– Что случилось?

– Ну, ты на похороны ездил, и мы тоже.

– Что такое? Кто?

– Милу муж зарезал. При детях. А хоронить некому было – вот клиника и впряглась…

Я так и сел.

А через пару месяцев встретился со своей однокурсницей – хорошая девчонка, но вся в психологии и психиатрии, аж никакой личной жизни, хотя милая такая.

Спросил ее насчет этой ситуации.

А она очень удивилась.

– Это ж, говорит, азбука. Бред ревности – в типовом виде – именно таков. И сначала попытка самоубийства характерна, а в случае, если жив остается – ну, или жива, если пациентка, – то обязательно постарается объект убить.

– То есть как Отелло?

– Именно. Отелло – четкая картина сумасшествия с бредом ревности. Хоть историю болезни пиши. Только вроде у него не было компоненты с самоубийством. Давно читала. Да вроде и там что-то такое он думал…

– Но она же себя вела очень сдержанно!

– А сумасшедшим это без разницы. Он был уверен, что жена неверна – и точка. Дездемону придушили тоже без разбирательств.

– Ну, а как тогда с тем, что без ревности не бывает любви?

– Чушь! Хороша любовь, когда при детях ножом кромсают насмерть…

Вот и судите, Семен Семеныч – как бы дело повернулось, если б я эту информацию имел, когда она перед Первомаем к нам подошла посоветоваться?

– Может, вы и правы… – задумчиво говорит шофер.

– Снимать панорамно – скорость снизить – мы на прицеле, – заявляет Саша, ведомый духом из «Длинного уха».

– Чей прицел?

– Тут вояки стояли – похоже, что они: вон, на пешеходном переходе явно пулеметное гнездо. Да и место вкусное – складская зона Парнас… тут все что угодно есть.

Снимаю, что вижу и на что показывают спутники.

Впрочем, нас не останавливают, едем беспрепятственно.

И оживленно здесь – совершенно неожиданно. За весь день мы и сотни машин с живыми не видели, а тут и грузовики, и БТРы, и люди. Видим, что со складов вывозят, кто во что горазд. Мертвяки угомоненно лежат на обочинах дорог, а таких, чтоб активно передвигались, не вижу. Да и упокоенных-то мало. Стрельба идет, но не суетливая, без перестрелки. И что непривычно – редковатая какая-то.

Несколько стрелковых гнезд на складских крышах.

Парные патрули.

Но, опять же, не чистые военные, а всякие разные люди. Ну, да последнее время и у военных самый разношерстный камуфляж был – что на складах залежалось, по принятии на вооружение юдашкинского милитари-гламура. Вот интересно: камуфло какое он придумал? Не иначе, голубовато-розоватых тонов с бантиками и рюшечками…

– Саша, спроси Старшого – с этими военными контакт заводить будем?

Оказывается, не будем. Кронштадтские и сами тут отовариваются, и эта зона, в принципе, им более-менее известна. Союз не сложился, но некое взаимодействие имеет место быть.

И отлично: меньше раненых притащу на хвосте.

Спина затекла, задница – словно кто напинал кирзачом, голова тяжелая…

Скорее бы Кронштадт.

Да и тут вроде всякие военные уже есть, хоть немного – но есть. А вот крупных жилых кварталов – нет. Поселки – старые, деревенского типа и коттеджные – таких толп зомбаков не дают. Уже легче.