Министр юстиции и одновременно по должности генерал-прокурор А А. Макаров, которому после случившегося Батюшин пожаловался на прокурора, предложил Завадскому высказать свое мнение по существу дела. Завадский и министру сообщил то, что сказал Батюшину, получив при этом от самого министра одобрение своей позиции. Несмотря на это, Макаров, руководствуясь состоявшимся на данный счет высочайшим повелением, вынужден был пойти навстречу настойчивым усилиям Батюшина и разрешил передать дело на рассмотрение прокурору Варшавской судебной палаты. Хотя из-за такого решения в ложном положении оказалось высшее звено российской юстиции в лице ее министра и столичного прокурора, но с этим считаться не приходилось, так как нужно было выполнять волю императора.

Завадский печально констатировал: «Я еще был прокурором судебной палаты, когда в Петроград приехали следователь Матвеев и товарищ прокурора Жижин для производства следственных действий о Рубинштейне… Со мною повидаться они… признали излишним». 6 декабря (ст. ст.) по прямому настоянию императрицы, на которую, в свою очередь, воздействовал «святой старец», Рубинштейн был условно освобожден из-под ареста под поручительство. Прямое участие при этом принимал и услужливый министр внутренних дел А. Д. Протопопов. Но следствие не было закрыто, и он вскоре (после смерти Распутина) был арестован теперь уже по постановлению варшавских юристов.

Перед февралем 1917 г. Рубинштейн по законам военного времени как нежелательный элемент был определен административным распоряжением на высылку в двадцать четыре часа в Сибирь под конвоем. Много лет спустя один из современников будет вспоминать: «Надо было видеть, как взбесились все его поклонники, его огромная шайка дельцов, прислужников, маклеров, адвокатов и все “общество”, его окружавшее и кутившее на его широкий счет первоклассного мошенника, обиравшего и морившего голодом русский народ. От этой всей своры некуда было деваться, так как наседали они с приставаниями о различных хлопотах. Конечно, в Петрограде стон стонал (так в тексте. – Авт) об ужасном «антисемитизме», проявленном к этому мученику воровского бизнеса, к этому несчастному Рубинштейну, которому не позволили выехать из Петрограда в собственном автомобиле, а предложили вместе с другими спекулянтами прокатиться до Новосибирска (в те годы – Новониколаевск. – Авт.) в арестантском вагоне за решеткой под конвоем». На самом деле «поездка» в арестантском вагоне не состоялась. Рубинштейн оказался на свободе 28 февраля – был освобожден из тюрьмы «восставшим народом», как писали в то время.

Мы процитировали фрагмент записок Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, твердокаменного большевика из ленинской обоймы, родного брата известного нашему читателю генерала. Вот какую через годы давал он оценку ситуации, сложившейся в стране в этой сфере: «К сожалению, среди самых наглых спекулянтов продуктами первой необходимости было очень много евреев, которые вели себя отвратительно и нагло… В Петрограде возникли спекулянтские еврейские банки, например банк Рубинштейна, которые выделялись своей черной спекуляцией даже среди других таких же банков, принадлежавших русским, английским, французским трестам. Вот именно эти гады еврейской национальности, делавшие то же самое, что и русские, французы, англичане, армяне и другие, выделяясь своей наглостью, безжалостностью, кровавой жаждой наживы, порождали антисемитизм, который в данном случае проявлялся как ненависть к спекулянтам».

Занося на бумагу в 30-е годы такие несвойственные для ортодоксального коммуниста резкие оценки российского еврейства в годы войны, В. Д. Бонч-Бруевич мог и не знать, что послеоктябрьские правители России не один год пользовались услугами этого вездесущего Рубинштейна.

Приведенные суждения Владимира Дмитриевича, не предназначавшиеся для печати, несомненно, явились результатом его бесед с братом-генералом. Но последний, как ни странно, в своих воспоминаниях на этот счет не был столь категоричен. Он не чурался разделить с контрразведкой фронта и штабом 6-й армии, где короткий срок был начальником штаба, и лично с генералом Батюшиным почетную ответственность по многим успешно проведенным, на его взгляд, оперативным разработкам.

Мало того, В. Д. Бонч-Бруевич с гордостью писал, что за одну из них заслужил гнев самой императрицы Александры Федоровны. Так как это были мемуары «красного» генерала, то последнее он с законной гордостью вписал в свой советский «послужной» лист. И в этом контексте тем более непонятно, почему дела Рубинштейна и сахарозаводчиков и вообще работа комиссии Батюшина остались проигнорированными им в воспоминаниях. Информации типа «контрразведке было известно», что «…за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от привлеченного за спекуляцию банкира Рубинштейна сто тысяч рублей» явно мало. Или: Батюшин «.был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения» (речь шла о Распутине). Наконец: «Рузский командировал меня в Петроград для обследования деятельности контрразведки штаба округа, недавно выделенного из состава фронта, и ознакомления с работой комиссии генерала Батюшина» (это декабрь 1916 г.).

Практически этими строчками и ограничиваются свидетельства генерала по одному из крупнейших дел, имевших место накануне гибели самодержавия. Архивные документы, однако, подтверждают, что Бонч-Бруевич в названном деле играл одну из заглавных ролей.

Авторитетный правовед и внимательный наблюдатель всего происходящего Михаил Павлович Чубинский записал в дневнике в январе 1917 г.: «.Говорят о предполагаемом уходе из прокуроров палаты С. В. Завадского, и это будет очень печально. С. В. тонкий и умный юрист, который достойно и энергично вел себя в таких сложных и щекотливых делах, как дело Рубинштейна, Манасевича-Мануйлова и других. Удивительно, что даже такой правый, сдержанный и типичный бюрократ, как министр юстиции Макаров, ушел, не выдержав прекращения дела Мануйлова». (О Манасевиче-Мануйлове речь еще впереди.)

Тут же в дневнике характерная приписка, весьма ценная для нас: «Д. Л. Рубинштейн – видный финансист, биржевик и банковский деятель, является одной из колоритнейших фигур нашего времени. Почти гениальный в спекуляциях, чуждый морали, смело оперирующий на границе гражданского и уголовного права, он завоевал себе очень влиятельное положение и в то же время являлся неисчерпаемой темой для рассказов и анекдотов, сделавших его имя чрезвычайно популярным».

Аргументированно, в спокойных деловых тонах сам Н. С. Батюшин излагает эпизоды, связанные с делами Рубинштейна, сахарозаводчиков и иными объектами оперативной разработки. Тем самым приобщаешься к новому историческому первоисточнику, о котором наверняка не знали братья Бончи и, возможно, не знает Солженицын.

Вот один фрагмент: «Устанавливать за ним (Рубинштейном. – Авт.) наружное наблюдение было бесполезно, настолько он был ловок. При обыске, например, у него был найден дневник установленного за ним Департаментом полиции наружного наблюдения. Он был в хороших отношениях с директором этого Департамента Климовичем. Да вообще у него были хорошие знакомства в высших сферах. Накануне, например, обыска у него обедал министр внутренних дел Протопопов. Его очень хорошо знала А. А. Вырубова. Про Распутина, которому он доставал любимую им мадеру, и говорить нечего. Ввиду этого разработка дела Рубинштейна представляла огромные трудности не в техническом отношении, а главным образом благодаря его колоссальным связям в Петрограде.