Глава девятая. Трубадур, звездочет…

Красноармейца-конника Сергея Евсеенко положили в армейский госпиталь, и сам начмед бригврач Гришин осмотрел пострадавшего парня. Евсеенко почти не мог говорить, отвечал только кивками головы.

– Сильно болит?

«Да»

– Говорить можешь?

«Нет».

– Ну и правильно. Молчи пока. До свадьбы все заживет!

– До дембеля… – шепотом поправил его боец, болезненно улыбнувшись.

– Я же сказал – помолчи… Агнесса Станиславовна, а что у нас с зубами? – повернулся он к дежурному стоматологу.

– С зубами не все хорошо. Верхние резцы выбиты, но можно сделать имитацию. Правый нижний клык шатается. Десны сильно травмированы. Нуждается в специальной терапии и в специальном питании.

– Ну, вот вы этим и займитесь, пожалуйста.

– Мне не хватает здесь инструментария и препаратов. Если не возражаете, я возьму его в свой личный кабинет и приведу в порядок.

– Не возражаю. Машина нужна? Возьмите мою.

* * *

Так Евсеенко оказался на Ханайке в квартире Агнессы Станиславовны.

Первым делом она накормила пациента очень жидкой и остуженной манной кашей… Разбитые губы зажили на второй день, гортань была только оцарапана и ушиблена. А вот с передними зубами пришлось повозиться. Красивое лицо парня, его улыбку не хотелось портить вставными стальными ли, золотыми зубами.

Потом они вернулись на кухню, Сергей сидел в кресле-качалке, а хозяйка делала себе маникюр. Сергей, обретя дар речи, рассказывал ей о математике. Да, да, о той самой математике, которую она не любила с пятого класса и всю жизнь. Но парень рассказывал о ней так увлекательно, что Агнешка заслушалась. Это была новая – совершенно неведомая ей и невидимая вселенная – строгая и прекрасная в своей неземной гармонии.

И вдруг она открыла для себя, что ее пациент самый настоящий МИМ, ее идеальный мужчина, несмотря на то, что был младше ее лет на десять. Во-первых, он был высок и красив, во-вторых, он был отважен – кавалерист, казак. В-третьих, многое знал из того, о чем она не имела ни малейшего понятия – математика, да еще не простая, а топологическая. Сергей охотно посвящал ее в тайны этого абсолютно абстрактного и потому абсолютно пустынного бесцветного и беззвучного мира. И что самое удивительное – ей это было любопытно, интересно.

Оставалось проверить его «могу» – «могущественные качества». Она предполагала, что 21-летний парень со столь далекой от реального мира страстью мог не ведать другой страсти, «любви науки нежной». Но ведь однажды он должен постичь и это. И пусть это сделает она. Почему нет? У нее такой опыт, а он – явный девственник. Конечно же, она должна помочь ему стать настоящим мужчиной. От этой мысли у Агнии загорелись щеки.

– У тебя есть девушка? – спросила она, готовя ужин.

Сергей молчал, наблюдая за тем, как хозяйка выпускает содержимое трех яиц в пашотницу.

– Есть, – не сразу ответил он, замявшись.

– Она осталась в Ленинграде?

– Да.

– А как ее зовут?

– Вера.

– Хорошее имя… Блюдо, которое я готовлю, называется яйца пашот. Его придумали французы. Когда варишь яйца без скорлупы, они становятся мягкими, нежными. Как раз для твоей гортани. Французы варят их в кипятке, а я усовершенствовала, видишь, опускаю пашотницу в кипящее молоко… Сейчас попробуешь… У тебя с Верой близкие отношения?

– Мы с ней переписываемся.

– И только?!

Вместо ответа Сергей покраснел. Он никак не ожидал, что его личная жизнь сможет так заинтересовать эту красивую взрослую женщину. Скромная швея-комсомолка с Нарвской заставы не шла ни в какое сравнение с этой ухоженной раскованной дамой.

– Ешь, ешь, не стесняйся… Я и так вижу, что у тебя с ней, кроме поцелуев – ничего не было.

Сергей благодарно улыбнулся – хорошо, что не пришлось отвечать на столь деликатный вопрос – и занялся пашотом, посыпанным тертым сыром.

– Удивительно, какое вкусное блюдо можно сделать из обычных яиц!

Ночевать она уложила его на семейном ложе бывших хозяев квартиры – широкой деревянной кровати, прикрытой на немецкий манер тонкой перинкой вместо одеяла.

– Может, я в кабинете заночую? – застеснялся Сергей, – там и кушетка есть…

– Ляжешь там, где тебя положат.

Сергей особо не возражал, здесь по любому лучше, чем в казарме или палате. Агнесса пожелала ему приятных снов и ушла в свой кабинет.

Ночью Сергей проснулся от медного боя больших настенных часов. Часы долго и звучно били полночь. Он хотел перевернуться на другой бок и вдруг почувствовал рядом с собой обнаженное женское бедро. От этого нечаянного прикосновения его словно ожгло. Он никогда не прикасался к женскому телу, если не считать рукопожатий Веры. А тут… Он приподнялся на локте – и увидел при свете ночника – что рядом лежит Агнесса с прекрасным всхолмием нагой груди. Сергей только однажды видел голую женщину – в отцовской деревне под Оршой. Он пошел на ночную рыбалку, а ранним утром на берег пришла молодайка, только что проводившая корову в стадо, она разделась и вошла в воду, не заметив в кустах юного удильщика. Сергей чуть в реку не свалился, когда увидел запретное и головокружительное видение – облитое утренним солнцем крепко сбитое женское тело со всеми своими рельефами и изгибами. В паху темнел треугольный кусочек ушедшей ночи. Деваха поежилась, отчего ее налитые груди заходили в разные стороны, окунулась, ойкнула и поплыла, просвечивая сквозь воду полными ягодицами. Серега не стал дожидаться выхода русалки из воды, и, оставив удочку на берегу, быстро ретировался. Вот и все. Но это видение он помнил все прошедшие с той поры пять лет. Теперь же все повторялось, но уже в невероятной близости. Поначалу ему показалось, что он что-то перепутал и лег не в ту кровать, и сейчас женщина проснется и поднимет крик. Он хотел уже спрыгнуть с кровати, как руки Агнессы протянулись к нему, обвили его и притянули к себе. Ее тяжелые, по-восточному умащенные волосы благоухали то ли розмарином, то ли розовым маслом.

Только тут он понял, что сейчас, вот-вот, исполнится то, о чем он сладко грезил в томительные весенние ночи. От этого предчувствия его затрясло, как в лихорадке и он перестал соображать, что делает, или точнее, что с ним делают. Он только почувствовал, что под его пахом разверзлась нежная хлябь женского лона, и тут же от этого сделалось сладко и стыдно. И чем стыднее, тем слаще… И еще он испугался, когда Агнесса вдруг громко вскрикнула и застонала. Неужели он сделал ей больно?! Нет, нет, он поймал ее удивленно-восторженный взгляд… Все хорошо.

Вдруг по коже пробежали огненные мурашки.

Они оба содрогнулись, пронзенные одной молнией. А потом он рухнул рядом с ней, словно низвергнутый демон, сброшенный с высоты блаженства. Вдруг все стало пусто, легко и безразлично… Ему подумалось, что утром женщина наверняка рассердится на него и устроит скандал. Как он посмел посягнуть на нее, вторгнуться в ее тело и даже излиться в нее?… Ведь она так заботливо приняла его. А он?

Но утром она была беспредельна нежна с ним и ласкова, как будто ухаживала за очень родным и близким человеком. А он смотрел на нее, на все, что ее окружало, какими-то особыми глазами…

Город распустился вокруг нее каменными листьями и расцветал чугунными узорами балконных решеток. Одно лишь присутствие Агнешки в городе наполняло его существование смыслом, постичь который удалось только ему – Сергею Евсеенко. Все самое важное в этом городе, все дороги, улицы, телефонные линии сходились к ее дому, в котором квадратной звездой сияло ее окно. За ним, за его стеклом – она и треугольное средоточие ее тела. Вокруг него, вокруг этого магического знака – центра мироздания – грохотал и суетился весь большой город, он вращался вокруг нее, вокруг ее окна, вокруг ее дома, вокруг ее магического треугольника…

* * *

Весь день они провели вместе. Агнешка сияла. Всевышний, или судьба, или начмед, сделали ей роскошный подарок, предоставив в полное распоряжение этого невинного и уже грешного агнца с телом античного атлета. Она не выпускала его из своих объятий. Она поглощала его жадными содроганиями. Она кричала от восторга.

Да, этот парень оказался настоящим МИМом. Он увлекательно рассказывал о квантах и множествах… К тому же был неплохим музыкантом. И вполне бесстрашным молодым человеком, поскольку служил в кавалерии.

Она даже написала о нем стихи:

 
Шевалье. Трубадур. Звездочет.
Попираешь копытом кентавра
Доблесть, славу, любовь и почет
На пути в неизвестное завтра.
 

Увы, счастье Агнешки длилось недолго. Через день шевалье надо было возвращать его начальникам. Начмед Гришин уже справлялся насчет успехов челюстно-лицевой хирургии.

Прощальный стол она накрыла с былым варшавским изыском. На белой скатерти два бокала, шампанское-брют в серебряном ведерке со льдом, настоящий камамбер и марципан из кенигсбергских запасов… Она сидела рядом с большим деревянным радиоприемником, выискивала волну хорошей музыки. Сергей присел рядом и поцеловал ее в уголок накрашенного глаза – Агнешка, не отрывая руки от приемника, крутила верньер настройки все быстрее и быстрее. Он добрался до ее губ, и тут она крутанула колесико с такой силой, что стрелка индикатора в мгновение ока перенеслась из конца в конец шкалы от Лиссабона до Токио, и они с бешеной скоростью, словно на ведьменском помеле, полетели по эфиру сквозь торжественные увертюры и болтовню дикторов, сквозь треск грозовых разрядов и писки морзянок, сквозь блюзы и фокстроты, военные марши, чьи-то настойчивые позывные и сигналы точного времени…

Так они прощались. Навсегда – была уверена Агнешка… На следующий день после расставания она набросала в блокноте строки будущего сонета:

 
Эту ночь послужили нам верно с тобою
Стены, свечи, диван, лунный свет и обои.
Разделили ее с нами май и луна.
Без стыда, без вины и хмельного вина.
 
 
Мы-то думали – сохраним в сокровеньи,
Но запомнили нас наши чуткие тени.
Полвселенной легло на нашу постель…
Обманулись мы сладко под фавна свирель…
 

Глава десятая. У полковника Зашибалова

Под утро генерала Голубцова разбудил телефонный звонок. Звонок в такой час не предвещал ничего хорошего. Так оно и вышло. В трубке мрачный голос командира 5-го стрелкового корпуса генерала Гарнова сообщил:

– У нас ЧП! Мои бойцы обстреляли немецкий самолет.

– Мать твою баобаб! – привскочил Голубцов. – Сбили?

– Никак нет. Улетел к себе.

– Слава Богу!.. Кто стрелял?

– Самолет пролетал над Цехановцем ранним утром. Стреляли зенитчики 86-й дивизии.

– Зашибаловской?

– Так точно.

– Ну, поедет твой Зашибалов туда, где лес дровами зовут!

– Я сейчас у него. Разбираюсь. Доложу, как только выясню все обстоятельства.

– Хорошо. Я тоже к вам выезжаю.

Голубцов схватился за голову: ЧП так ЧП! В Москву надо докладывать. Но там еще спят. Хорошо, что спят, есть еще пара часов, чтобы все выяснить и собраться с мыслями.

Анна Герасимовна, глядя на мужа, встревожилась, но по врожденной деликатности, расспрашивать ни о чем не стала. Только сварила кофе покрепче…

Черная «эмка» рванула с места и помчалась на юго-запад, в Цехановец. Голубцов кипел от гнева: «Вот ведь вылупки! Столько раз внушали всем от комдива до ефрейтора – „нельзя по немецким самолетам стрелять! Категорически! Это приказ!“ И вот на тебе! И у кого?! У Зашибалова, Героя Советского Союза! Ну, держись герой!»

«Эмка» долетела до Цехановца меньше чем за час. Управление корпуса и штаб дивизии размещались во дворце графа Стаженского. Голубцов взбежал по полукруглым ступенькам широкой лестницы. Ему навстречу вышли генерал-майор Гарнов и полковник Зашибалов с печальными понурыми лицами.

– Ну и что я вам должен сказать, зенитчики вы хреновы, стражи родного неба?!

Полковник Зашибалов потупил глаза. Уголки его толстых губ скорбно опустились. Казалось, даже геройская золотая звезда на груди потускнела.

– Виноват, товарищ командующий.

– И без тебя знаю, что виноват. Виноватых, сам знаешь, где бьют! Докладывай, как получилось!

Поднялись наверх, в кабинет комдива. Голубцов взял себя в руки. Перед ним стояли более чем бывалые командиры – за спиной каждого войны, бои, походы, атаки… Басмачи, врангелевцы, эстонцы, финны… Что толку их распекать. Не доглядели.

– Не доглядели? – тяжело вздохнув, спросил Голубцов.

– Не доглядели. – вздохом на вздох ответил Гарнов.

– Повествуйте.

– Лучше всего может доложить мой зам по строевой – полковник Молев. Он только что провел дознание. Пригласить?

– Товарищ Гарнов, приглашают девушек на свидание, а подчиненных вызывают. Вызывайте!

Полковник Молев вошел, представился и вытянулся у настенной карты.

– Самолет типа «хейнкель» появился с западного направления. На высоте пятисот метров он совершил два облета расположения нашей дивизии, полагаю, вел фотосъемку. Затем вышел на третий круг и стал пикировать на позиции отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона. Дежурный расчет дал очередь из «счетверенки». Командир расчета младший сержант Рябинин.

– Нервы не выдержали?

– Так точно.

– Этого нервного разжаловать и под зад ему китайским коромыслом! Отправьте его куда-нибудь подальше от границы. С глаз долой!

– Отправим, товарищ командующий, – пообещал Зашибалов и глаза его дерзко блеснули. – А когда война начнется, представим парня к награде.

– Зашибалов, ты часом не зашибал?

– Трезв, как росинка, товарищ командующий. А фамилия моя от слова «зашибить». У нас в роду все драчуны были. Недругов ушибали и зашибали.

– Откуда родом-то?

– Из Тверской губернии. Деревня Князево.

– Волжанин, значит. Ну, по Волге мы земляки… Садитесь, хлопцы! Дела наши, как говорят поляки, ни файно, ни лайно. Одним словом – курвица! Товарищ Сталин дал личное указание – не стрелять. А младший сержант Рябинин на это указание болт положил. Что мне докладывать в Москву?

Все подавлено молчали, от души сочувствуя своему командующему. Голубцов обхватил голову:

– Господи, как мне надоело с утра до ночи копаться в этой мелочевке – у того нервы не выдержали, тот надрался до ризоположения… Когда мы будем заниматься реальной боевой подготовкой? У нас вермахт на дистанции гранатного броска, а мы «яйца» на картах рисуем, по самолетам пуляем, водку пьянствуем. Прости, Зашибалов, чуть не сказал «зашибаем».

– Как вам будет угодно, товарищ командующий.

– А мне будет угодно поднять сейчас твою дивизию по боевой тревоге. И посмотреть, на что вы гожи… Полковник Зашибалов, боевая тревога. Время пошло!

– Есть поднять дивизию по боевой тревоге! – Зашибалов бросился к телефону и тут же передал дежурному по дивизии:

– Боевая тревога!

Полковник Молев, не дожидаясь особых указаний, помчался в штаб.

Было восемь часов, и красноармейцы, одетые по форме, успели даже позавтракать. Бодро и шустро бросились в ружейные парки, а вооружившись, быстро строились. Первым доложил о полной боевой готовности 169-й стрелковый полк (на то он и Краснознаменный). Затем собрались в бой артиллерийский и 330-й стрелковые полки.

Голубцов снял с запястья наручные часы и фиксировал доклады.

Затем отрапортовал финансист, он же начальник полевой кассы Госбанка, что вызывало веселое оживление у командарма и командира корпуса.

– Пул вар – хайят якшидир! – воскликнул Голубцов по-азербайджански. – Деньги есть, жизнь хороша.

Уложились в норматив и еще один стрелковый полк, и гаубичный и злополучный зенитный дивизион. Доложились разведбат, саперный батальон, медсанбат, связисты. Последней сообщила о боевой готовности полевая хлебопекарня, но и она уложилась в норматив.

Голубцов щелкнул крышечкой карманных часов и довольно хмыкнул.

– Молодцы! Успели в срок. Благодарю за службу!

– Служим трудовому народу! – в один глас воскликнули Зашибалов и Молев.

На обратном пути Голубцов молчал. Успешный подъем дивизии радовал, и несколько оттенял ЧП с зенитчиками. На самом-то деле парень этот, – как его? Рябинин? – заслуживает награды – не растерялся. Промазал, правда, а может быть и оставил на фюзеляже свои отметины. Но не в том суть. Проучил обнаглевших гитлеровцев. Его, конечно, подальше надо отправить, в другой корпус, а то и в другую армию, чтобы дивизионные особисты не затаскали его на свои расследования. Им ведь тоже надо отписываться…

Позвонил по прямому проводу в Минск Павлову. Командующий округом сказал непечатно все, что он думает о Голубцовских зенитчиках, и тут же влепил ему строгий выговор с занесением в личное дело.

Через два дня Голубцов получил второй «строгач» и тоже за воздушное ЧП – пролет немецкого самолета в Москву через Белосток – с формулировкой «за бездействие сил ПВО 10-й армии». Но это уже походило на анекдот.

А было так: 15 мая 1941 года немецкий военно-транспортный самолет «Юнкерс-52» приземлился в районе московского стадиона «Динамо». Пролетел он по маршруту Кенигсберг-Белосток-Минск-Смоленск-Москва. Германская сторона заявила, что юнкерс прилетел по ошибке. Прохлопали все. Но поскольку злополучный юнкерс пересек границу в Белостокском выступе, то выговор объявили самому главному здесь начальнику – генерал-майору Голубцову.

– Оказывается, надо было его принудить к посадке нашими истребителями! – негодовал Голубцов, объясняя казус Ляпину и Дубровскому (оба счастливо избежали наркомовского фитиля). – А посадили бы мы его, все равно влепили бы выговорешник – за то, что поддались на провокацию и разозлили наших заклятых друзей.

– Ну, это пусть Копец^[7] расхлебывает. Это его воздушное ведомство. – Пытался смягчить вину Голубцова начальник штаба. Но это было слабым утешением.

Спустя три недели нарком обороны СССР маршал Тимошенко издал приказ «О факте беспрепятственного пропуска через границу самолета Ю-52 15 мая 1941 года»… Посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи. – Н.Ч