К началу боевых действий на строительстве укреплений непосредственно по границе находились два батальона – 212-го и 222-го стрелковых полков. 15-й стрелковый полк располагался в основном в Высоко-Литовске, 212-й полк – на станции Нурец, 222-й – в Черемхе. С началом войны дивизия должна была занять и защищать рубеж Брестского УРа в районе Высоко-Литовска по границе от Нура до Дрохичина – а это 24 километра. Многовато для одной дивизии… Для нападавшей на сорок девятую 134-й немецкой пехотной дивизии фронт наступления составлял всего пять километров.

Правда, ей предстояло форсировать Западный Буг в районе деревни Новосёлки, но преодоление водной преграды немцев не пугало…

* * *

После Москвы, после столичной суеты, трамвайного лязга, воя подземных поездов, после толп на центральных площадях и улицах, острых локтей в вагонной давке, какофонии автомобильных гудков, после жаркого воздуха, настоянного на асфальтовой вони и выхлопных газов, Высоко-Литовск казался курортным городком, где каждый второй житель – прирожденный лекарь, фельдшер или сестра милосердия, которые своей неспешной, размеренной жизнью учат сумасшедших московитов и питерцев, как надо ходить по тротуарам, пить пиво, общаться друг с другом, наслаждаться житейскими радостями. Там, в столице, возникало ощущение, что жизнь – это мучительная спешка. Здесь же, на краю страны и Брестской области, стоило только отвлечься от служебных дел, как жизнь становилась тихим наслаждением.

Здесь, в Высоко-Литовске, вдали от больших командиров (они оставалось в Бресте и Кобрине) полковник Васильцов был старшим воинским начальником и начальником гарнизона. И это тоже снимало уровень напряженности.

Позже старшим по званию стал начальник брестского укрепрайона генерал-майор Пузырев, но тот никогда не претендовал на свое воинское старшинство, понимая, что бал в городке правит командир дивизии, без пяти минут генерал Васильцов, а он, Пузырев Михаил Иванович, всего лишь строитель, начальник 62-го укрепрайона, и они никак не подчинены друг другу. Он и на бывший графский кабинет, в котором устроился Васильцов, претендовать не стал, а обосновался в отдельной постройке в усадебном дворе.

Главной примечательностью здесь был старинный парк, за который хозяйка усадьбы получила даже медаль в Париже. Благодаря ее заботам аллеи радовали глаз и австрийской сосной, и лиственницей, росли здесь и черешчатый дуб, и высоченные туи, повсюду цвели желтые и белые акации.

Для своего штаба Васильцов выбрал самое красивое здание в местечке – «Александрию», (так назывался дворец эмигрировавшего графа Потоцкого) – белый одноэтажный особняк с классическим портиком о четырех колоннах. «Александрия» меньше всего походила на дворец – здание очень простой архитектуры, без претензий на какой-либо ампир или рококо.

Дворец стоял на возвышении, к нему вела дорога, мощенная «косткой». От левого флигеля простирался старинный парк, еще не запущенный и не заросший. Одну из комнат этого флигеля – с видом на парк – Васильцов взял себе под квартиру. В ней было довольно тихо и светло, а самое главное – она вместе со всем штабом находилась под приглядом охранной роты. Меблировал он ее по-спартански: железная солдатская койка, в изголовье старинный ломберный столик на гнутых ножках с перекидным календарем, венский стул и шкаф для одежды. Ну и стальной личный сейф под столиком.

В остальных покоях и флигелях с большим удобством разместились все отделы штадива. Командиру дивизии отошел еще и бывший графский кабинет, от прежнего убранства которого сохранился лишь большой письменный стол на львиных лапах из беловежского дуба, да курительный столик, вещь совершенно забытая в советском быту, но памятная Васильцову по временам отрочества и юности. Такой же стоял и у них дома: на мраморной столешнице, словно приборы на лабораторном стенде, поблескивали тусклой бронзой спичечница, пепельница, папиросница, шандал со свечой и гильотинка для обрезания сигар. Васильцов приглашал сюда на перекур своего комиссара Потапова, строгого, но справедливого вятского мужика, мудрого от природы и стойкого в своей партийной вере. Здесь они сиживали в неформальной обстановке, неспешно обсуждая насущные дела и международные события.

Над столиком висела картина (Васильцов поначалу думал, что оригинал, но потом выяснилось, что это все же копия) Шишкина «Срубленный дуб в Беловежской Пуще». Оказывается, художник приезжал в эти края на этюды по совету самого императора Александра III: «Поезжайте, голубчик, в Белую Вежу. Посмотрите, что такое настоящий лес!» И Шишкин поехал и, вполне возможно, жил именно в этом дворце, в гостях у графа Потоцкого. Мог бы ему и оригинал подарить!

От былого убранства «Александрии» осталось очень немного: кресло на резных ножках и с резными подлокотниками, с потертой, но еще вполне замечательной спинкой из зеленого бархата да большая картина, которая не входила ни в двери здешних хат ни по размеру, ни по степени обнаженности трех дев. Васильцов не сразу понял смысл картины, ему объяснил бывший врач графа, который пользовал сегодня весь городок. Старый караим, он был настоящим эрудитом – кроме восточной медицины он был весьма сведущ в живописи, в ботанике, в истории, и даже геодезии, поскольку начинал свою трудовую деятельность землемером. Именно он, Матвей Матвеевич, и объяснил новому хозяину дворца, что на полотне художник такой-то (Васильцов фамилию не запомнил) изобразил аллегории Мужества, Тревоги и Отчаяния, наблюдающие за битвой. Больше всех ему нравилась дева с кинжалом в руке – Мужество. Такая за себя постоит. Она еще и Отчаяние утешает. Молодец, наш человек!

И кресло, и картину Васильцов велел перенести в свой кабинет.

А еще от прежних хозяев во дворце остались матерый рыжий кот, который охотно откликался на новую кличку Черчилль, и большой беспородный пес Гай. Оба были зачислены на штабной кошт. Оба прекрасно справлялись со своей задачей – снижать нервное напряжение сотрудников штаба дивизии.

Полки, а также отдельные дивизионы и батальоны дивизии были расквартированы в окрестных селах и деревнях. И в парке, и на улицах, и во всех магазинах городка всегда мельтешил военный люд, так что создавалось впечатление, что это не город вовсе, а военный лагерь.

Беда, с которой столкнулось командование дивизии, состояла в том, что на территории, которая отводилась 49-й дивизии, фактически не было помещений, приспособленных для размещения войск. Уж если в самом поветовом центре, в Высоком, кроме усадьбы графа Потоцкого, некуда было приткнуть даже охранную роту, то что говорить об остальном казарменном фонде. С большим трудом расположили два батальона 15-го полка и 79-й батальон связи.

В местечке с населением в шесть тысяч человек не нашлось свободных помещений для воинского постоя. Из шестисот домов почти все – деревянные хаты, кроме нескольких школ, мукомольни да двух спиртовых фабрик. Полковнику Васильцову надо было за считанные месяцы до зимних холодов разместить здесь тысячи красноармейцев, а кроме них – коней, автомашины, орудия, трактора, танки… В окрестных местечках тоже было тесновато. Пришлось разбросать дивизию по полкам и дивизионам в ближайших селах, в городках, станциях… Некоторые из них уже были заняты, как те же Семятичи: там уже квартировал штаб соседней 113-й стрелковой дивизии, прибывшей сюда в апреле 1941 года. Пришлось изрядно потесниться разведбату 49-й дивизии^[3]. Ни одна местность в СССР, а может быть, и во всем мире не была столь насыщена войсками и боевой техникой, как эти приграничные области Белоруссии. Запад дышал угрозой, и это смертное дыхание вызывало прилив воинской силы со всем ее грозным железом и огнем, упрятанным в корпуса бомб и гильзы снарядов. Повсюду равняли грунт под взлетно-посадочные полосы, выли лесопилки, вырабатывая брус и доски для казарменных бараков. Повсюду строились, зарывались в землю, бетонировали котлованы под бункеры – готовились к неизбежному…

* * *

Чаще всего полковник Васильцов отправлялся в недалекое местечко Волчин^[4], где располагался его 15-й стрелковый полк, стоявший ближе всех к границе. Приезжал он сюда не один, а со штабными спецами – на рекогносцировку, посмотреть в бинокли на соседей-немцев.

Командовал полком его земляк-ленинградец и тезка – 35-летний майор Константин Нищенков. К тому же связывала их одна и та же кадровая тайна. Нищенков тщательно скрывал (и ему это удавалось), что он из старого морского рода дворян Нищенковых, один из представителей которого, близкий родственник – Алексей Аркадьевич Нищенков, капитан 1-го ранга императорского флота и начальник Черноморской разведки, остался в белом зарубежье и пять лет назад скончался в Югославии. Стань это известно «органам», Нищенков мгновенно бы расстался и со своим полком, и со всей РККА, и непонятно, как бы сложилась его жизнь на «гражданке».^[5] Полковник Васильцов был в свое время немало наслышан о порт-артурском герое Алексее Нищенкове, командире нескольких первых российских подводных лодок «Плотва», «Осетр» и «Граф Шереметьев». Он даже лично был знаком с ним в Севастополе. Но нигде и никогда о том не обмолвился. Даже земляку не намекнул, что он пил коньяк с его дядей. Быть может, и Константин Нищенков догадывался о военно-морском прошлом своего комдива, может быть, потому и тянулся к нему и чтил его. Впрочем, их отношения вполне укладывались в субординационные рамки начальника и подчиненного.

– Ну, товарищ майор, идемте полюбуемся на ваших соседей! – предлагал полковник Васильцов, и все они, штабисты, местные и приезжие, шли в один из блиндажей, предназначенный для скрытного наблюдения за сопредельной стороной.

И Васильцов приникал к окулярам сильного морского бинокля, единственной вещи, оставшийся со времен его былой флотской службы. В оптическом окружье плыл вражеский берег Пульвы, на котором мало что выдавало присутствие вермахта. Офицеры вермахта владели искусством оперативной и тактической маскировки. Но все же войск нагнали столько, что никакие уловки не могли их скрыть. Да они уже и не пытались это делать. Вон, в ста метрах от речки лежат штабелями лодки местных рыбаков, доставленные из глубины губернаторства понтоны, штурмовые боты. Ясен пень – для внезапной массовой переправы.

– И к бабке не ходи, – заметил Нищенков, – форсировать Пульву готовятся.

– Весь вопрос: когда они на это дело решатся? – опускал тяжелый бинокль Васильцов, оставляя над веками и ниже четкие круги наглазников. Никто не мог ответить ему на этот вопрос…