Глава восьмая. Спешил старшина на свидание…

Надраив хромовые сапоги, одернувши коверкотовую гимнастерку со старшинской «пилой» в синих – кавалерийских – петлицах, сбив на затылок синеоколышную фуражку, Незнамов отправился на свидание; точка встречи – мостик через Россь. Там его уже поджидала Альбина, одетая в свой лучший наряд: голубое платье с кружевным воротничком, в темно-синих лаковых круглоносых туфлях и при белых носочках. Через плечо у нее висела мамина сумочка из мятой желтой кожи с никелированным замком-защелкой. Сумочку эту лет пять назад отец привез из Варшавы и подарил маме, теперь она перешла Альбине, и все подруги ей очень завидовали. Незнамов имел на девушку самые серьезные виды. Единственное, что его смущало, броская красота горожанки. Устоит ли она против натиска других претендентов на ее руку, сердце или просто приманчивую женскую плоть? А Незнамов был мужчина серьезный и очень ревнивый.

Они чинно и долго бродили вдоль Росси, Альбина рассказывала о своей семье, о бабушках, дедушках, родителях… Антон слушал рассеяно, кому охота слушать саги про далекую и ближнюю родню? Единственное, что он запомнил из рассказов девушки, это то, что ее отец – подпоручик конных стрельцов Войска польского, сначала пропал на «Сентябрьской войне» где-то под Торунем, а потом прислал письмо из советского лагеря для интернированных – из Оптиной пустыни. А с весны прошлого года снова пропал – ни единой весточки. Альбина просила помочь разузнать что-либо об отце. И хотя у Незнамова не было никаких знакомств в НКВД, он все же обещал подруге пораспрашивать сведущих людей о подпоручике Сенкевиче.

В свою очередь он рассказывал девушке – чем рысак отличается от скакуна. Рассказывал о многих тонкостях конного дела, о которых обычные люди даже не подозревают. Альбину очень насмешило то, что перед случкой с кобыл снимают подковы, чтобы те не травмировали своих жеребцов.

Они все дальше и дальше уходили от мостика и вскоре оказались в глухом осиннике, где стоял почти ночной полумрак. Именно полумрак, а не темень, поскольку лето приближалось к самой короткой ночи года. Здесь они остановились, будто решая – идти дальше или вернуться к мостику. Они стояли друг против друга, и как-то само собой вышло, что Антон обнял Альбину за плечи. А дальше они соприкоснулись щеками, и Незнамов вдохнул сложный аромат духов, девичьей кожи и густых локонов. Тревожно забилось сердце, как на конкуре перед прыжком через барьер. Но старшина всегда шел на барьеры и бесстрашно брал их, даже когда робели кони. Он умел давать посылы. Но здесь и сам оробел, как молодой скакун. Он хорошо понимал, что Альбина привела его сюда неслучайно, неслучайно они остановились здесь… Вперед, джигит, она тебя не оттолкнет! Альбина и в самом деле не оттолкнула, а только тихо вздохнула, когда его губы подобрались к ее губам и впились в них… Так они признались друг другу, что милы и желанны.

Обратно возвращались под руку, и Антон хорошо чувствовал горячий бок девушки… Несколько раз они останавливались и целовались взахлеб.

Антон проводил подругу до самой калитки, и они условились о новой встрече – в кино. В единственном в Волковыске кинотеатре шел новый фильм с участием Марины Ладыниной «Любимая девушка».

– Это про тебя! – сказал ей на прощание Антон.

– Точно про меня? – шутливо нахмурилась Альбина.

– А вот посмотришь – и поймешь!

– Я надеюсь, что уже поняла это сегодня.

– Ты все поняла правильно!

А на другой день – на вечернем сеансе – они целовались в кинотеатре, как это принято во всем мире – на зад-нем ряду; фильм про чужую любимую девушку волновал Незнамова намного меньше, чем своя, не киноэкранная реальная Альбина. К концу картины он уже решил про себя, что непременно женится на этой красивой, умной, скромной – какой там еще? – девушке. На сироте, на белошвейке, на белоруске, на горожанке… Одним словом – на пригожуне. Надо только найти день и час, чтобы сказать ей об этом. Например, завтра. В воскресенье…

Он приведет Альбину к себе, и отец Феофилакт их тайно обвенчает. А потом они распишутся в ЗАГСе. А потом, в отпуск, он увезет Альбину на Хопер, в станицу Преображенская, и представит молодую жену отцу с матерью и обеим сестрам.

Не зря говорится: хочешь посмешить Бога, расскажи ему о своих планах.

Вряд ли Богу было дело до планов старшины Незнамова. Но утром его ждало распоряжение командира полка – перегнать двух коней из Волковыска в Волчин, на что старшине давалось трое суток.

– Передашь коней лично командиру 49-й дивизии полковнику Васильцову вот с этим письмом, – напутствовал его командир полка и вручил служебный пакет.

– Есть! – привычно взял под козырек старшина, не скрывая своего огорчения.

– Коней выберу сам.

Ни командир полка, ни тем более старшина Незнамов не знали подоплеку этого задания. Знал лишь командир 6-й кавалерийской дивизии генерал-майор Ефим Зыбин. Это был его царский подарок на сорокалетие старого друга Константина Васильцова. Когда-то вместе учились в Новочеркасской объединенной кавалерийской школе. Оба любили лошадей и знали в них толк. Разумеется, Васильцов ничуть не догадывался о подобном подарке, Зыбин же радовался, что подготовил другу столь знатный сюрприз.

Глава девятая. Один день полковника Васильцова

Кровать узка, как ножны для кинжала.

Сквозь последний, предутренний, сон прорастал серебристый птичий щебет.

Какое блаженство, проснувшись и не подняв еще головы с подушки, слышать, как поет тебе какая-то ранняя птаха. Именно для тебя выводит она свои птичьи рулады, отщелкивает коленца, потому что вокруг никого нет и она старается именно для тебя. Она возвещает именно тебе, что вот – еще один ясный день дарован полковнику Васильцову, как великая награда. А уж как ты распорядишься этим подарком, как проживешь эти новейшие и многообещающие с утра сутки, зависит только от тебя.

«Я тебя понял, птаха! Подъем!» – Константин Федорович легко вскочил с кровати, и вся свора нерешенных вчера неотложных дел, караулившая его просыпание, радостно подпрыгнула и тут же, отпихивая друг друга, затирая друг друга, голося и гомоня, ринулась к проснувшемуся комдиву.

Самой первой пробилась важнейшая забота – встретить новоиспеченных на ускоренных курсах лейтенантов и распределить их по полкам. Второе неотложное дело – принять начальника полевого отделения Госбанка и разместить его денежную контору при штабе. Полевые отделения ввели в армии год назад, во время финской войны, и теперь надо было отлаживать их важную финансовую работу в дивизионном масштабе. Чем конкретно будет заниматься это новое подразделение, знает начфин, ему и карты, то есть и облигации в руки, но он, Васильцов, должен обеспечить надежное хранение немалых денежных сумм и, разумеется, охрану.

Третьим, что всколыхнуло и напрягло душу, было распоряжение командира корпуса генерала Попова немедленно проверить и доложить о состоянии монтажных работ в дотах Семятиченского оборонительного узла.

Попов, донской казак, всегда рубил с плеча и все у него должно было нестись в одном темпе – галопом. Поневоле приходилось приноравливаться к этому бешеному аллюру. А для начала надо было быстро побриться, заглотнуть завтрак и без проволочек провести утреннюю оперативку.

Ах, ничто так не бодрит и не освежает, как холодная вода! Во дворце была большая ванная комната и даже эмалированная ванна стояла на изогнутых, на манер львиных лап, ножках. Но водопровод бездействовал и Васильцов бежал на берег Пульвы и бросался в воду. Холодные струи щекотали подмышки, ласкали тело и освежали ступни, освобожденные от кожаного плена тесных сапогов. А на берегу его встречал широченной улыбкой Гай. Сам он в воду не лез, но ему нравилось, когда хозяин (а Васильцова он держал за своего хозяина) плескался в реке.

Быстро позавтракать не удалось. В «генеральском салоне» его встретил радостно взволнованный комиссар Потапов, в руках он держал газету «Правда», ее же и сунул в руки комдиву:

– Читай, читай! Что я тебе говорил!

Васильцов быстро пробежал газетные строки на первой полосе:

«ТАСС заявляет, что:

1. Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного, соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места;

2. По данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского Пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям;

3. СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского Пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными».

– Видал-миндал?! – ликовал Потапов. – А ты все старую песнь поешь: «Если завтра война, если завтра в поход…» Поживем еще, а уж потом – завтра!

Васильцов не знал, радоваться ему или задумываться. С одной стороны – веско и авторитетно, не ёж чихнул, Москва сказала. С другой – не менее веско, и не менее убедительна возня немцев на левом берегу.

– Н-да… Дай боже, чтоб и у нас тоже… Им бы, нашим соседям, это почитать, может, поутихнут слегка.

– А ты думаешь, они не читали?! Это ж заявление ТАСС! Они тоже должны во всех газетах напечатать.

– Для начала они должны переправочные средства убрать, если прочитали… А они свои штурм-боты внаглую готовят.

– Тебе же черным по белому сказано: слухи о войне с Германией являются лживыми и провокационными.

– Черным по белому – это хорошо. Как бы красным по белому не вышло…

– Чего паникуешь? Плохо спал? Ты себе на ночь пупок душистым вазелином мажь. Крепче спать будешь.

– Ладно, Платоныч, новость-то ты хорошую принес, за нее и выпить не грех.

– А вот солнце сядет, и, как сказал классик, в «стране дураков» закипит работа! – расправил усы Потапов.

Васильцов слегка опасался своего комиссара. Потапов время от времени то ли в шутку, то ли всерьез напоминал Васильцову: «Комиссар есть дуло пистолета, приставленного к виску командира!» Чаще всего так оно и было. Комдив держался с политработниками мудро, не вступая с ними ни в какие контры, понимая, что спорить с ними, противодействовать – все равно что плевать против ветра. И тем не менее комдив уважал Потапыча за верность слову, за преданность делу – и партийному и чисто военному. Не «зурнач-фанфарист, не барабанщик. Не карьерист. «Не смыкал» перед начальством – туда-сюда.

Новость из «Правды» и в самом деле была хорошая. У Васильцова от сердца отлегло – слава богу, война не завтра и не послезавтра! Но молодых лейтенантов, собранных в клубе – в бывшем гостевом доме Потоцких, – размагничивать не стал. Но молодые командиры и без того горели желанием поскорее включиться в настоящую военную жизнь – повоевать, победить. Полковник вглядывался в их лица, узнавал себя, улыбался в усы. Их было двенадцать – апостольское число. Маловато, конечно, на три полка да три отдельных батальона. Но все же вливание. Он вкратце обрисовал обстановку в полосе обороны дивизии, не забыв заметить, что никакого второго эшелона в их замечательной четвертой армии пока нет, как нет и никаких резервов. В случае чего, – понизил он голос, – стоять будем до последнего. Отступать некуда.

– Да мы и не собираемся отступать! – с юношеской обидой воскликнул младший лейтенант с пунцовым румянцем на щеках. – Товарищ Ворошилов сказал: на вражеской территории бить врага…

– И малой кровью, – подсказал ему кто-то из рядов.

– Так точно! – согласился «младшина».

– На войне бывает всяко! – мудро определил Васильцов. – Но следовать, конечно, будем указанию товарища Ворошилова. Как ваша фамилия?

– Младший лейтенант Васильцев! Алексей Андреевич.

Комдив вздрогнул. Почти родная фамилия. Да и имя Лешкино. Бывают же такие совпадения! Вчера вспоминал, а утром – явление.

– Мы с вами почти однофамильцы, товарищ младший лейтенант. Не подведите!

– Никак нет! Буду стараться!

– Вопросы ко мне есть?

– Так точно! Лейтенант Калинкин. Когда нам выдадут личное оружие?

– Когда на должности назначат, тогда и выдадут.

Вдруг пришла мысль, которую он даже записал в казенный блокнот – «полевую книжку командира»:

«Армия мирного времени, в которую еще не призван основной контингент, напоминает систему шлюзов, каналов и плотин, куда еще не впустили воду. Мы обязаны беречь и содержать в порядке все эти “гидротехнические объекты”, чтобы “вода”, когда она будет впущена, не проливалась даром. Военкоматы, призывные пункты, карантины, учебные центры и полигоны и т.п, и т. д.»

Препоручив командирское пополнение начальнику штаба, Васильцов отправился принимать шефа полевого отделения Госбанка. Сутулого и слегка испуганного техник-интенданта 1-го ранга (что соответствовало капитану в войсках) представлял начальник финансовой службы интендант 3-го ранга Аканов. «Цербер советского рубля» – так прозвали его штабисты за строгость в обращении с деньгами. Аканов толкнул сотоварища в бок, и тот произнес хорошо заученную фразу, наверняка не без репетиторства начфина:

– Товарищ полковник, техник-интендант первого ранга Мичурин явился для прохождения дальнейшей службы.

– Являются, товарищ Мичурин, только девушки во снах да привидения на погостах, – мягко поправил его Васильцов, – а командиры Красной Армии – прибывают!

– Виноват, товарищ полковник, – прибыл!

Мичурин, разумеется, не знал старого армейского розыгрыша: если бы он доложил «прибыл», то услышал бы – «прибывают пассажирские поезда, а командиры Красной Армии – являются». Аканов знал эту шутку и потому незаметно улыбался. Но Васильцов был серьезен:

– Место для вашего полевого отделения выделено, и вовсе не в поле, а в левом флигеле нашего дворца. Так и нам спокойнее будет, и деньги целее… Уточните цели и задачи вашего подразделения!

Неловкий, застенчивый военный банкир вызывал у комдива улыбку, но он умело прятал ее. Одернув гимнастерку, Мичурин доложил:

– Задача у нас простая: своевременно обеспечивать денежной массой финансовую службу дивизии, осуществлять переводы денежных вкладов в обе стороны, а также проводить государственные займы среди военнослужащих, подписывать их на облигации.

– Насчет «денежной массы» это вы хорошо сказанули, – вздохнул Васильцов. – Иногда ее так не хватает, этой «массы». Но служба у вас, скажу я вам, почетная, важная и даже немного завидная – всегда при деньгах. Если будут вопросы, обращайтесь к товарищу Аканову, Алексей Александрович, настоящий цербер советского рубля, он всегда вам поможет. Ну и мы, клиенты, тоже не подкачаем.

– Спасибо, товарищ полковник!

– С Богом!

Едва финансисты покинули кабинет, как адъютант доложил, что на срочный прием просится начальник полевого автохлебозавода.

– Что случилось?

– Не говорит. Только весь трясется.

– Ну, зови этого трясуна.

Начальника дивизионного ПАХа – полевого авто-хлебозавода, интенданта 2-го ранга Молокнова, человека немолодого и бывалого, и в самом деле сотрясала крупная дрожь.

– Что случилось, Васильваныч?

– Товарищ полковник, опара скисла. Тесто опустилось…

– И ты хочешь, чтобы я его поднял? – насмешливо спросил комдив.

– Никак нет! – Молокнову было не до шуток. – Опару нарочно испортили, во все дежи какая-то тварь подлила уксусную кислоту. Похоже, что сегодня люди без свежего хлеба останутся.

– Ну, ты это брось – без хлеба… Человек рождается голодным. Сам знаешь, хлеб – всему голова.

– Так точно! Голова…

– Ты тоже голова – большого стратегического подразделения. Сколько у тебя штыков на заводе?

– Личного состава 128 человек плюс шестнадцать шоферов.

– У тебя по штату целый дивизион, а ты опару поднять не можешь.

– Так вредительство же, товарищ полковник, чистое вредительство! Никогда такого не было, и вдруг на тебе – Маруся с гусем.

– Насчет вредительства это ты доложи в особый отдел. Пусть ищут, кто напакостил. А мне скажи, какие выходы ты видишь из создавшегося положения? Вчерашняя выпечка осталась? Или всю развезли?

– Немного осталось – на двести сутодач.

– Ну, уже легче, на двести ртов. С городской пекарней связывался?

– Никак нет. Сначала к вам, а потом уже по инстанциям.

– По инстанциям…

Васильцов задумался, оставить дивизию без хлеба хотя бы на сутки – это же ЧП, да еще какое! До штаба округа ведь дойдет… До Минска! Командирская жизнь приучила его принимать быстрые и четкие решения.