О том, что он оказался перед жесткой дилеммой – остаться в Италии или вернуться в Россию (сначала предполагалось – с молодой женой-итальянкой) свидетельствует и другое его письмо Чернышевскому из Неаполя в июне 1861 г.: «Я решался в то время отказаться от будущих великих подвигов на поприще российской словесности и ограничиться, пока не выучусь другому ремеслу, несколькими статьями в год и скромною жизнью в семейном уединении в одном из уголков Италии». К сожалению, старший друг и соратник Николая Добролюбова допустил промедление в ответе на эти роковые для судьбы своего товарища вопросы, что породило реплику молодого публициста: «Ваше упорство не отвечать мне на мои вопросы отняло у меня возможность действовать решительно, и предположения мои расстроились и, может быть, навсегда».

Роман закончился горько для обеих сторон, едва начавшись. Приведем отрывок из воспоминаний современника Добролюбова Д.П. Сильчевского: «Из рассказов покойной А.Я. Панаевой-Головачевой оказывается, что Добролюбов, находясь в Италии, едва не женился на одной молодой итальянке, жившей со своими родителями в Мессине. Она приняла его предложение, когда он находился в Мессине (в половине июня 1861 г.). Родители молодой девушки были тоже согласны, но они потребовали, чтобы он подвергся медицинскому осмотру со стороны одного известного местного врача, пользовавшегося репутацией знаменитого диагноста, так как состояние здоровья Добролюбова казалось родителям сомнительным. Осмотрев Добролюбова, врач категорически объявил родителям молодой итальянки, что Добролюбову осталось прожить только несколько месяцев. Родители красавицы итальянки передали Добролюбову слова врача и этим мотивировали свой решительный отказ в руке дочери. (Надо еще добавить, что в случае если бы здоровье Добролюбова оказалось даже вполне удовлетворительным, то тогда Добролюбов, женясь, должен был бы, по требованию родителей и их дочери, навсегда остаться в Италии и уже не возвращаться в Россию, на что он соглашался, продолжая свою литературную деятельность.) Добролюбов после этой неудачи, услышав, так сказать, свой смертный приговор, поспешил вернуться на родину и повидаться перед смертью с любимыми им сестрами (в Нижнем) и друзьями. Вернулся он в Россию морем, но уже в Одессе (13-го июля) у него хлынула горлом кровь. Заехав к сестрам в Нижний, Добролюбов вернулся в Петербург уже совсем больным и не мог более оправиться. Притом же он знал, что дни его сочтены: диагнозу мессинского доктора он поверил, хотя рассказал об этом одной Панаевой…».

Иное объяснение того, почему предполагавшаяся женитьба расстроилась, дает в своих воспоминаниях А.П. Пятковский: «… родители ее спросили жениха: намерен ли он остаться в Италии или отправиться опять в свои родные снега? Добролюбов ответил, что он не может покинуть родину, которой должен посвятить все свои силы; родители же сказали, что им страшно отпустить свою дочь в такую даль… Подумав немного, Добролюбов согласился с ними, но, как честный человек, он не пожелал изменить своему призванию».

А сам Добролюбов выразил свои чувства так в одном из стихотворений итальянского периода:

 
Зачем меня отвергла ты,
Одна, с кем мог быть я счастливым, —
Одна, чьи милые черты
Ношу я в сердце горделивом?
А впрочем, может, – как решить? —
За то лишь суетной душою
И не могу тебя забыть,
Что был отвергнут я тобою?
 

Он пытался забыться, уйти от тягостных мыслей в воображаемые романы с другими девушками:

 
Не обманут я страстной мечтой,
Мы не любим, конечно, друг друга.
Но недаром мы дышим с тобой
Раздражающим воздухом юга.
 
 
Но недаром над нами волкан,
Перед взорами синее море
И в уме память древних римлян,
Наслаждавшихся здесь на просторе.
 
 
В тщетных поисках чистой любви
Столько лет погубивши уныло,
Я доволен теперь, что в крови
Ощутил хоть животную силу.
 
 
Для кого мне ее сберегать?
Всю растрачу с тобой, моя Нина,
Без надежды, чтоб стала терзать
За погибшие силы кручина.
 

Нина – условно-романтическое имя, принятое в русской литературной традиции для обозначения вымышленной романтической возлюбленной.

Но «кручина» берет свое, и даже возвращение на родину не радует влюбленного юношу:

 
У моря теплого, под небом голубым,
Брожу и думаю о родине далекой,
Стараясь милое припомнить что-нибудь…
Но нет… и там все то ж… Все тот же одинокий,
Без милой спутницы, без светлой цели путь…
И там я чужд всему, и там ни с чем не связан….
 

Письма Добролюбова из Италии частично вошли в 9-й том его полного собрания сочинений, как в 8-й том – его итальянские стихи. Оригиналы и полная переписка хранится в ИРЛИ – в Пушкинском доме Академии наук. Сохранились конверты, на конвертах – адреса, написанные неразборчивым добролюбовским почерком: отели, пансионы… А хранящиеся там же и впервые опубликованные в этой книге два письма к Добролюбову сестры «мессинской девушки» – Софии Брунетти – наконец-то проливают дополнительный свет на обстоятельства знакомства и сватовства к Ильдегонде Фиокки «синьора Николая», объясняя его же собственный эпистолярный комментарий: «…я – признаться вам – струсил и даже в Мессине, вероятно, не буду отыскивать помпейскую незнакомку»…

…Но Добролюбова ждали в России, в «Современнике». Молодого человека обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, размышления и скорбь о судьбах родины, погружение в политические процессы, происходившие в Италии в то время, служение делу, а с другой…

Из письма А.Ф. Кавелиной 1860 г.:

«Здесь я начинаю приучаться смотреть и на себя самого как на человека, имеющего право жить и пользоваться жизнью, а не призванного к тому только, чтобы упражнять свои таланты на пользу человечества. Здесь никто не видит во мне злобного критика… в персоне моей видят молодого человека, заехавшего в чужой край…

Странное дело, в СПб… находят, что я полезен, умен, интересен… И между тем я остаюсь там для всех чужим… зато здесь я нашел то, чего нигде не видел, – людей, с которыми легко живется, весело проводится время, людей, к которым тянет беспрестанно – не за то, что они представители высоких идей, а за них самих, за их милые, живые личности.

Вот Вам моя идиллия, которую я бы мог с удовольствием продолжать еще и еще… я так доволен своим теперешним, что ни о чем больше не думается».

В этой поездке за границу Добролюбов позволил себе на время отказаться от образа сурового критика, выпустить на волю жившего в нем ласкового, жаждавшего любви и человеческого счастья щенка, готового бросаться на грудь всякому, в чем признавался сам критик…

 
Проведши молодость не в том, в чем было нужно,
И в зрелые лета мальчишкою вступив,
Степенен и суров я сделался наружно,
В душе же, как дитя, и глуп и шаловлив.
 

Он впервые почувствовал здесь себя тем, кем по сути и был – молодым человеком, который может быть счастливым, танцевать, шутить… и не оправдывать собственную литературную репутацию каждодневно.

Иная обстановка, где Добролюбова почти не знали и где от него не ждали ежедневных критических и метких выпадов и замечаний «змеи очковой», позволила Николаю Александровичу проявить другие качества своей личности – не только холодный ум, но и пылкое сердце. И именно на стыке этих крайностей – нерв пребывания Николая Добролюбова в Италии… Италия, как и всякого русского, окутала, и одарила, и пленила Николая «раздражающим воздухом юга…».

В эпистолярии итальянского периода наш герой мало пишет непосредственно об Италии как о сокровищнице мировой культуры. По воспоминаниям друга Добролюбова Н.Д. Новицкого, в письмах Николай Александрович «переходит затем прямо к впечатлениям, навеянным на него тогдашнею только что освободившеюся Италиею. Впечатления эти невеселы. Добролюбов негодует на положение в Италии вещей, при котором власть, видимо, окончательно утверждается не в руках людей, стоявших всегда во главе движения и создавших освобождение и объединение своей родины, а в руках разных “политиканствующих постепеновцев”».

В наибольшей степени итальянская переписка Добролюбова посвящена делам редакционным: по возвращении полностью выздоровевшего литератора, на что надеялись два других члена журнального «Триумвирата Николаев», Николай Алексеевич Некрасов планировал передать ему свои полномочия по «Современнику» и удалиться от редакционных дел в деревню: «Знаете, я думаю, по возвращении Вашем Вам нужно будет взять на себя собственно редакцию “Современника”. Чернышевский к этому не способен, я располагаю большую часть года жить в деревне. Писания Вам будет поменьше, а хлопот побольше…» (декабрь 1860 г.).

По воспоминаниям М.А. Антоновича, Добролюбов «рвался домой еще и потому, что считал необходимым сменить Чернышевского, на котором лежала вся тяжесть работы по “Современнику”, и дать ему возможность хоть немного отдохнуть».

Это непреходящее ощущение ответственности перед редакцией журнала не покидало Добролюбова, как и ответственность, в том числе материальная, денежная, перед литераторами, связанными с ним по «Современнику». Недаром А.Н. Плещеев писал, что Николай Александрович «единственный человек из всей редакции “Современника”, который отвечает на просьбы и письма»…

Известная итальянская поговорка гласит: «Увидеть Неаполь – и умереть». «Нет лучшей участи, как умереть в Риме…», – писал Гоголь, позднее ему вторил в одном из своих стихотворений поэт Серебряного века Вячеслав Иванов. Парафраз этой темы позже возникает в стихотворении современного замечательного поэт Александра Кушнера: «Нет лучшей участи, чем в Риме умереть». Но об этой же участи мечтал в Италии и Добролюбов:

 
И если умирать – пусть лучше здесь умру я…
 

Однако умирать Николай Александрович возвратился на родину, прожив всего 25 лет. В течение всей своей короткой жизни молодой человек мечтал о глубокой и верной любви, о семейном счастье, признаваясь, в глубоком душевном порыве, институтскому товарищу и одному из самых близких друзей Ивану Ивановичу Бордюгову в письме от 17 декабря 1858 г.: «Если бы у меня была женщина, с которой я мог бы делить свои чувства и мысли до такой степени, чтобы она даже читала вместе со мной мои произведения, я был бы счастлив и ничего не хотел бы более, любовь к такой женщине, ее сочувствие – вот мое единственное желание теперь». От любви к реальной, живой женщине, когда она возникла на его пути, Добролюбов отказался ради любви к идеалу – любви к своей многострадальной, нуждающейся в гражданском и патриотическом служении Отчизне. Недаром Н.А. Некрасов писал о Добролюбове: «Как женщину…. родину любил».

Н.А. Добролюбов пренебрег возможностью продлить свою жизнь, исполнить надежду на личное и семейное счастье, поселившись в Италии, и вернулся на родину: все силы и таланты он отдал ей – как на протяжении всей своей короткой жизни, так и в последний год своего земного бытия. Именно это сложное внутреннее состояние Добролюбова в 1861 г. и сумел живо и тонко отразить заслуженный художник России Н.П. Величко в своей работе «Добролюбов в Италии», вынесенной на обложку этой книги.

Государственный литературно-мемориальный музей Н.А. Добролюбова и автор этих строк приносят глубокую признательность Михаилу Григорьевичу Талалаю за предоставленную возможность участвовать в данном издательском проекте, ценные замечания эксперта и советы при подготовке музейного материала для книги, скрупулезную редакторскую работу, за сотрудничество с музеем Добролюбова в целом и в «итальянском» проекте – в особенности.

Выражаем благодарность издательскому дому «Алетейя» за создание условий для появления этой книги, за профессионализм в ее подготовке и высокое качество полиграфии и издания.

Г.А. Дмитриевская,

заместитель директора Государственного литературно-мемориального музея Н.А. Добролюбова,

заслуженный работник культуры РФ,

член Российского союза профессиональных литераторов,

Нижний Новгород