Апрель 1579, Зонзонат, 13° 50 северной широты

2

Три года я провела на «Какафуэго», сначала с Гонсало, а потом с доном Франсиско, переходя из рук в руки вместе с парусами и котлами, как если бы была частью корабельной оснастки. Дважды в год мы совершаем одно и то же путешествие: из Акапулько в Кальяо-де-Лима, затем в Вальпараисо и обратно. Так что я точно знаю, где мы находимся. Этот водопад – серебряная лента, сбегающая по увитой виноградом скале, – означает, что мы рядом с Зонзонатом. Шесть недель пути из Лимы.

Я кладу руки на живот. Неужели я все вообразила? Вроде никаких изменений. Но я чувствую себя так же, как в прошлый раз. Пока только слабость и головокружение. Но остальное придет. Ощущение одновременно голода и сытости. Тошнота и зреющее зловоние корабельных запахов. Жизнь, растущая внутри меня. Распирающая меня. Пока не придет время изгнать ее в агонии на краю жизни и смерти. И после всего этого он заберет его у меня, как и в прошлый раз. Ребенку не место на корабле, скажет он.

Ручка двери вздрагивает, и я едва успеваю совладать с лицом, прежде чем он входит. Как всегда, медленно. Он подобен ленивой древесной обезьяне, которую испанцы из-за этого прозвали «перезосо» – ленивец.

– Я не ждала вас так скоро, ваша милость.

– Нас потревожили, – говорит он, пряча взгляд под тяжелыми бровями. Я вижу, за едой тревоги обошли его стороной, поскольку на жилете блестит свежее жирное пятно, которое черта с два отстираешь. Возлюби его Господь, кто носит в морском походе белый шелк?

– Ты поела? – Он не ждет ответа, а бросает мне окорочок цесарки, который я ловлю на лету, не давая упасть на пол. Мясо отличное. Не подгоревшее. Изжаренное в меду.

– Капитана позвали на мостик, – говорит он. – Неизвестный корабль изменил курс и идет на нас.

– Может, он везет письмо? От его превосходительства? – Я думаю про себя, что если нам придется повернуть назад, то клянусь – на этот раз точно убегу в горы.

Но нет.

– Это не испанский корабль.

А чей же еще? Португальский? Но их треугольные паруса невозможно спутать с квадратными испанскими.

Дон Франсиско открывает сундук у кровати и не глядя выбрасывает из него льняные рубашки, тюки шелка и тафты. Его волнует только одно: мешочек из желтого шелка, перевязанный красной бархатной лентой. Он берет его бережно, как Святой Грааль, и водружает на стол.

Другие тяжелые вещи: серебряные слитки длиной с мою руку по локоть, мешочки с монетами, посуду из катайского^[7] фарфора – он оставляет в сундуке.

Сил нет смотреть на беспорядок, который он устроил, а ведь мне предстоит его убирать, поэтому я высовываюсь в окно. Дует прохладный ветер. Маленькими кусочками я откусываю медовое мясо, чтобы растянуть удовольствие, и смотрю, как проплывает мимо суша.

Густые джунгли карабкаются к горным вершинам. Желтые скалы обрываются прямо в море, словно срезанные лопатой. Широкая река несет в море свои воды, вспенивая бурные волны в том месте, где они встречаются.

Как прекрасны и пустынны открывающиеся взгляду виды! Но со всех сторон они зажаты в тисках удушающей власти испанцев. Я обгладываю остатки мяса с косточки и бросаю ее в море. Она описывает в воздухе дугу, и вода бурлит в месте падения от устремившейся туда любопытной рыбы. Вверху, наблюдая за рыбой, кружат чайки. А из глубины за всеми следят тибуроны^[8], выжидающие награды поважнее, чем маленькая рыбка или куриная ножка. И ни следа корабля – ни португальского, ни какого другого.

Когда я отворачиваюсь от окна, дон Франсиско все еще роется в сундуке.

– Вы что-то ищете, ваша милость? – Я поднимаю и складываю брошенные тряпки.

– Проклятые очки.

Конечно, очки там же, где всегда: на верхней полке, которую он не замечает, потому что вечно смотрит под ноги. Он молча берет их у меня.

Он рассеян, поэтому я осмеливаюсь спросить:

– Что вас беспокоит, ваша милость?

Мой хозяин не отвечает. Я касаюсь его руки.

– Ничего. Вот только…

– Что?

– У корабля, который нас преследует… очень низкая палуба.

Ага, теперь и я понимаю. Потому что он, хоть и ведет себя как ленивая древесная обезьяна, никогда прежде не бывавшая на борту корабля, провел в Новом Свете много лет. Как и я, он прибыл сюда одиннадцать лет назад, хотя, конечно, другим способом. Он явился с испанским флотом 1568 года, который сражался с англичанами при Сан-Хуан-де-Улуа, а позже был в Панаме во времена Корсара, а потому испытывает естественный ужас перед лютеранами.

Но этого не может быть. Им не пересечь горы и не пройти через Южные проливы, смертоносные даже для испанцев, у которых есть карты и описания каждого корабля, прошедшего мимо них.

Так что совершенно невозможно, чтобы английские собаки рыскали в этих водах.

3

«Какафуэго» означает «Извергающий огонь»^[9]. Он назван так в честь мощи его великих орудий. Но когда дело доходит до внезапного и совершенно неожиданного в этих водах нападения, мы не делаем ни единого выстрела.

Сейчас ночь, и желтая луна низко висит над морем. Когда дон Франсиско идет посоветоваться с капитаном, я следую за ним на носовую палубу, поэтому нахожусь там, когда корабль, узкий и низкий, поравнявшись, скользит бок о бок с нами в темноте.

– Кто вы? – окликает рулевой. – Откуда идете?

Его слова тонут в безмолвии.

Боцман поднимает команду – свистать всех наверх, к огневым позициям. Его свист гонит нерасторопных пушкарей с пальниками в руках на орудийную палубу. Но времени уже нет.

Внезапно раздается грохот, и все затягивает дымом. Ядра сыплются на нас дождем, вздымая в воздух огонь и пепел пылающих обломков бортов и палубы. Дон Франсиско кричит: «Беги!», и мне не нужно повторять дважды. Барабанные перепонки, кажется, сейчас лопнут. Удушливый дым лезет в глаза и ноздри. Я нащупываю дорогу, держась за планшир, пока не добираюсь до кормы, оббивая ноги о канатные тумбы и спотыкаясь о сами канаты, свернувшиеся в темноте, как змеи.

В безопасности каюты я сажусь на кровать и слушаю. Но так же резко, как начался, гром орудий стихает.

Снаружи слышен чей-то топот. Приоткрыв дверь каюты, я вижу в щелку, как пираты перепрыгивают на борт «Какафуэго», возникая из-за дымовой завесы палящих аркебуз как призраки потустороннего мира. Они паясничают – низко кланяются капитану Антонио и дону Франсиско, прося первого отдать ключи, а второго – шпагу, вместо того чтобы забрать их силой. Маринерос замерли в ошеломлении. Они ничего не делают. И пальцем не шевелят.

Это похоже на разыгрываемую сценку на празднике Тела Господня во время шествия в Сьюдад-де-Мехико, за одним исключением: капитан и дон Франсиско выглядят по-настоящему испуганными, гораздо достовернее, чем актеры, широко разевающие рты и рвущие на себе волосы, с намалеванными высоко на лбу бровями. Я тоже напугана до смерти, потому что узнала язык, на котором говорят пираты. Резкий, похожий на карканье ворон. Он грубее кастильского, и я вспоминаю некоторые слова, хотя не слышала их уже много лет.

Пираты связывают оба корабля вместе и уводят капитана Антонио и дона Франсиско по переброшенным доскам к себе на носовую палубу, где их ждет невысокий светловолосый мужчина. Он держит руки за спиной и резко кивает, приветствуя их. Голова дона Франциско опущена, он смотрит под ноги, ища твердой опоры.

Малхайя диос^[10], их уводят вниз! Никогда не думала, что однажды наступит день, когда я захочу, чтобы этот человек находился рядом.

Матросы смотрят с галереи возле каюты и ругаются.

– Это он, братья. Тот самый английский Корсар.

Молоденький мальчик молится дрожащим голосом:

– Сан-Тельмо^[11], истинный друг мореплавателей, помоги и спаси нас от бед.

– Покусанный бабой дьявол, – говорит первый.

– Он не дьявол, а лютеранин, – откликается второй.

– Тем хуже, он проклянет наши души навек.

– К дьяволу твою душу и Богоматерь вместе с ней! – рявкает на него старый моряк. – Я боюсь за свою шкуру. Он сожжет нас заживо, вот и весь сказ.

Мальчик стонет:

– Пресвятая Дева, владычица морей, помоги нам в сей час нужды!

Явный признак того, что этим морским безбожникам и вправду страшно: они молятся, натирая языческие амулеты из фигового дерева, надетые на шеи. Я закрываю перед ними дверь и забираюсь на кровать с ногами, раскачиваясь взад и вперед.

Маринерос не знают, как им повезло, что они не родились женщинами. Со мной случится намного худшее, прежде чем меня прирежут или утопят.

* * *

Ветер поднимается с юга. Мы дрейфуем. После атаки нас отбуксировали далеко от суши. Узлы на канатах, связавших корабли, стянулись натуго.

На рассвете они высыпают на палубу, оглашая ее резкими криками. Звуки ударов мечей о кирасы, щелчки затворов аркебуз.

Около дюжины пиратов перепрыгивает к нам на борт. Один из них басовито раздает приказы: «Ищите серебро, корабль набит им». Англичанин, но говорит по-испански. «Вы – обыщите каюты. Вы – в кладовую при камбузе. Нам нужны зерно, мясо, вода и вино».

Испанцы говорят, что опалы наделяют своего владельца даром предвидения. Не уверена. Но он точно позвал меня. Вот почему из всех дорогих вещей, разбросанных по каюте, я беру и прячу только желтый шелковый мешочек. «Возьми меня», – сказал он. Так я и сделала. Я сую его в кошель под юбками и снова забираюсь на кровать, потому что спрятаться все равно негде.

Так я и сижу, крепко обхватив руками колени. Тысяча крошечных взрывов полыхает в моей груди, как огонь, перебегающий по дорожке пороха к заряду. Я все еще дрожу, когда в каюту входит он.

Но в первый момент, когда я вижу вошедшего, удивление растапливает страх. Порох, зашипев, гаснет на полпути.

Такого я не ожидала.

Он высок и широк в плечах – настолько, что загораживает утреннее солнце, стоя в дверях и щурясь в темноту каюты. Он без акцента спрашивает по-испански:

– Можно войти?

И когда свет заливает его, я вижу скуластое лицо, чистую и гладкую кожу.

Но не это удивительно.

На нем белоснежное белье. Бриджи из тафты, не из парусины. Кожаная куртка и алая шапка, яркая, как перья попугая. Бородка коротко подстрижена. На указательном пальце он носит кольцо с рубином, а на бедре – шпагу в изящных позолоченных ножнах. И это не английский Корсар.

Никогда прежде я не видела африканца, одетого как белый.

4

– Меня зовут Диего, – представляется он, – Я из Сантьяго-де-Куба.

Не зная, что сказать, просто молчу.

– Я пришел во имя Господа. – Он кланяется. – Это каюта дона Франсиско де Сарате?

Я киваю. Ничего не соображая от страха, больно щиплю себя, чтобы вернуть способность мыслить.

– Вам не причинят зла. – Он склоняет голову, словно принимая мою благодарность. – Мы задержим корабль всего на день. Или на два, при встречном ветре.

Взгляд его жадно шарит по каюте, задерживается на полупустых сундуках. Я столько всего хочу спросить. Так много узнать. Но слова застревают в горле. И лишь потом чувствую боль – оказывается, я впилась ногтями в колени.

– Вижу, мое присутствие тебя беспокоит. Я не задержусь надолго. – Он снимает шапку и осторожно кладет ее на стол.

– Ваш капитан… – запинаясь, произношу я. – Это английский корсар?

Пират скрещивает руки, прислонясь к столу. Его глаза искрятся весельем.

– Он не корсар. Он посланник королевы Англии.

– Я слышала о нем как о пирате королевы.

– Если угодно. Никто из нас не властен над тем, как нас называют другие. А ты? – Он говорит это с вопросительной интонацией, протягивая мне руку, и я с задержкой понимаю, что он спрашивает мое имя.

А он продолжает:

– Мы забираем лишь то, что нам должны, ну и в чем нуждаемся. Не больше. Но вернемся к вопросу, как тебя зовут. Откуда ты?

На мгновение я задумываюсь, не назвать ли свое настоящее имя, чего не делала уже много лет. Но затем слышу, как смеются англичане, грабя наш корабль, забирая еду и сокровища. И вспоминаю их соотечественников, причину первого из моих несчастий. Поэтому говорю:

– Мария. Из ниоткуда.

– Что ж, Мария из ниоткуда, – смеется он. – Можно? – Он указывает на сундуки на полу.

– Вы забрали хозяина вещей, почему бы не забрать и вещи. – Я привстаю, чтобы лучше видеть.

Один за другим он выкладывает рулоны сукна и катайского шелка, чтобы добраться до того, что лежит под ними.

– Вы убьете его? – Я не хотела, чтобы в голосе прозвучала надежда.

– Нет, если только мой генерал не обнаружит его связи с вице-королем. – И спрашивает, не поднимая глаз: – А она есть?

Пауза затягивается, и все же я отвечаю:

– Нет.

Он поднимает бровь.

– Тогда мы не станем его вешать.

– Ваш генерал? – спрашиваю я. – Значит, вы солдаты?

Он улыбается, и морщинки вокруг его глаз углубляются.

– В некотором роде.

– В чем заключается недовольство генерала вице-королем? – А сама думаю: как смеет он быть им недоволен!

Пират сидит на корточках, идеально удерживая равновесие. Я только теперь замечаю, что он бос, хотя в остальном одет как джентльмен.

– Давние счеты, – наконец произносит он. – Несколько лет назад он поступил с моим генералом крайне несправедливо.

– В Сан-Хуан-де-Улуа?

Он вскидывает взгляд.

– Ты знаешь эту историю?

В Новой Испании нет ни одного мужчины, женщины или ребенка, которые ее не знали бы.

– Я была там. Видела это сражение. С берега в Веракрусе.

– Тогда тебе известно, что дон Мартин Энрикес – кровожадный злодей, не держащий слова.

Он устремляет на меня полный ярости взгляд, словно я и есть дон Мартин. Забравшись обратно на кровать, я подтягиваю колени к груди.

Он возвращается к сундукам. В его поисках есть система: шелка и ткани он откладывает в одну сторону, монеты и драгоценности – в другую. И бережно осматривает каждую фарфоровую вещицу.

– А что дон Франсиско, – спрашивает он небрежно, словно для поддержания легкой беседы. – Добрый ли он хозяин?

Я никогда об этом не задумывалась. Одному Богу известно, как он мне ненавистен за то, что отнял у меня самое дорогое. Но я не могу так ответить, поэтому говорю:

– Один дьявол другого не лучше.

Кажется, пират не слышит. Высунувшись за дверь, он свистит. Раздаются шаги, и в каюту заглядывают двое. Я тяну к себе одеяло, чтобы прикрыться.

– Заберите, – говорит Диего по-английски, указывая на сундуки. – И будь осторожен, Пайк! В них фарфор. Генерал наверняка захочет подарить его жене.

Молодчик по имени Пайк шарит глазами по моему телу, прикрытому одеялом. Вид у него злобный и грязный, а воняет он так, будто только вылез из трюма.

– Что насчет нее? – Он ухмыляется, сквозь щели в зубах видно язык. – Можно я возьму ее в жены?

Диего наотмашь бьет его по уху.

– Болван! – А мне говорит по-кастильски: – Прости его. Он слишком долго был в море.

Я не могу в это поверить. Негр не может ударить белого человека. В Новой Испании он сразу лишился бы руки. Или жизни, что вероятнее.

Но Пайк не сопротивляется. Кровь окрашивает его щеку – кольцо Диего рассекло кожу, – но он падает на колени и закрывает сундук, а потом вместе с другим англичанином тянет его, царапая доски пола, через порог за дверь.

– Как давно вы в море? – спрашиваю я, когда они уходят.

– Год с небольшим.

– Откуда вы прибыли?

– Из Плимута.

– Значит, бывали в Англии?

– Клянусь Девой, к тебе вернулся голос! – восклицает он. – Да, я жил там несколько лет с моим генералом.

– Как… его солдат?

Он кивает, но головы не поднимает, потому что нашел серебро. Глаза его сияют.

– Значит, вы свободный человек?

Он снова кивает, взвешивая в каждой руке по слитку серебра, прикидывая их стоимость. На нем нет ни шрамов, ни клейма, ни ожогов от пыток кипящим маслом. Он цел и невредим. Думаю, это правда. Никто не мог бы выглядеть свободнее.

– И вот на это вы тратите свою свободу? – Я обвожу рукой разграбленные сундуки, разбросанные по полу ценности. – На пиратство и грабеж?

Мадре де диос, зачем я это сказала? Мне ведь все равно, кому достанутся эти вещи. Он кладет серебро и делает шаг к кровати. Я вздрагиваю, когда он наклоняется к моему лицу.

– Вор вора, как волк волка, видит издалека. Или дон Франсиско добыл это серебро? Соткал эти шелка? – Он крепко сжимает мое плечо. – А что насчет тебя? Как он завладел тобой? Купил на аукционе? Выиграл в кости?

Он так близок к истине, что я не могу поднять глаз. Лицо дона Франсиско встает передо мной, искаженное похотью, каким я впервые увидела его, когда он поднялся на борт «Какафуэго», чтобы забрать свою добычу. Корабль и все, что на нем, включая меня. Два года назад. Выиграл в карты.