Почти сразу после возвращения из Ирана Фарзане, преподавательница персидского в РосНОУ, предложила мне побеседовать с новым главой Культурного центра Ирана, недавно приехавшим в Россию. Он дружелюбно принял меня, усадил на кожаный диван, на столе передо мной стояла деревянная шкатулка, наполненная фисташками.
– Только полгода учишь персидский, а уже говоришь! Прекрасно! – сказал он и взял меня на работу в Культурный центр.
Персидский язык в Москве преподают в ИСАА МГУ, МГЛУ, МГИМО, РГГУ, РУДН (РосНОУ, где учился я, с 2021 года иранистов больше не выпускает). В 2018 году к этому списку добавилась еще Высшая школа экономики. По логике, каждый год на рынок труда только в столице должны выходить несколько десятков иранистов с соответствующим профильным образованием. На деле же первое, что меня поразило на этапе знакомства с иранистикой, – колоссальный дефицит кадров.
Выпускаясь из бакалавриата РУДН, я одно время искал вакансии с арабским, и недостатка в них не было. Но на каждой вакансии требовали и опыт работы, и знание языка, близкое к свободному. С персидским все было совершенно иначе – на работу в посольство Ирана, иранские компании и туристические фирмы брали всех, кто хотя бы чуть-чуть говорит на фарси. Как я уже писал выше, на первом году обучения я уже более или менее изъяснялся на языке, однако на тот момент не составил бы никакой конкуренции выпускникам профильных вузов. Проблема в том, что таких выпускников я не встречал почти нигде. С иранцами в России гораздо чаще работают выходцы из Таджикистана, язык которых близок к персидскому.
Когда чуть позже я начал писать аналитику про Иран, ситуация в этой области оказалась еще более плачевной. «У нас как будто специально годами выжигали всю иранистику. Заказать статью особо некому, одни и те же люди», – жаловался мне арабист Руслан Мамедов, работавший тогда в Российском совете по международным делам.
Как так получается? Изучающих персидский язык в университетах не то чтобы много, но, казалось бы, более чем достаточно, чтобы закрывать ключевые ниши. Думаю, стоит обратить внимание на то, что большинство студентов-иранистов персидский не выбирают осознанно – им его назначают. Как правило, абитуриент в лучшем случае делает выбор в пользу восточного направления, а дальше вступает в дело система распределения: этот учит курдский, тот – турецкий, еще один – санскрит. Пожелания свои поступающие высказать могут, но почти все выбирают китайский, японский, корейский, арабский. Персидский (как, впрочем, и большинство других восточных языков за пределами четырех, перечисленных выше) – никто.
В абсолютном большинстве случаев студенты, которым назначают фарси, до этого момента ничего толком и не знают об Иране. «Когда мне назначили персидский, я подумал: а что, такой язык вообще есть?», – рассказывал один выпускник ИСАА МГУ. И похожих реплик я слышал очень много.
Примерно треть поступивших отчисляются или переводятся на другие специальности. Еще треть к последнему курсу понимают, что ничего общего с персидским в дальнейшем иметь не хотят. Судить их за это сложно, все-таки сами они это направление не выбирали, а оно, мягко говоря, специфичное. Персидский – это работа с Ираном или Афганистаном, не всех воодушевляет такая перспектива. [3]
В итоге до конца обучения благополучно добираются и готовы работать в соответствующей области дай бог треть поступивших. Но где им искать работу? На российских рекрутинговых сайтах вроде HeadHunter вариантов с персидским очень мало. Хорошо, если студент на этапе обучения проходил стажировку в МИД или где-то еще, и его там запомнили. А если не проходил или не запомнили?
На самом деле вакансии для специалистов с персидским найти можно, но только если вы уже оказались в соответствующей «тусовке». Иранцы ценят неформальные связи: даже если крупной компании нужен сотрудник, почти наверняка они не станут размещать вакансию в публичном доступе, если есть возможность разыскать кого-то через знакомых.
А теперь представим обычного студента, который начинает искать работу уже после получения диплома, и никаких навыков поиска, кроме как зайти на соответствующий сайт, у него нет. Скорее всего, он ничего не найдет и отправится работать в области, далекие от персидского и Ирана. Спустя год-другой вне персидского «поля» язык забывается. Карьера у такого выпускника может быть вполне успешной, но, скорее всего, к персидскому отношения иметь уже не будет.
– Прежде всего тебе нужно отправить запрос на оформление пресс-карты. Затем надо разобраться с машиной, где она и в каком она состоянии. Потом… А ты чего такой счастливый?
Только что я узнал, что еду корреспондентом ТАСС в Иран, и получал первые указания. Довольная улыбка выдавала мои эмоции по этому поводу.
Идея стать корреспондентом стала логичным продолжением моего увлечения иранским направлением. Несколько лет я изучал страну, рассказывал жителям России про ее культуру, пробовал писать аналитику. Пора было выходить на новый уровень, и в этой ситуации разумным следующим шагом казалась долгосрочная командировка. Нет лучше способа узнать страну, чем полноценно в ней пожить и поработать.
С иранским культурным центром, пока я там трудился, сотрудничали два бывших корреспондента ТАСС в Иране. От них я и узнал, что у агентства почти всегда проблема с поиском кандидата на эту позицию. А в какой-то момент журналистка «Коммерсанта» Марианна Беленькая, с которой я уже был немного знаком, разместила в фейсбуке пост с вакансией в справочном отделе ТАСС. Я написал ей и рассказал о своем желании поехать корром в Иран. Марианна посоветовала не идти в «справочную», а лучше сразу обратиться в редакцию международной информации, и дала соответствующий контакт.[4][5]
На тот момент я уже четырежды бывал в Иране, около трех лет проработал главным редактором издания «Иран сегодня» (нишевое СМИ про культуру и общество Ирана, которое я сам в свое время и запустил, сейчас пребывает в полуживом состоянии), накопил портфолио публикаций в нескольких СМИ. ТАСС иранист был нужен, и меня взяли. Семь месяцев я проработал в московской редакции, затем мне предложили долгосрочную командировку. Мучительные полгода оформления документов, тягомотина с выдачей журналистской визы – и вот в конце июля 2019 года я лечу в Тегеран.
Пожалуй, спустя столько лет было бы правильно сказать «спасибо» коту Тимофею за мой иранский путь, отблагодарив его банкой оленины. Но, увы, Тимофей в том же 2019 году в возрасте шести лет умер от сердечного приступа.
Иран, много Ирана и снова Иран. Но не все так просто. В Иране вообще всё непросто. Сложная коммуникативная культура – даже если знаешь персидский, не всегда разберешь, что иранец имеет в виду. Сложное политическое устройство: авторитаризм с элементами демократии, помещенный в теократическую рамку. Сложная внешняя политика, сложное общество, сложный образ мышления. А какие сложности ждут тебя, если ты сядешь за руль и попробуешь встроиться в поток иранских машин!
Пытаясь рассказать что-то об Иране, я частенько слышал в ответ фразу: «да ты же сам себе противоречишь!». Жизнь сама себе противоречит – так везде. А уж в случае Ирана частота этих противоречий возрастает многократно. Да иранцы вообще частенько сами себе противоречат, скажу я вам! В Иране парадоксальная политическая система, парадоксальное отношение к исламу, парадоксальные законы и мировоззрение.
Парадоксы в Иране не просто на каждом шагу, они – системное явление, которое лежит в основе государства и общества, позволяет ему выживать и развиваться. Как пишет ирано-итальянский исследователь Мазияр Гияби, каждый иранский парадокс – это не просто внутренне противоречивое явление, но противоречие, которое рождает новый смысл.
Именно поэтому книга построена как рассказ о парадоксах. Каждая глава – отдельный пример внутренне противоречивой истории с попыткой объяснить частичку огромной иранской мозаики. Собственный анализ и пересказ чужих научных изысканий перемежаются с моими личными наблюдениями и разговорами с жителями страны. Книга состоит из трех частей. Первая посвящена идеологическим основам иранского государства: структуре власти, социальной политике, отношению иранцев к религии и восприятию собственной нации. Вторая рассказывает о месте Ирана на международной арене: здесь я подробнее говорю об отношениях с Россией, США и Израилем и о том, как на повседневность Ирана влияют международные санкции. Третья часть сосредоточена на жизни иранского общества, и это, пожалуй, самый пестрый раздел книги – я начинаю с рассказа о таких табуированных (но спокойно существующих в Иране) явлениях, как алкоголь и наркотики, затем перехожу к особенностям искусства в Исламской республике, вопросам семьи и личных отношений и заканчиваю исследованием отношений общества и государства, которые часто принимают форму непримиримых уличных протестов. В заключении я подвожу итоги как своего пребывания в Иране, так и того этапа развития страны, который мне довелось наблюдать.
Конечно, вряд ли возможно в одной книге охватить все аспекты жизни огромной страны, как и отразить все события последних турбулентных лет. В 2024 году, когда я дописываю эту книгу, Иран не покидает заголовки новостей. В апреле Исламская республика успела побывать на грани войны с Израилем, запустив по нему беспрецедентное количество ракет и беспилотников, – пока большой войны удалось избежать, но нет гарантий, что ничего не изменится за те месяцы, пока книга будет в печати. В мае 2024 года в авиакатастрофе погиб президент Ирана Эбрахим Раиси, не раз упомянутый в этой книге, летом прошли президентские выборы, на которых внезапно победил кандидат от реформистов. Дописывать и актуализировать книгу можно было бы бесконечно, но ее цель в другом: рассказать об Иране, каким я его застал в период активного изучения этой страны, и о том, какой была Исламская республика, пока я туда регулярно ездил с 2014 по 2018 годы, а потом жил и работал с 2019 по 2022 годы. В каком-то смысле это книга о стране, которой уже нет, потому что на наших глазах Иран меняется и перерождается. Как именно, можно узнать, если дочитать «Всем Иран» до конца.
В целях безопасности иранцев – героев книги их имена изменены.
О проекте
О подписке