Не успел я пройти десяти шагов по вечернему переулку, как за мной выбежал охранник. А дверь за ним и хлоп! Он бросил погоню, стал щемиться обратно – оказалось заперто. В институте не было никого. Охранник протянул руку и потряс, будто бы прося подаяния. Мне сделалось жалко, я подошёл. Поставил скамейку на циновку снега. Сел.

Он оглянулся по сторонам и присоединился. Теперь на скамейке сидели и дышали морозом два грустных человека.

– Вы извините меня, пожалуйста, – сказал я. – Мне вообще эта скамейка не сдалась. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Да это всё равно! – Он махнул рукой. – Худо, что ночевать мне негде. Я с женой в контрах сейчас.

Мелькнула мысль пригласить его к себе… Нет, это было бы слишком.

– Вы пока отдохните, посидите вот, – сказал я. Охранник и сидел.

– Вы как вот думаете, кто я? – И говорил.

– Охранник, вестимо.

– А кроме?

– Не знаю. – Гадать и ошибаться не хотелось: и без того гадко.

– Актёр я! Актёр. Хотя меня мало узнают. Только продавщица наша… А! Слушайте! Дайте мне, пожалуйста, книгу. Вы же студент – должна быть у вас хоть какая-нибудь книга? Ну, бумажку дайте, тоже пойдёт. А пальто можете? Буквально на минуточку.

Он встал, накинул мой тренчкот на плечо, как бы плащ, сдвинул свою кепку набок, чтоб походило на берет, и начал раздумчиво ходить. Он до смеха походил на арлекина: плащ его был клетчатой изнанкой наружу.

– Скажите как бы в сторону: «Заговорю с ним опять». А потом – ко мне: «Что вы читаете, принц?».

Что ж. У каждого свои загоны. Отвернувшись к стенке, я промямлил:

– Заговорю с ним опять… – Повернулся: – Что вы читаете, принц?

– Слова. Слова. Слова, – произнёс он томно. Подавая мне пальто и вчетверо сложенный листок, он весело спросил: – Ну как?

– Я не очень разбираюсь, но, по-моему, неплохо.

– Спасибо, а то трудно мне очень. Вы же знаете, чем актёр отличается от обычного человека? Ему зрители нужны. – Он закашлялся в смешке.

– А вы, то есть, Гамлета играли?

– Не-а. Заднюю часть коня или дерево – как повезёт. Да и было это, в общем-то, в школе. – Мы помолчали немного, и помолчали бы больше, но Гамлет вдруг встал со скамейки: – Времени-то!.. Пойду я потихоньку. Охранять всё равно нечего. Дайте бумажку, я вахтёрше записку оставлю.

Я предложил к его услугам свой телефон, но Гамлет отказался.

– Ну а как быть с?.. – Я кивнул.

– Скамейкой? Да забирайте себе – всё равно никто не заметит.

– Давайте я лучше её напрокат возьму? Дня на два.

– Можно и так.

С тем и расстались. Охранник отправился Бог весть куда, а я перебросил скамейку через плечо и зашагал. Конечно, Гамлет меня повеселил, но на душе оставалась пустота. Я неслышно напевал Летова.

Прошёл по Никитской, свильнул в Брюсов переулок.

Крепкий мужик с брюшком – в плаще – тоже вышел с Никитской. Он обогнал меня, стал вдруг на месте, обернулся, пугающе быстро подошёл, огромной своей рукою пожал крохотную мою и спросил, нельзя ли ему посидеть на моей скамейке. Отказывать было неловко. (Мы стояли у англиканской церкви. Со скамейками там вправду худо.)

– Вольф Альбертович, – представился он, усевшись.

– Велимир Хлебников.

– А. Шуточки? Бывает-бывает. Залив Судака – переплывали?

– Я и Босфор переплывал.

– Судя по вашим ответам, вы не кто иной, как студент. Угадал?

– Угадали. А вы, судя по вашей манере размышлять, – преподаватель?

– Именно так.

Мы сидели, засунув руки в карманы и вытянув ноги, – зябко, как воробьи. Не знаю, почему, но мне не хотелось делиться своей скамейкой.

– И что же вы преподаёте, Вольф Альбертович?

– Историю. Но не у вас, можете не лебезить, всё равно больше не встретимся.

– Мне просто любопытно. Раз вы историк, то можете вы сказать, когда в России снова будет революция?

– Когда рак свиснет. – Он серьёзно покачал бровями. – Извините. Вы просто спрашиваете не с интересом, а с любопытством. Не люблю такое. А вообще – нескоро. Лет через сто, может быть. Вы новости вообще читаете?

– Извините, не слежу… Я скорее про вообще…

– Ваш народ – студенты – любит всё, что «вообще».

Вольф Альбертович был цветом под стать кирпичу за нашими спинами. Но скоро он остыл – и сравнялся с жухлым снегом под ногами:

– Ладно, простите, пылю, – сказал он. – Вам лет восемнадцать, наверное, да? – Я кивнул. – Ну наберётесь ещё, наберётесь, если не взле́нитесь. Тянуться надо. Тянуться! Я вот – по происхождению мужик, а читаю лекции мещанам. Смешно! Ну да ладно. Глупости. Я ведь другое сказать хотел. На кой вам эта скамейка?

– Пока не решил. Зато могу назвать причины: дама и безответность. Вина, так сказать, не вполне моя.

– Ну что за Адамовы оправдания? – поморщился он. – Извините. Просто худо, когда не слушают. А кто кого сейчас слушает? Каждый в своей клетке. Но который там час? – Он залез рукой в карман. – Батюшки! Уж первый! Извините ещё раз – тороплюсь. Благодарю за скамейку. И за компанию – тоже. До свиданья, Велимир. До свиданья и удачи!

– И вам того же!

Нести скамейку на плече мне надоело: я забросил её за шею и шёл теперь как с коромыслом. Взглядов я не боялся: улицы порядком обезлюдели. Да и какая, в общем-то, разница?

Я шатался бессмысленно. Прошёл по Кузнецкому до Мясницкой, подмигнул голове Маяковского; вышел на Чистые пруды и под улюлюканья выпивающих панков двинулся к «Трубной». Там я бросил взгляд на столп, на котором тусовался очередной Георгий Победоносец, и решил присесть.

Скамеек было полно, но всё же я предпочёл свою.

Ночь была в зените, когда подсел парень очень странного вида: с козлиной бородкой и асимметричным лицом: как будто ребёнок собирал. И говорил он, растягивая слова как жвачку:

– Чу-увак, я хотел спросить: а за-ачем тебе своя скамейка?

Он слегка покачивал головой: кажется, его потряхивало.

– Пора уже частной собственностью обзаводиться, – сказал я.

– Эт-то ты ловко придумал… Только за городом оно полезнее ведь.

– В чисто-поле? Ну. Там одиноко же. А тут поставлю, – и кто-нибудь обязательно подсядет и ненароком свою историю расскажет.

– А… Так ты истории собираешь?.. Я тогда тоже кой-что расскажу.

Реши-или мы, значит, с моей девушкой устроить романтический ужин… В шикарном типа заведении. Где-нибудь вроде ресторана «Пра-а-ага»… Ну, побюджетней. Годовщину отметить. Я кумекал, соображал. А потом вспомнил, что её отец как бы шеф-повар в заведении под назва-анием «У Пиковой дамы». Там, у МКАДа почти, в общем. Ходят в него сплошь иностранцы – из южных широт. За счёт банкетов живут, короче.

Но еда обещала быть хор-роша. И отец её обещал уговорить местного певца хотя бы вечер обойтись без таджикских напевов. Там вообще пусто обычно, а он всё равно поёт.

Мы пришли, но почему-то есть не хотели. Заказали чаёк… Сидим, болтаем, там, пустячки милые… А к нам подходит официант: в жилетике таком, сам-с-усами. И спрашивает: «Вам чего-нибудь ещё?» – мол. Мы ему: «Нет-нет. Всё и так замечательно». А он настаивает…

Главное блюдо советует – «Пиковую даму»… (А заведение оформлено соот-вет-ственно: карты везде, стулья дубовые.) Говорит, что вкусней мы ничего не ели, что это рулет мясной: со всякими ананасами, соуса́ми, овощами… Соблазнительно говорит. Ну-у, мы один на двоих заказали. Приносят. Пробует сначала она – говорит, вдруг там тройка и семёрка спрятаны. А потом я… И вкусно это дело – н-ну чертовски!

А потом смотрю на неё… Смотрю на себя… И по-онимаю, что мы нафиг голые. Так-то мы за столом, ну а сверху она меню прикрылась: народу нет, конечно, но стрёмно как-то без одежды! Я позвал официанта, попросил у него полотенец, там, или что-нибудь. А пришёл отец моей девушки. Спрашивает, как нам здесь. Я кричу: «Да мы же голые, блин!» А он щурится такой: «А вы „Пиковую даму“ случайно не зака-азывали?» Понятно дело, я разозлился. Ну и сказанул сдуру: «Эт-то всё ваша дочь!»

Ну ничего. Одел нас как-то. Подвёз на машине даже. Но больше мы к нему в ресторан не ходили. И веге-тарианцами стали.

Рассказчик умолк, почти тут же спросил: «Будешь?» – и протянул мне сигарету. Я не отказался.

– Поучительно, – проговорил я, выдыхая дым.

– Да-а а чему здесь учиться, я, соб-бственно, не понимаю?

– Ну так. Смирению. Спасибо за историю!

– Па-а-дажди, ты хочешь попрощаться? – Раздался его смешок. – Типа… историю выпытал – и всё?

– Нет, ты неправильно понял, я…

– Да я прикалываюсь. В добрый час. – Он покинул мою скамейку.

Утомлённый, я уже волочил её, лязгая и звякая об асфальт и брусчатку. Не очень-то зная, куда мне идти, я решил двигаться по Садовому в сторону «Маяковской».

Тверская просекою бежала меж домов. Машины безоглядно уносились. Снегопад вычерчивали фонари. Мне почему-то радостно стало, и прямо перед другой скамьёй, муниципальной, я установил свою.

Ко мне подсела довольно милая девица: в шелках, безвольно свисающих из-под бежевой курточки. Некрасива, лицом похожа даже на лопату, – но очень изящную лопату. С глазками кошачьего зелёного цвета и отточенным носиком. Она спросила совсем без обиняков:

– Хотите я стану вашей девушкой?

– Гм… У меня, видите ли, денег нет.

– Вы меня совсем не так поняли! Как бы это объяснить… Просто вы мне показались симпатичным. К тому же скамейку свою принесли. Очень мило, на мой взгляд. Так и зачем мне ждать, пока вы начнёте добиваться от меня слова, улыбки, номера телефона, водить в кинотеатр, в консерваторию, в бассейн? А вдруг вы вообще робкий? Я вам ресницами хлопать буду, а вы и не поймёте, что я имею в виду. Так лучше я первая тогда заговорю. Я и так уже вижу, что мы прекрасная пара. – Она так весело излагала, что я не понимал, сколько именно вздора в её словах.

– Но это… странновато… – проговорил я.

– Очень может быть. Ну да ладно, я опять болтаю. Я не эгоистка. Расскажите что-нибудь о себе. – Она уставилась на меня стушёвывающим взглядом.

– Да нечего рассказывать. Украл эту скамейку, слушаю тех, кто подсаживается. У меня вообще чувство такое, что все позапирались в себе и не показываются, а на такой скамейке – как будто погулять выходят.

– Как вы это верно про «погулять»! Ой, а можно я анекдот расскажу?

– Конечно.

– Только он долгий. Но это же ничего?.. Хи!

Работал один парень проводником на поезде. Ну работал себе, работал, а потом – раз – выкинул какую-то скверную пассажирку прямо на ходу. Она обиделась, в суд подала. Оглашают приговор: смертная казнь.

Деваться некуда – идёт он, садится в кресло. У него спрашивают: «Ваше последнее желание?» А он говорит: «Банан хочу».

Съедает он банан. Бьют его током. Раз бьют, два, три. Живёхонек! По закону должны его помиловать, раз уж ток не убил.

А парень тогда в другой конторе устраивается – тоже на поезд, тоже проводником. И такой уж характер, что он опять выкидывает пассажирку. Его снова судят, снова смертная казнь. Банан – три удара – помилование.

Журналисты его облепили и спрашивают: «Да что ты с бананами-то своими делаешь?» Он отвечает: «Ничего, просто я люблю бананы». Журналисты рвут волосы, спрашивают: «Но в чём секрет??» А парень им отвечает: «Наверное, дело в том, что я просто плохой проводник».

И начинает эта девушка хохотать. Десять смехачей – и те её б не пересмеяли. Натурально в истерике бьётся! Я уж за руки и плечи держу, чтобы не упала она в своём смеху.

– Фух! Ну и умора! Да же?

Она натыкается на мою усталую мину, удивляется и вот что предпринимает: повторяет свой анекдот. Дословно! И снова смех, и снова до слёз, и снова я её держу. Видя, что до меня не дошло, она в третий раз повторяет историю про проводника. Смекнув, наконец, что надо посмеяться, я всё-таки это сделал. Тогда только и угомонилась.

– Фу-у-ух, ну и весело же с вами! А так – как моё предложение?

– Я согласен.

– Оставьте мне свой номер тогда, завтра созвонимся.

На прощанье обнялись (я ещё нелепо похлопывал её по спине), и я поплёлся со своей скамейкой дальше.

Мне надоело таскаться так: я перевернул скамейку ножками кверху, улёгся животом и покатился по гололе́дице, то и дело подгребая правой и левой. Вполне удобно, хотя переходы для таких заездов не оборудованы, – ну да это пусть.

Я прибыл на Красную площадь. Огляделся вдохновенно – и поставил скамейку. Скоро должно было светать. Прохожие не расширяли глаз: спокойно проходили мимо. Человек на скамейке? Странно? Отчего ж? Наконец подсел какой-то строгий коротышка в очочках.

– Вы кто? – Я заговорил вдруг первый.

– Издатель, – ответил он и сплюнул.

– Да вы шутите.

– Нимало. А вы зачем здесь, со своей этой скамейкой?

– Материал для рассказа собираю. Люди охотно делятся всяким.

– Ну, я могу сразу сказать, что рассказ выйдет никудышный.

– Это почему же?

– Сами посудите: какой здесь сюжет? Герой слоняется со скамейкой и заговаривает с людьми? Глупо, бессодержательно и даже не смешно.

Я обиделся и промолчал. А потом сказал:

– Вы, кажется, сами такой рассказ когда-то написали, да?

Он цокнул, мотнул головой, отвернулся – и заговорил:

– Ну да. Его не взяли, и теперь я сам заворачиваю всё, что мне приносят. За пять лет деятельности я издал только один томик стихов какого-то казаха. Ну да! А вы думали, почему я так плохо одет?.. – Он вымолчал, сколько считал должным, и продолжал: – Всё очень просто. Надо сокращать количество вздора. Вы думаете, Земля погибнет от перенаселения? Нет, она погибнет от вздора. Уже и дышать нечем!

Я его перебил:

– Давно вы читали то, что вам присылают?

– А зачем? Я уже знаю героев, сюжетные виляния, стили. Всё знаю.

– Лучше на растопку?

– Или вместо туалетной бумаги.

– Простите, я очень устал за сегодня. Можно я вам пришлю свою рукопись? Но только чтобы вы её прочли. Из интереса.

– Не думаю, что вы меня удивили… Но попробовать можно

– Куда посылать?

– Вот мои координаты, запоминайте: пятьдесят пять градусов, сорок пять минут, двадцать одна секунда северной широты и тридцать семь градусов, тридцать семь минут, четыре секунды восточной долготы.

– Хорошо. Я запомню и обязательно пришлю. А теперь – оставьте меня, будьте добры. – И он – оставил.

Я прилёг на свою скамейку. Глаза закрывались, спину ломило, голова гудела, во рту было гадко. Отличная ночка, нечего сказать!..

– Дядя, а можно мне сесть? – Меня дёрнули за рукав.

Это была маленькая девочка, лет шести-семи, чернявая. Я сел и освободил ей место. Куранты били двенадцать раз, меня слепили яркие зимние лучи. Уже полдень, а ментам я безразличен?.. Я пытался разлепить глаза и тёр шею. Но слушал очень внимательно.

– Меня зовут Арина, а тебя? – сказала девочка.

– Антон… А ты что здесь делаешь одна?

– Я гуляла-гуляла с ребятами во дворе, кто-то предложил сбегать на Красную площадь смотреть. Я смотрела-смотрела, а потом ножки устали.

– А где твой двор?

– Совсем рядом, на Океанском проспекте.

– Не помню такого в Москве… И что? Где твои друзья?

– Разбежались кто куда… Мне одной страшно – тут такие большие все! И их та-а-ак много!

Мы сидели, разглядывая проходящие мимо куртки незнакомцев.

– Ты хочешь найти своих друзей? – спросил я.

– Да! Друзей!

– Тогда тебе повезло. У меня есть волшебная скамейка: ты на неё садишься, а друзья сами собой появляются. И знаешь, что? Дарю.

Глаза её переменились и наполнились той искренней радостью, которой люди очень быстро разучаются.

– Спасибо, дядя Антон!

Я оставил Арину и присоединился к проходящим курткам. Отойдя шагов двадцать, я обернулся: на скамейке сидело уже пятеро ребятишек. Я не успел толком порадоваться за Арину – мне позвонили.