Глава 2

Это всё было как внезапный удар молотком по голове. А я знаю, о чём говорю, однажды довелось получить по башке на вызове.

Только что я, полковник Павел Алексеевич Васильев, начальник управления уголовного розыска УВД города Верхнереченска, схватил пулю из ПМ, а потом вдруг…

Я полез во внутренний карман потёртой китайской ветровки с вставками из кожзама и достал оттуда красную корочку, еще почти новую, в глянцевой накладной обложке, видимо, купленной в каком-нибудь ларьке. Раскрыл. Так, ну это точно не Советский Союз, потому что на обложке написано: МВД России. Я снова лейтенант Пашка Васильев из отдела уголовного розыска Верхнереченского ГОВД, работаю опером в отделении по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений против жизни и здоровья, в народе его прозвали – убойным. Сейчас вот сижу в прокуренной машине, которая куда-то несётся по разбитому асфальту. А за окнами проплывает Верхнереченск образца девяностых.

Хорошо, что Якут сказал, что я не спал сутки, никто не удивится, почему я так странно себя веду. Потому что у меня никак не укладывается в голове, почему я вдруг не лежу раненый в коридоре УВД, а сижу здесь, на продавленном заднем сиденье справа (потому что слева дырка, и туда никто не садится), когда-то убитый старший оперуполномоченный Филиппов разместился, как всегда, впереди, а водитель – тот Степаныч, которого я раньше знал, треплется обо всём на свете, легко перескакивая с одной темы на другую.

– … мороженого ему дали вместо получки, всю морозилку забил. Ладно бы зимой, шурин бы за окно повесил, а так пришлось морозилку включать. А она много мотает на счётчике. Но он-то говорит – продаст, так потом свет вырубили на трое суток, и всё растаяло! Прикинь, Сергеич! – Степаныч с расстроенным видом стукнул по рулю.

– М-м-м, – только и отозвался неразговорчивый Якут.

– И собрали они эту массу в кастрюлю, говорят, спроси у своих, может, кто купит по весу, ложкой есть будет. А кто купит-то? Там окорочка раньше лежали, ножки Буша, всё мороженое ими провоняло! Прикинь, да!

То ли я умер, то ли нет. И даже не спросишь у народа, не поймут, решат, что у меня поехала крыша. Я посмотрел в окно, едва узнавая город. Здесь ещё нет торговых центров, улицы не утыканы экранами с рекламой, но зато деревья ещё не спилили. Сейчас осень, листья жёлтые. На разбитом асфальте много ям, заполненных дождевой водой, Степаныч пёр прямо через них, не объезжая, отчего меня сильно подбрасывало. Я даже в потолок упирался руками.

Но это мой город, я всё равно его вспомнил. Двигались мы по улице Ленина, проехали мимо памятника вождю. Машины вокруг, в основном, старые отечественные, но иногда встречались иномарки, в большинстве своём – узнаваемые япошки восьмидесятых и начала девяностых годов.

Пробок нет, но возле рынка столпотворение, как раз начиналась торговля, жители окрестных деревень и посёлков привозили в город выращенное на своих грядках и огородах. Кто торговал внутри, а кто прямо возле ворот, например, бабушки. Не видно из машины, что именно они продавали, но там наверняка сигареты поштучно и жареные семечки, которые отмеривали стаканчиком. Полный или половина.

И там же, среди старых ржавых машин, ходили наглые крепкие парни в кожанках и спортивных штанах, проверяя, все ли выплатили им «торговый сбор». Да, подзабылась уже такая картинка, но мигом всплыла в памяти.

Какой же сейчас год? В фильмах персонажи, оказавшиеся не в своём времени, часто спрашивают это у окружающих, отчего те крутят пальцами у виска. Нет уж. Лучше выясню сам.

В кармане нашёлся календарик с Жириновским – тоже часть агитации, год указан: 1996, 2 сентября обведено, 1 зачёркнуто. Да, сегодня второе число, вспомнил, понедельник. И на улице то тут, то там попадались группки школьников, которые шли на уроки с большими китайскими ранцами за спиной.

Отец, выходит, должен быть живой, но прямо сейчас я не могу идти к нему. Мы едем на тот злополучный выезд за подозреваемым. Почему это так важно, и нельзя выскочить из машины прямо сейчас? Потому что Филиппов погибнет, если я ничего не сделаю. И что, сообщить ему это прямо? Нет, не поверит, в итоге ещё упустит что-то, выйдет хуже.

Но он мужик умный и осторожный, надо подумать, как ему намекнуть.

– Бабка ему говорит, подайте, Христа ради, – водила уже переключился со знакомого мужика на анекдот. – А Ельцин у неё спрашивает: как же я тебе, бабка, подам? У меня с собой ни ракетки, ни мячика, ах-ха-ха! Прикинь, Сергеич, ни ракетки, ни мячика! А за кем, кстати, поехали? Кого крепить собрались?

– За Дружининым, – спокойным голосом сказал Якут, протирая очки клетчатым платком. – К его сожительнице. Мы вчера у неё были с Пашкой, не выдала, но соседи сказали, что он к ней приходил ночью. Там должен быть… гад.

Да, теперь я вспоминал – Дружинин, бывший зек, откинулся месяц назад и вскоре пришил соседа на гулянке по пьяной лавочке. Начал скрываться от нас по всему городу.

И он будет именно там, на квартире, начнёт угрожать сожительнице и её дочери, возьмет их в заложники, требуя, чтобы мы его отпустили. А потом выстрелит…

– Если увидит нас, запаникует, начнёт угрожать женщинам. Там же ещё дочка была, – проговорил я.

Какой непривычный голос. Мой молодой, уже не звонкий, но уже с хрипотцой, которая так нравилась моей первой, а потом и второй жене, и пока ещё не похожий на прокуренный скрип несмазанной двери.

– Да чё он будет угрожать? – протянул Степаныч. – Вовка-то? Да я его видел, он хмырь, соплёй…

– Возможно, – Якут надел очки. – Степаныч, не подъезжай близко к дому, пешком пройдёмся. На всякий.

Степаныч скептически хмыкнул.

– Хозяин – барин.

Он свернул возле маленького киоска с пивом, сигаретами и всякими сникерсами, возле которого столпились школьники, считавшие мелочь на жвачку со вкладышами, и заехал во двор, расплескав огромную лужу, мимо развалин сгоревшего видеосалона. Спалили его год назад, когда заречные воевали против Универмага, а новый не открыли, видеосалоны уже теряли популярность, но зато появлялись видеопрокаты.

Но нам нужно ещё дальше, в те жёлтые двухэтажки, к которым ещё идти мимо старых деревянных бараков, тоже двухэтажных. Райончик-то так себе, по работе приезжали мы сюда часто.

Я вышел из машины, чувствуя необычную лёгкость. Не ломит и не хрустит в коленях, и в спине, где у меня была вечная грыжа, нет неприятной ноющей боли. Грыжи вообще ещё нет, и желудок не режет от язвы, ещё не посадил я его на вечной сухомятке, и самое удивительное – курить не хочется. Фух! Вздохнул полной грудью и с удовольствием.

На счет курева, вообще распрекрасно, что не тянет… а то ведь я выкуривал бывало по две пачки за день в последние годы, а то и по три. В ящике стола в кабинете всегда лежал блок. А в эти годы ещё не пристрастился толком, в отличие от всех остальных коллег.

Рядом с ближайшим бараком, самым приличным на вид, потому что все окна были целые, а за ними были видны занавески, стояли красные жигули, «Четвёрка». Двери открыты, играла музыка.

– Сокровища Чёрного моря, – пел Леонтьев из динамиков авто. – Мечтает, мечтает он найти…

Багажник тоже открыт, в нём лежали мешки, которые по одному таскал в дом крепкий усатый мужик в афганке. Вытащив очередной, он поставил его на землю и вытер мокрый от пота лоб рукавом.

– Не рано картошку копаешь, Федька? – спросил Якут.

– Я рано садил, – приветливо отозвался мужик. – Покурим, Андрей Сергеич?

– Некогда.

Якута в городе знали все или почти все. Повсюду у него были знакомые, особенно в этом районе, где он когда-то работал участковым, ещё в советское время.

– Так ты думаешь, он может быть там? – спросил Якут, когда мы отошли.

– Да.

– Посмотрим.

Пока мы шли туда, я вспоминал обстоятельства дела. Вот тогда Якут уже в квартире заподозрил, что что-то не так, но оказалось слишком поздно, и он не успел среагировать. А я вообще не понял тогда, что происходит, до самого последнего момента.

Сожительница разыскиваемого, тётка лет сорока, тогда была поддатая, но это обстоятельство постоянное – она всегда пила, каждый день. А вот дочка у неё молодец, хорошо училась в школе и хотела уехать в другой город, чтобы поступить в институт и не видеть этого всего.

Дверь тогда нам как раз и открыла дочка, она нас впустила. Время – ещё утро, девушка в ночнушке, я подумал ещё, что она спала. Но почему-то же не пошла в школу, тогда-то мне и надо было заподозрить неладное.

Всё вспоминалось само, почти без усилий. Её мать, например, очень даже возражала, что мы вошли. Я собирался уйти, но Якут начал проверять комнаты, потом как из ниоткуда выскочил этот Дружинин с обрезом, схватил девчушку, прикрываясь ей, и…

Да, много времени прошло и многое подзабылось, но этот момент я часто крутил в голове и всё помнил, как будто вчера было. Если бы Якут заподозрил неладное раньше, если бы сам заметил, что что-то не так… было бы иначе.

И будет иначе. Филиппов – мой наставник, многому научил из того, что он, опер старой закалки, отлично знал. Он прекрасно видел, как страна менялась на его глазах, но его это не сломало, он работал дальше, не боясь ни братвы, ни кого-либо ещё.

Он должен жить. Как и мой отец, как и остальные мои друзья, кто не пережил это время.

– Вчера было открыто, – заметил Якут, когда мы подошли к закрытой двери подъезда. – Как попадём внутрь, стажёр?

Он-то прекрасно знал, что делать в таких случаях, но хотел проверить, что я, зелёный летёха, буду сам делать в такой ситуации, без его опеки. Даже стажёром в шутку меня назвал, хотя я офицер уже после школы милиции. Вот и видно по его лёгкой ухмылке, что он ждёт, как я поступлю.

Дверь деревянная, толстая, с кодовым замком, мода на домофоны в каждый подъезд ещё не пришла. Обычно или запирают на ключ, который есть у каждого жильца, или ставят замок, иначе подъезд живо оккупируют бомжи, выпивающая молодёжь или наркоманы, а то и все разом. Впрочем, этих замки не останавливали, они всё равно проникали внутрь.

Но задачка лёгкая. Несмотря на то, что замок поставили относительно недавно, и пальцы не успели отполировать нужные кнопки, кто-то тоненько, не слишком заметно выцарапал код на стене. 156, их я нажал разом и открыл дверь.

Сразу завоняло кошками, мокрыми тряпками и куревом. Впереди деревянная лестница, как и во всех таких домах, очень скрипучая. Но тут относительно чисто, площадку и лестницу явно иногда мыли, на первом и втором этаже горел свет.

Торчавший у выхода школьник, рядом с которым на полу стоял большой ранец с Королём-Львом, отчаянно закашлялся и начал размахивать руками перед собой.

– Куришь? – насмешливо спросил Якут. – В школу шуруй давай.

Он без церемоний вытолкал пацана наружу, выдав лёгкий профилактический подзатыльник. А я именно сейчас заметил неладное, что в прошлый раз проглядел.

– Свет в подъезде горит, – шепнул я. – А здесь живут-то, в основном, одни пенсионеры, выключают обычно для экономии.

– Да, – Якут повернулся ко мне и сощурил глаза, соглашаясь.

– А Дружинин тогда спьяну упал в темноте на лестнице, и чуть не избил того соседа, когда тот свет выключил. Вы рассказывали вчера. Вот он и мог его включить и оставить.

– Да, – наставник кивнул. – Не факт, но он может быть здесь. Приготовься.

Я достал пистолет из кобуры. Пусть окружающие иногда называл меня стажёром, я уже по документам был полноценным опером, вот у меня и был табельный Макарыч. Старый, потёртый, шестидесятых годов выпуска, но надёжный, как советский танк. Я вспомнил его тусклый блеск воронения. Снял оружие с предохранителя и взялся левой рукой за холодный затвор. Оттянул назад и резко, не сопровождая, отпустил, тот с лязгом вернулся на место, досылая патрон. Курок встал на боевой взвод.

А вот Якут всегда носил оружие с патроном в стволе, хотя инструкции такое запрещали, так что у него уже всё готово. Он лишь мягко щёлкнул флажком предохранителя.

Уже лучше, он тоже напрягся. Я пошёл первым по скрипучей лестнице. Нужная нам дверь, обтянутая кожей молодого дермантина, как тогда говорили, была справа.

Я постучал в неё пару раз, не нажимая на звонок. С той стороны почти сразу раздались щелчки, и дверь открылась. Темноволосая девушка лет семнадцати в одной ночнушке с испугом смотрела на нас. Все как тогда… Аж мурашки по коже.

– Кто там припёрся? – раздался громкий женский окрик откуда-то с кухни. – К тебе опять, Наташка? Ну-ка гони его!

В прошлый раз дочка тоже открыла сразу. Как она признавалась потом, прямо сейчас она хотела сбежать, потому что очень боялась сожителя матери, который сегодня перепил и приставал к ней. А тут мы пришли, и она нас впустила.

Но сразу она ничего нам не сказала, слишком она была запуганная и забитая. Впустила, но промолчала из-за страха. Как же я тогда не заметил, что она сильно боится? Опыта не хватало.

– Милиция, – спокойно сказал я. – Если не забыла со вчерашнего дня.

Для неё мы приходили вчера, а для меня минуло больше двадцати пяти лет.

Девушка отошла назад, так ничего и не сказав. А в коридор вышла её мать, Галина, от которой так разило выпитым, будто она бухала целые сутки. Впрочем, так оно и было.

Одета она была в китайский халат и домашние резиновые тапочки с цветочком, а на голове уже красовались старые бигуди. Кажется, она их просто не сняла со вчерашнего дня.

– Чё вам надо? – протянула она, уставившись на нас. – Никого здесь нет! Мы вам вчера всё рассказали! Чё вы опять пришли? Не знаю я, где он! Не видела его уже месяц! Идите отсюда!

– Я барсетку забыл, – Якут прошёл вперёд. – На кухне у вас, посмотреть надо.

Про барсетку он говорил и тогда. Кажется, Якут решил, что сейчас не до моей учёбы, и надо срочно брать гада самому. Но что тогда не вышло, выйдет сейчас.

– Не было никакой барсетки, – женщина задумалась и поковыряла пальцем в ухе.

– Мы её на холодильник поставили, – нашёлся я, вспомнив обстановку на кухне. – Там, за хлебницей, точно помню, упала, может, на пол. У вас же «Бирюса» холодильник? Там ещё наклейки с Терминатором на нём, от жвачки. Вот я запомнил, когда ставил.

– А, это мне брат отдал свой старый, себе новый купил, – она вдруг нахмурилась. – Себе-то новое покупает, а мне старьё отдаёт! Я в детстве с ним всем делилась, а он…

Где же прячется Дружинин? Тогда я это проглядел, а он откуда-то выскочил и схватил дочку своей сожительницы, будто живой щит. Пьяный он был сильно, тормоза в голове совсем отключились.

Якут решительно пошёл на кухню по скрипучему полу.

– Уже отмечаем? – донёсся его голос. – С самого утра? Дома жрать нечего, дочка заморенная, зато водки полно.

– А ты меня не учи детей ростить! – возмутилась Галина. – Вырастила сама, никто не помогал! А сейчас-то советы дают…

Глянул и я на кухню мельком, а там и правда только бухло. Бутылки водки, пива, алюминиевые банки с ядрёной «Чёрной Смертью», с нарисованным на ней черепом в шляпе, пластиковые бутылки «Белого орла», наверняка палёного («Ты кто? Белый орёл», тут же всплыло в памяти), популярный тогда Довгань, ставивший своё лицо на каждую упаковку продуктов и водки.

И, судя по запаху, здесь не только водка, ещё есть и разведённый спирт, возможно, даже тот самый «Рояль», но скорее всего – какая-нибудь китайская техническая бурда из пластиковых пакетов или купленный на разлив в ближайшей нелегальной точке. Ну а из еды варёная картошка и банка шпрот, пустая такая же использовалась как пепельница.

Застевнявшаяся девушка, дочка Галины, отошла к вешалке, глядя на меня. На вешалке висела старая китайская куртка красного цвета. Обои на стенах облезли, линолеум под ногами встал дыбом, но в одном месте всё-таки лежал лист нового. Сожитель матери, очевидно, поначалу хотел делать в доме ремонт, но потом загулял и на всё плюнул.

– А чего не в школе? – спросил я.

– Загрипповала, – пролепетала она.

Я посмотрел на неё, а потом вопросительно показал на дверь кладовки одними глазами.

– Он там? – шепнул я, очень тихо. – Скажи, и мы его заберём. Он тебе больше не навредит.

Она помотала головой, испугавшись ещё больше. Я молча показал на дверь в санузел, и она кивнула.

Попался, гад.

– Зря в школу не ходишь, – громко сказал я, пройдя внутрь квартиры. – Прогуляешь, а потом…

Якут выглянул из кухни, я показал ему на туалет. Он удивился, но кивнул. Я медленно подошёл туда, убрав руку под куртку и обхватив рукоятку пистолета, и встал у двери.

– Ладно, – очень громко сказал старший опер и протопал мимо туалета, чтобы под его ногами скрипело. – Мы пошли. Барсетки нет, в машине наверное осталась.

– А где ещё-то?! – возмущалась женщина. – Сами потеряли, а на меня валите. Уходите уже, никакого продыху от вас…

– Идём, идём мы… Пашка, давай!

Я взялся за ручку двери и с силой дёрнул её на себя. Шпингалет не выдержал, а державшийся с той стороны Дружинин выпал вперёд и растянулся на полу.

Я напрыгнул на него сверху, а с другой стороны налетел Якут, и мы заломили ему руки.

– А-а-а! – завопил Дружинин, короткостриженный плюгавый мужичок под сорок в грязной майке. – А-а-а! Мусора легавые, падлы! Вы чё творите, волки позорные! А, пусти, больно! А-а-а!

В голосе слышались гнусавые блатные интонации. Плечи у него были густо покрыты тюремными татуировками, партаками, будто он там был авторитетом, хотя сидел простым ворюгой.

– А это чё? – Якут показал на обрез, упавший на грязный линолеум. – Откуда? На охоту собрался? На кого?

– Пусти его! – Галина склонилась над Якутом и начала отчаянно шлёпать его по спине двумя ладонями. – Пусти его! Пусти!

А дочка убежала в спальню, чтобы не видеть ничего.

Дружинин извивался как уж, но я держал. Получилось. Мне уже не придётся видеть, как умирает друг, этого не случилось.

У меня получилось. А если получилось с этим, получится и с другим. Теперь я это знаю.

– Потащили его, Пашка, – сказал Якут. – Увезём к нам, вопросики к нему имеются…

* * *

Под сильный скрип тормозов служебная машина остановилась у отдела милиции, рядом со стоящим там белым москвичом 412-й модели.

Очень хорошо знакомая мне машина. На мгновение я даже опешил. Но это он. Из москвича вышел мужик с морщинистым лицом, одетый в кожанку, среднего роста, но крепкий. Он нас узнал, помахал нам широкой ладонью и закурил, потом махнул рукой, показывая, что хочет со мной поговорить.

– О, Лёха Васильев, – сказал Якут. – Тебя ищет, Пашка. Ладно, поговори, а мы сами дотащим, никуда он не денется.

Он открыл дверь и выкрикнул, глядя на здание:

– Васька! Помоги мне!

На втором этаже в открытое окно высунулся высокий мужик под полтинник, с красным лицом и пышными рыжими усами. Это был опер Устинов. Шутник и балагур в звании капитана.

– Ща, погодь, Андрюха! – пробасил он из окна. – Иду!

А я вышел из машины, убедившись, что сидящий рядом Дружинин не сможет сделать ничего дурного. И отец, стоящий у москвича, шагнул ко мне навстречу.

Я уже вымахал выше его на голову, но он был шире в плечах. Говорил он медленно, спокойно, будто всегда обдумывал каждое слово. В руке держал сигарету без фильтра, всегда курил «Приму», только с получки покупал что-то чуть подороже.

Даже не знаю, что сказать. Это странное ощущение, ведь я не видел очень долго. И думал, что никогда не увижу. А отец заметил, что я какой-то не такой, как обычно.

– Смотришь как-то странно, – сказал он, с недоверием оглядывая меня.

– Не выспался, – я откашлялся. – Всё хотел снова повидаться с тобой.

Хотелось наброситься на него и обнять. Но я сдержался.

– Молоток он у тебя, Лёха, – Якут тем временем вместе с Устиновым вытаскивали сопротивляющегося Дружинина.

– О, даже Якут тебя похвалил, – отец удивился. – А чё повидаться-то хотел? На прошлой неделе же виделись, – он усмехнулся. – Я ненадолго, ехать надо по работе. Если чё, вечером подплывайте. Вот, друга твоего привёз с дачи, а то с собой взять не могу, – он показал на машину. – Ждёт тебя, не дождётся, все три дня скучал.