Была еще и четвертая категория – «нетрудовой элемент». С этих лиц адвокат мог брать за свою работу столько, сколько захочет, то есть «по соглашению». Поэтому, когда клиент приходил за юридической помощью, он всегда старался «прибедниться» и умалчивал, что он имеет корову или кур, кормит кабана и продает сало или имеет огородик, которые дают ему втрое больше, чем его заработная плата. А защитник должен был, делая вид, что интересуется обстоятельствами дела, выявить также и эти источники его дохода, чтобы определить удельный вес посетителя. Затем он назначает ему гонорар за все виды «юридической помощи», то есть за выступление в первой инстанции, за написание кассационной жалобы, за выступление в кассационной инстанции, за подачу жалобы в порядке надзора. Может быть, дело будет выиграно в первой же инстанции и не потребуется кассации или жалобы в порядке надзора, но адвокат дает клиенту «гарантию», что проведет дело «во всех инстанциях». В своем кругу адвокаты называли это «молебен с акафистами». Без акафистов просто невыгодно было брать дело.

При этом вся оплата за оказываемую юридическую помощь должна была полностью вноситься в кассу и далее распределялась между адвокатами – в зависимости от их опыта, квалификации, нагрузки и проводимой общественно-правовой работы. Определением размера вознаграждения занимались специальные тарификационные комиссии, которые должны были следить за тем, чтобы максимальный размер оплаты не превышал минимальный более чем в пять раз.

Крупные дела были только уголовные, когда на скамью подсудимых садились двадцать, тридцать, а то и все пятьдесят человек. Например, какие-нибудь хищения, растраты и комбинации в главках и трестах, на хлебокомбинатах и в прочих хозяйственных государственных организациях. Тут уж дело ни в коем случае не обходилось без «акафистов». И кроме того, была еще пятая инстанция – ходатайство о помиловании. Гражданских крупных дел не было в принципе. Миллионные иски слушались только в арбитражных судах, где переливали из пустого в порожнее собственные юрисконсульты.

Положение закрепило одно из важнейших условий обеспечения права на защиту – право каждого обратившегося по своему усмотрению выбирать себе защитника из числа членов коллегии. Безусловно, определенному укреплению положения советской адвокатуры также способствовали принятие и всенародное обсуждение проекта новой «сталинской» Конституции СССР. Статья 111 ее проекта гарантировала обвиняемому право на защиту, и защитник теперь должен был принимать участие в суде при рассмотрении уголовного дела или по приглашению подсудимого, или по назначению суда. Были внесены соответствующие изменения в Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР…

В то же время процесс коллективизации адвокатуры сопровождался так называемыми «чистками», которые проводили областные суды при участии прокуратуры, партийных и советских органов, сотрудников ОГПУ, а затем и НКВД. Целью чисток провозглашалось выявление «классово чуждых элементов», то есть юристов дореволюционной формации и правовой культуры, поэтому неудивительно, что к середине тридцатых годов адвокатское сословие в стране заметно сократилось, а уровень его образования и профессиональный опыт остав ляли желать лучшего. Например, после недавней большой чистки 1935 года только в Москве число адвокатов сократилось в десятки раз, не говоря уже о далекой провинции или национальных окраинах СССР.

Сложно сказать теперь, повезло или не повезло Чеснокову, но, попав после университета по распределению в коллегию защитников, он еще застал кое-кого из адвокатов старой школы. Способствовало этому, в частности, изданное в свое время постановление Центрального комитета ВКП(б) о том, что «нахождение в рядах членов коллегии защитников недопустимо для членов партии как носящих это высокое звание». Однако так продолжалось недолго. После известного выступления Сталина о том, что «кадры решают все», советская юстиция посчитала необходимым иметь свои кадры в адвокатуре. И туда ринулись проворовавшиеся прокуроры, судьи с подмоченной репутацией, рядовые милиционеры и, конечно, работники НКВД…

Опыт и знания адвоката перестали быть главными при оценке его работы. Например, во время последней аттестации Сергею Владимировичу на комиссии было задано всего три вопроса:

Каковы причины Наполеоновских войн?

Каковы задачи советских профсоюзов и отличие их от американских и европейских?

Кто был первый русский либерал?

На последнем вопросе Сергей Владимирович едва не засыпался, потому что, согласно последним методическим указаниям, следовало назвать какого-то Каткова, основателя «Московских ведомостей», сначала либерально мыслившего, а затем ставшего реакционером.

Его первый наставник, опытный ленинградский адвокат Федор Акимович Волькенштейн, у которого Чесноков когда-то проходил производственную практику, учил студентов совсем по-другому. «Чтобы вести защиту, – говорил он, – надо прочесть дело, изучить его, сделать выписки с нумерацией страниц. Тогда можно будет ссылаться на тот или иной материал и в судебном заседании, и в кассационной инстанции. Нужно обдумать и составить приблизительно список вопросов обвиняемым и свидетелям. Надо не раз переговорить с обвиняемым, чтобы обстоятельно ознакомиться с его позицией. Необходимо обдумать различные ходатайства перед судом, добыть необходимые документы и справки, пережить и перечувствовать все обстоятельства дела, снова перелистать и прочесть его, вдуматься во все события, разобраться в вопросах экспертизы и бухгалтерских данных, надерганных органами следствия. Наконец, надо было составить хотя бы приблизительный план защиты и сделать набросок оправдательной речи».

Во всяком случае, защитнику даже в советское время требовалось хотя бы несколько дней для ознакомления с порученным уголовным делом. Однако в суде давали дело обычно на два-три часа – и находились адвокаты, которым этого оказывалось вполне достаточно. В одной коллегии с Сергеем Владимировичем, например, состоял адвокат, который постоянно назначался «казенным» защитником по массовым политическим делам крестьян, материалов перед судом не читал, весь процесс сидел молча, а в своем выступлении ограничивался одной фразой: «Вполне согласен с товарищем прокурором, но прошу о снисхождении к моим подзащитным». В эти моменты он ненавидел своих клиентов и говорил потом коллегам по консультации: «Они черт знает что понаделали, а я должен за них подставлять свою голову. Никогда!» В делах, принятых «по соглашению», то есть за плату, он еще добавлял: «Прошу также учесть первую судимость обвиняемого и его семейное положение», после чего садился, поправляя на себе пальто или пиджак. Не хватало бы ему еще добавить, как печально пошутил однажды Чесноков: «Прошу также в отношении меня проявить снисхождение и под стражу не брать».

Впрочем, областной суд вообще мог не допускать защитника к участию в деле, не заслушивать показания свидетелей и, напротив, учитывать при вынесении приговора документы и показания, которые в судебном заседании не оглашались. Тем более что, согласно изменениям о расследовании дел о террористических организациях и террористических актах, внесенным 5 декабря 1934 года в уголовно-процессуальное законодательство, срок предварительного следствия вообще сокращался до десяти дней, а срок ознакомления обвиняемого с обвинительным заключением – до одного дня. Дело теперь полагалось слушать без участия сторон, кассационного обжалования приговоров не допускалось, приговоры к высшей мере наказания приводились в исполнение сразу после оглашения приговора. Для противодействия общему обнищанию населения, особенно в маленьких городах и в сельской местности, советское правительство и не думало предпринимать каких-либо экономических преобразований или же политических реформ. Вместо этого был опубликован декрет от 7 августа 1932 года «Об охране социалистической собственности», установивший за хищение смертную казнь, а при смягчающих обстоятельствах – не менее десяти лет лагерей…

* * *

Допивая пиво, Чесноков огляделся по сторонам и поставил пустую бутылку под ноги:

– Гальюна чего-то ни одного не вижу.

– Чего? – не понял Степан.

– Ну, отхожих мест, как говорят на флоте.

– Ох, ты прямо барин! Выходить надо, вон, в лесок… или терпи уже до конца матча.

…После перерыва «Локомотив» и «Динамо» вернулись на поле.

Стадион встретил их аплодисментами. Во главе москвичей, держа в правой руке вратарскую кепку, шел голкипер по фамилии Гранаткин – от остальных игроков команды, одетых в красные футболки, его отличали толстый свитер с длинными рукавами и кожаные перчатки. Бело-голубые клубные цвета динамовцев, конечно, тоже выглядели неплохо, и Чесноков в очередной раз обратил внимание на обувь футболистов – так называемые тяжелые бутсы с шипами, предназначенные специально для игры. Когда сам он гонял мяч во время службы на Черноморском флоте, такого, конечно же, не было…

Начало второй половины матча напоминало первый тайм, хотя атаки «Локомотива» стали слабее, а хозяева защищались намного увереннее. И все же вратарь ленинградцев Кузьминский один или два раза спасал свою команду от почти неизбежного гола до тех пор, пока наступательный порыв соперников не утих и футболисты «Динамо» в свою очередь не овладели игрой. Вот Дементьев послал мяч в ворота – Гранаткин отразил удар, но в следующее мгновение динамовец Федоров, опередивший защитников «Локомотива», забивает все-таки мяч…

Три – один!

На трибунах и вокруг поля творилось теперь что-то невообразимое. Болельщики ленинградской команды обнимались, кричали, звенели посудой и торопились на радостях выпить. Успокоилась публика постепенно и неохотно – тем более происходящее на футбольном поле снова требовало внимания и давало пищу для бурного обсуждения.

– Это кто такой, не знаете? – обернулся к Чеснокову политрук. – Как фамилия?

– Столяров, – назвал Сергей Владимирович игрока «Локомотива», который только что нарушил правила, ударив по ногам соперника.

– Вот ведь вредитель, – покачал головой второй военный. – А судья куда смотрит?

– Очки ему протереть, что ли? – поддержал Степан соседей.

И действительно, москвичи после третьего гола, пытаясь уйти от поражения, начали откровенно грубить. Сильная защита обеих команд не давала теперь нападению хода к воротам, и потому игра переместилась в основном к середине поля. На последних минутах все тот же Дементьев опять пробивал по воротам, но мяч попадает в деревянную штангу и отскакивает обратно в поле…

Бутылка из-под ноги Сергея Владимировича куда-то укатилась, но сейчас было явно не до нее.

Судья Богданов достает свисток и поднимает руку – все, матч окончен!

За победу динамовцы получили три очка, а проигравший «Локомотив» – одно. В случае ничейного результата обеим командам записали бы по два очка, а «баранка», то есть ноль, полагалась только за неявку на матч.

Радостная ленинградская публика потянулась со стадиона. Болельщики «Динамо» шумно и весело поздравляли друг друга, обменивались рукопожатиями и впечатлениями от самых ярких игровых моментов. Вместе со всеми поднялся на выход и адвокат Чесноков со своим новым знакомым.

– Наши медленно бегали. И по воротам мало били.

Насчет пятерки динамовских нападающих Степан был согласен, но все же заметил:

– Победителей не судят!

– У нас всех судят, – покачал головой Сергей Владимирович и сразу уточнил на всякий случай: – Я про футбол. Повезло еще, что у москвичей физическая подготовка подкачала. Выносливости мало, силы распределять не умеют. А так хороша игра была.

С этим тоже было трудно не согласиться.

В неторопливом и плотном потоке людей, под присмотром улыбчивых конных милиционеров Чесноков со Степаном пошли по дорожке от стадиона. В какой-то момент им пришлось посторониться, чтобы пропустить обкомовскую машину, и это случилось как раз напротив киоска Пивторга, оформленного в виде трех гигантских бутылок.

– Торопишься? – поинтересовался адвокат.

– Нет. – Степан с готовностью покачал головой. – У меня вообще выходной после суток сегодня.

Видно было, что ему тоже не хочется вот так просто расставаться с новым знакомым, поэтому меньше чем через полчаса они уже подыскивали подходящее место на берегу Малой Невки, почти напротив завода «Вулкан».

– Вот вроде здесь нормально?

– Добро. Годится.

Прежде чем сесть на траву, Степан снял пиджак и расстелил его для себя и для адвоката. Но Сергей Владимирович уже пристроился рядом, на каком-то обломке бревна:

– Ну, давай, что ли… за сегодняшнюю игру!