– Вам помочь? – крикнула ей. Вдруг человеку плохо. Оделась впопыхах, чтобы бежать за помощью, поэтому и не по погоде. Правда, женщина совсем не бежала. И тут меня осенило, что с ней было не так. Она шла строго по прямой. Не оступалась, не обходила ямы и кочки – она их просто не замечала, глядя только прямо перед собой, и на мой крик даже головы не повернула. – Эй, у вас все в порядке?

Незнакомка проплыла мимо, продолжая стойко меня игнорировать. Я проводила ее внимательным взглядом, потом оглядела пустынную улицу и в очередной раз подумала:

– Нет, надо отсюда валить. Любыми путями и способами.

После чего рванула в дом, закрыла дверь на засов и на всякий случай проверила – точно заперто.

– Ну что? Где кошка? – спросил Дементий, сидя на том же месте.

Я сняла пуховик, прошла к столу, села и пододвинула к себе остывающий чай. Головы не поднимала.

– Кошка, говорю, где, ненормальная?

– Можно подумать, вы тут все нормальные, – буркнула обиженно.

– Ты это кого имеешь в виду? – взвился домовой.

– Да вас всех в этой деревне. Заколдовано у вас тут, что ли? Уехать невозможно, по ночам черти что творится, жители как привидения бродят по улице, – не выдержала я.

– Какие жители? – нахмурился мужичок.

– Да откуда я знаю? – раздражение, замешанное на усталости и страхе, росло. – Идет вон, под ноги не смотрит, на голос не реагирует, прет напролом.

– Охо-хо! – вздохнул он. – Дела! Права была, Зинаида, дела здесь не добрые творятся.

– Это я и без тебя поняла, умник, – бросила в сердцах.

– А можно без оскорблений? – обиделся домовой.

– Значит, тебе называть меня «дурой» и «ненормальной» можно, а мне тебя оскорблять нельзя? – возмутилась я.

Он глянул на меня из-под густых бровей.

– Был не прав. Исправлюсь.

– Завтра же отсюда уеду, – твердо заявила я.

– А может, не надо? – спросил мужичок осторожно.

– Не останусь тут ни за что. Пешком уйду. Не нужен мне ни дом, ни наследство.

– Э, осторожнее, – предостерег меня домовой. – Сила – это не та вещь, от которой можно так легко отказаться.

– Жила я без нее и дальше проживу, – отвернулась к окну.

– Ага, жила она. Мыкалась, скорее.

– И ничего. Потерплю.

– Потерпит она, – проворчал Дементий. – Да пойми ты, дуреха… Ой, девушка милая, не отпустит тебя сила. Дальше только хуже будет. Проблемы станут пострашнее.

– Куда уж еще страшнее? Парень изменил, жить практически негде, работы нет.

– Вот видишь.

– Здесь тоже не жизнь, – доказывала я свое. – По ночам звери воют, уехать невозможно, есть нечего, люди как зомби.

– Ладно, ты не горячись. Ложись спать. Утром оно всегда все по-другому видится, – как-то слишком резко отступил домовой.

– Спать? Да как тут можно спать? Того и гляди прирежут или загипнотизируют.

– Ой. Придумала тоже. В дом Зинаиды так просто не войдешь. Защита на нем. И пока работает. Так что, иди, девонька, спи. А я посторожу.

– Сомнительная перспектива, – съязвила я.

– Иди, говорю, – рявкнул он. – С ног вон валишься. Тощая как… селедка. Круги черные под глазами. Ты себя в зеркало видела?

Да я в зеркало в последний раз дома смотрелась, когда в эту дыру проклятую уезжала. Да и не было мне сейчас никакого дела до внешности. Выбраться бы живой и невредимой. В одном домовой был прав – спать я хотела немилосердно. Глаза с трудом открывала, чувствуя, как с каждой минутой веки наливаются свинцом.

– Иди, иди. Отдохни, – напутствовал меня Дементий. Сил сопротивляться больше не было и я покорно поплелась в спальню. Как ложилась, не запомнила. Сон сморил меня сразу.

Проснулась, потому что выспалась. Сладко потянулась, не открывая глаз, и улыбнулась. Хорошо-то как! Но хорошо было ровно пару секунд, пока я не вспомнила, где нахожусь, и пока не поняла, что уже светло. Я подскочила на кровати, как ошпаренная, и бросилась к окну. Во всю светило солнце, отражаясь от снега и ослепляя.

– Да е-мое! – взревела я расстроенно. – Опять проспала!

И бросилась на кухню, где чуть не налетела на домового. Значит, за ночь не полегчало и меня продолжали мучить галлюцинации.

– Ты чего орешь, как заполошная? – недовольно спросил он, отскакивая с моего пути.

– Почему ты меня не разбудил? – набросилась я на мужичка, безуспешно пытаясь натянуть угги, но почему-то все время промахивалась.

– Во-первых, – спокойно начал он, – ты не просила. Во-вторых, я тебе, что, будильник?

– Черт! – сунула я наконец ногу в сапог, затем – вторую.

– И не надо тут выражаться. Куда понеслась-то опять?

– На автобус. Вдруг не ушел.

Я схватила пуховик и бросилась на улицу, надевая его уже по дороге. Выбежала за калитку, добежала до поворота и резко остановилась. Никакого автобуса и в помине не было. Да и время то, судя по солнцу, близилось к обеду.

– Черт! Черт! Черт! – топала я от злости ногой.

– Ой, случилось чего? – раздался за спиной женский голос. Я резко повернулась. Передо мной стояла женщина преклонных лет, но далеко не немощная. Пальто на ней было хорошее, голова платком пуховым покрыта. И смотрит так обеспокоенно.

– Автобус. Ушел опять автобус, а я опоздала на него, – выпалила, запинаясь.

– Да не опоздала ты, – махнула рукой женщина и рассмеялась. – Не было его. И вечером не было.

– Как это? – растерялась.

– Ну ты видела, какой вчера снег был? Дорогу-то не почистили. Федор-то запил опять. Теперь это на неделю, если не больше. А почистить больше некому. Трактор только у него.

– Так он разобранный, – вспомнила я останки техники под снегом.

– Не, то старый. У него другой есть, – пояснила женщина. – А ты внучка Зинаиды?

Она весело сощурила глаза.

– Правнучка, – поправила я ее.

– А меня Мария Никитична зовут. Знала я твою прабабку хорошо. Дружили мы с ей.

Я с подозрением присмотрелась к женщине. В этой деревне ухо надо держать востро. Кто его знает, кто тут друг, а кто враг?

– А тебя как звать?

– Алена.

– Аленушка, стало быть, – по-доброму улыбнулась Мария Никитична. – А я ж к тебе шла. Тут о тебе вся деревня говорит.

– Чего говорит? – напряглась я.

– Ну что приехала ты. Что дом продать хочешь. Давно тебя Зинаида искала.

– Она меня искала? – удивилась, тут же забыв про автобус и свои печали.

– Искала. Несколько лет назад нашла она сына своего. Стало быть, твоего деда. Но не стал он с ней разговаривать. Не знаю, чего уж там его отец ему наплел, но не принял он Зинаиду, – женщина печально вздохнула. А я даже не знала, что к деду приезжала мать. – А потом сон ей приснился, про тебя. И она покой потеряла, разыскивая тебя. Нашла. Незадолго до смерти. И где живешь, и как живешь. Сокрушалась, что пропадешь ты, если не одумаешься.

– В каком смысле? – не поняла я.

– Вот не знаю, не поясняла она. Но сказала, что все тебе завещает. Больше некому.

– Почему она ни разу не встретилась со мной?

– Боялась, что не захочешь ее видеть, прогонишь, как сын.

Ну да, если учесть, что я никогда не знала о ее существовании, то вполне могла и не поверить прабабке.

– А ты в доме живешь? – кивнула Мария Никитична мне за спину.

– В доме, – тоже бросила я взгляд через плечо и остолбенела. За ночь он так преобразился, что как будто и не мой вовсе был. Конечно, выглядел дом не как новый, но и был далек от той развалины, которую я увидела по приезду: аккуратные ставенки, выкрашенные в бело-голубой цвет в тон самого дома, крыша, покрытая целым шифером, основательный фундамент, выглядывающий из-под снега, крепкие стены.

– Что за чертовщина? – пробормотала я растерянно и даже сделала несколько шагов к дому.

– Чего? – не расслышала женщина.

Я бросила на нее короткий взгляд и снова повернулась к дому. Как он мог за ночь так измениться? И даже как будто больше стал.

– Ты чего так на него смотришь? Первый раз увидела, что ли? – рассмеялась Мария Никитична.

Я только кивнула и, тут же спохватившись как бы не приняли за сумасшедшую, поспешно ответила:

– Да нет, смотрю, не нужен ли ремонт.

– А. Да дом-то хороший. Старый, правда, но Зинаида за ним следила, ремонт делала, когда сама, когда нанимала кого. Продавать будешь?

– Не знаю, – я все еще никак не могла прийти в себя.

– Слушай, у Зинаиды же, наверное, и есть-то нечего. Овощи она убрать не успела – умерла раньше. Я чего шла-то. Пойдем ко мне. Накормлю тебя. А-то вон кожа да кости одни.

Я с сомнением посмотрела на женщину. Впечатление она производила приятное, доброе. Вспомнились слова прабабки из сна: «Слушай себя, Аленушка».

– Мне как-то неудобно, – замялась.

– Да чего неудобного-то. Идем. Я блинов с утра напекла. Да сметанка с вареньем домашние. Идем-идем.

И она потянула меня за руку, а я и не стала сопротивляться. Жила Мария Никитична неподалеку – всего через несколько домов. Когда мы уже подошли к темно-зеленой калитке, сзади раздался громкий и веселый голос:

– Привет, Никитична!

Мы как по команде обернулись. И пока женщины здоровались и обменивались последними новостями, я стояла, открыв рот, и внимательно разглядывала незнакомку. Теперь при ярком свете дня было видно, что лет ей около сорока. Красотой она не блистала, но и неприятной ее наружность назвать было нельзя. Иными словами, ничего выдающегося. Бледная только немного, хотя улыбается. В отличие от ночи, сейчас женщина была одета тепло – пуховик застегнут, шапка меховая из чернобурки, болоньевые толстые штаны и валенки. В руках у нее была пустая авоська. Видать, в магазин пошла. Я внимательно пригляделась к женщине. Ничто в ее облике на напоминало внешность зомби. Вполне себе живой человек, разговаривает, смеется, активно жестикулирует. Ошибки быть не могло. Хоть и была темная ночь, но видела я именно эту женщину.

– Ну, пойдем, чего замерла? – окликнула меня Мария Никитична.

– А кто это? – спросила я, проходя в калитку первой.

– Это Ольга. Кстати, жена Федора. Говорит, пьет по-черному. Это надолго.

Женщина заперла ворота и пошла к крыльцу.

– А она не больна? – поинтересовалась я осторожно, поднимаясь по ступеням.

– Да с чего бы? – удивилась Мария Никитична, открывая замок.

– Ну не знаю, бледная она какая-то, – выкрутилась я.

– Ну так поживи с пьяницей. Он же все соки выпьет. Проходи.

В доме было жарко натоплено, пахло блинами и борщом. На стуле под столом, свернувшись в тугой комок, спал огромный рыжий кот. При нашем появлении он поднял голову, приоткрыв один глаз, внимательно рассмотрел меня, после чего спрыгнул и лениво подошел.

– Ну, тебе до всего дело есть, – проворчала на него хозяйка. А кот тем временем обошел меня по кругу, обнюхал, потерся округлыми боками о мои ноги и сел, разглядывая.

– Как тебя зовут? – улыбнулась я, снимая пуховик.

– Васька он, – ответила Мария Никитична, которая уже во всю хлопотала, накрывая на стол.

Я присела на корточки и погладила кота. Он довольно прогнул спину и замурлыкал.

– Красавец, – похвалила его и тут же вспомнила про Тишку и Кешу. Настроение упало ниже плинтуса. Как они там? И почему родители до сих пор не приехали? Я же оставляла им адрес, куда еду. От меня уже два дня ни слуху ни духу, а они молчат. Не случилось ли чего?

– Ну ты чего там застряла-то у порога? Проходи, мой руки и садись за стол.

– А… Можно умыться? – замялась я. – Просто у бабушки воды нет.

– Конечно, можно, – кивнула женщина, ставя на стол тарелку с высокой стопкой румяных блинов. У меня аж с подбородка слюна закапала. – А у Зинаиды есть вода. Колонка возле бани. Наверное, снегом засыпало, вот ты и не увидела.

Я умылась, тщательно вымыла с мылом руки, а после села за стол.

– Давай, ешь, голодная, небось.

Голодная – это слабо сказано. Я бы сейчас одна всю эту гору блинов проглотила и не заметила, но приходилось соблюдать приличия – есть не спеша и не много. Пока стопка блинов уменьшалась, Мария Никитична рассказывала мне про бабушку: какая она была добрая, светлая, никому не отказывала в помощи. Да и нельзя было ей отказывать – силы бы тогда лишилась. Вся деревня лечилась у нее от мала до велика.

– Сильная была Зинаида ведунья, – закончила женщина свой рассказ. – И смерть ее стала неожиданностью для всех.

– Почему? – удивилась я. – Ей лет-то было уже много.

– Да что там лет! – махнула рукой Мария Никитична. – Крепкая она была. Лет десять точно бы еще прожила. Да и на здоровье никогда не жаловалась. А тут раз – не стало ее.

– А она… точно сама? – спросила я осторожно.

– Да а как же еще? – удивилась бабушкина подруга. – Нет, Зинаиду бы тут никто не тронул. Да и сказали, что не было на ней следов этой, как ее, смерти-то.

– Насильственной, – помогла я Марии Никитичне.

– Да, именно.

Мы помолчали. Мне хотелось съесть еще блинчик, но я постеснялась.

– Хорошо у вас тут, наверное, летом, – улыбнулась я, решив сменить тему. – Лес, речка, наверное, есть. Купаться можно, ягоды, грибы собирать.

– О, так было раньше. Речка-то есть, да грязная она. Есть даже озеро в лесу, но в последние годы затянуло его тиной, в болото стало превращаться. А грибов все меньше и меньше. Да и ягод почти не осталось.

– Почему?

– Да кто его знает? Может, туристы вырывают с корнем. Только почти не осталось ничего в лесу. Даже зверье все разбежалось. Зайцы водились, лисы, даже медведи. А потом ушли все. Даже птиц не слыхать.

Меня охватило недоброе предчувствие. Зверей, птиц нет. С чего бы? Ладно бы стройка рядом большая была, город бы строили, или завод какой открыли – тогда понятно, но деревня находилась далеко от всего этого. Казалось бы, такое раздолье для животных!

– Да и вообще в лес стало небезопасно ходить, – продолжила Мария Никитична хмуро.

– Почему? – насторожилась я.

– Люди пропадают. Нечасто, но случается. А в прошлом году турист один пропал. Несколько дней искали. Потом нашли. Сидел сам не свой, седой весь, а парню было около тридцати.

– Ничего себе. Что же с ним произошло? – я отодвинула от себя пустой бокал и приготовилась услышать захватывающую историю.

– А никто не знает. И он ничего не рассказывал. Бормотал что-то себе под нос, руками махал, про тварь какую-то вещал. Все кричал: «Уйди, тварь, уйди». В общем, увезли парня в психушку. С тех пор наши в лес не ходят. Если только с краю.

Я задумалась. Не ту ли тварь этот несчастный имел в виду, которая в первую мою ночь в деревне бесновалась в лесу и выла?

– А вы сами ничего странного не замечали в деревне или в лесу? – спросила осторожно.

Мария Никитична посмотрела на меня внимательно.

– Да все тут странно, Аленушка. Зинаида давно это заприметила. Да никак не могла понять, что происходит.

– А она ничего вам не рассказывала?

– Да так, не особо. Только говорила, что не спроста звери ушли, да ягоды с грибами пропали. Деревья стали изгибаться. Как-то она вскользь сказала, что темное что-то чует, а что, не сказала.