Глава 5. Сделка

Я возвращаюсь на работу, но между делом постоянно держу в голове поступок девчонки. Все еще не верю до конца, что она сделала это чисто из альтруистических побуждений. Потому что в моем мире так не бывает, так не поступают. Просто так никто ни для кого ничего не делает. Я пытаюсь убедить себя в ее корыстности, но почему-то не могу. Как не могу забыть вчерашний ужин. Простой, без изысков, но вкусный.

Она приготовила его для меня.

Нет, она приготовила его для себя, а меня просто… Угостила? Пожалела? Ненавижу жалость. Чувствую, как внутри растет раздражение. Пытаюсь остановить его, задушить на корню, отвлечься, но оно скребется, просачиваясь сквозь щели, царапает, заставляя наказать девчонку, наорать на нее, нахамить, заставить ее пожалеть о том, что сделала. И отбить всякое желание делать так в будущем.

Вчерашний суп уже не кажется мне таким вкусным.

Но никто никогда не варил для меня суп.

– И она не варила! – взрываюсь я мысленно.

Она. Варила. Его. Для. Себя.

Все!

Срываюсь на Регине.

– Ты отправила документы в «ПрофиСайт»?

– Д-да, – произносит неуверенно.

– Ответ прислали?

– Не смотрела еще.

Поднимаю на нее глаза.

– Их ответ очень важен для меня. Я предупреждал тебя об этом, – говорю негромко, но каждое слово режет. Ее.

– Я сейчас проверю, просто без Вас…

– Проверь, – обрываю ее на полуслове.

Регина кивает и стремительно выходит из кабинета.

Черт знает что! Меня не было всего несколько дней, а в компании уже бардак. Куда Успенский смотрел?

К вечеру мысль о том, что мне придется вернуться домой и столкнуться там с девчонкой, становится мучительной. Мне ненавистно осознание того, что она видела меня слабым и беспомощным. И жалела. Как какого-то… щенка.

– А если бы она не сделала этого? Если бы она поступила так, как обычно поступают в твоем мире? – спросил невесть откуда взявшийся внутренний голос. Совести? Да у меня ее отродясь не было.

Я не хочу отвечать ему. Не хочу, но понимаю, что ничем хорошим моя болезнь не закончилась бы.

Она спасла меня.

Черт побери, какая-то девчонка меня спасла.

Ухмыляюсь.

Теперь она будет ждать за это благодарность.

Нет, никаких благодарностей. Это был ее выбор. Никто не заставлял ее выступать в роли спасительницы.

Я просто верну ей то, что она потратила на меня.

– Алиса, – останавливаюсь перед дверями ее комнаты. Выходит не сразу.

– Что? – смотрит прямо и вопросительно.

Я достаю бумажник и отсчитываю купюры.

– Это возмещение твоих затрат на меня, – протягиваю ей.

Брови девчонки взмывают вверх.

– А как же штрафные санкции? – ухмыляется невесело.

– Какие санкции? – не понимаю я.

– Ну, я, как минимум, нарушила три твоих правила, – закатывает глаза и начинает выкидывать из кулака пальцы. – Не заходить к тебе в комнату. Не разговаривать с тобой без крайней необходимости. Не готовить, когда ты дома. Не знаю, может, еще что-то нарушила. Ах да, я приносила тебе чай в комнату. А у нас же запрет на еду вне кухни.

От ее слов я впадаю в легкий ступор и не сразу соображаю, что ответить.

– Так что можешь вычеркнуть из моих карманных денег, – кивает она на купюры в моей руке.

– Ты нарушила правила в силу… обстоятельств непреодолимой силы.

Мне не хочется ничего вычитать из ее денег.

– Обстоятельства непреодолимой силы, – задумчиво повторяет девчонка, а потом забирает деньги и делает то, от чего я впадаю в транс. Она пересчитывает их и возвращает мне ровно половину. – Все по-честному. У нас договор. Я нарушила его условия и должна понести наказание. Подачки мне не нужны.

– Подачки? – хочется мне переспросить, но заноза уже закрыла дверь. И теперь я просто стою и пялюсь на темное дерево.

Ухожу к себе, но не нахожу места. Да, меня потряс ее поступок. Она не взяла деньги. Хотя могла. Я не стал бы урезать их. Но она НЕ взяла их. Принципиальная? Не верится.

Все любят деньги. И я никого за это не осуждаю. В деньгах нет ничего плохого. Деньги – это определенный уровень свободы. И она добровольно от них отказалась.

Эта девчонка не так проста, как кажется.

Спустя несколько дней, когда я уже и думать забыл о поступке занозы, раздается телефонный звонок. Номер незнаком, но отвечаю. В трубке женский голос. Не молодой, чуть старше среднего.

– Марк Александрович? – тон строгий.

– Слушаю Вас.

– Это Алла Витальевна, классный руководитель Вашей племянницы.

Хочется сбросить звонок и добавить номер в черный список, но заставляю себя слушать.

– Скажите, с Алисой все в порядке?

– Утром было вполне. А что? – потираю переносицу.

– Алиса уже две недели не было в школе.

Зависаю.

Она каждое утро уходит с сумкой и в школьной форме.

– Вы уверены? – задаю вопрос и сам чувствую, как по-идиотски он звучит.

– Что, простите?

– Алиса каждый день ходит в школу.

– Я не знаю, куда ходит Алиса, но уж точно не в школу, Марк Александрович. У нее много долгов по предметам. История, русский, литература, английский. Девочка будет не аттестована по итогам первой четверти. А это одиннадцатый класс, Марк Александрович. На носу ЕГЭ.

Что на носу? Это болезнь какая-то? У кого? У Алисы или этой… Как ее там? Классной руководительницы. Чувствую себя полным идиотом, но пытаюсь держать лицо.

– Я… поговорю с Алисой. Она исправится.

– Уж поговорите, Марк Александрович, пожалуйста. Она портит нам всю статистику. Я понимаю, что девочка-сирота, у нее травма, но ей надо взять себя в руки и учиться, иначе все, она же никуда не поступит. Она не сдаст ЕГЭ. Вы понимаете, что это значит, Марк Александрович?

Нет, но вслух:

– Да.

– Я надеюсь, что Вы сможете повлиять на Алису. И, Марк Александрович… – она замолкает на пару секунд, как будто подбирает слова. – Вы не были на родительском собрании. Мы решали важные вопросы. Впереди выпускной.

О, нет, это без меня.

– Простите, я не могу сейчас говорить. У меня совещание.

– Да, да, конечно, – поспешно отвечает классная. – Простите.

Отлично! И что я должен теперь сделать? Поставить девчонку в угол? Наказать? Выпороть? Да ей без пяти минут восемнадцать! Она должна сама думать о своем будущем! Почему я должен в это вмешиваться?

Сама создала себе проблемы, пусть сама их и расхлебывает. В конце концов, я ей не отец, а всего лишь попечитель.

Я возвращаюсь к работе: подписываю документы, читаю договора, провожу совещания, но где-то на периферии сознания крутятся мысли о том, что девчонка пропускает школу. Эти мысли не мешают. Они движутся параллельно, но все равно есть.

Каждый день она уходит из дома. В форме. С сумкой. Я регулярно даю ей деньги на карманные расходы и прочие школьные нужды, как она говорит.

Каждый вечер она возвращается из школы. Нет, это я так думал до сегодняшнего дня.

Девчонка мне нагло врет. Каждый день.

Тогда куда она ходит? И зачем ей деньги?

Меня выносит. Я НЕНАВИЖУ, когда мне врут. Я презираю таких людей и сразу рву с ними всякие связи.

Девчонка должна быть наказана!

Я жду ее в гостиной, пытаясь смотреть телевизор. На часах около девяти вечера. Могу, конечно, позвонить ей, но не стану.

Хлопает дверь. В коридоре возня. Наконец, появляется. Вскользь бросает на меня взгляд и собирается уйти к себе.

– Добрый вечер, Алиса! – произношу я предельно вежливо, не глядя на нее, но боковым зрением вижу, как она замирает.

– Добрый… вечер, – отвечает растерянно.

– Как дела в школе? – переключаю каналы, но мне совсем неинтересно, что там идет.

– Н-нормально.

– Мне сегодня звонила…, – не могу вспомнить имени. – Твоя классная руководительница. Алла…

– Витальевна, – заканчивает девчонка упавшим голосом. Она уже все поняла, но сама признаваться не собирается.

– Да, Алла Витальевна, – смотрю на нее. – Когда ты последний раз была в школе?

– А можно я в твои правила добавлю одно свое? – торопливо спрашивает заноза.

– Нет, – отвечаю спокойно. – Так что? Я задал тебе вопрос.

– Мне не нравится эта школа, – начинает она возмущаться. – Ты же не спросил меня, хочу ли я в ней учиться.

– Что именно тебя не устраивает? – мне неинтересно. Я просто хочу парировать любое ее возмущение.

– Все! Тупые занудные учителя, дебилы одноклассники, которые, если у тебя нет айфона последней модели или ты одеваешься не в Милане, считают тебя просто отребьем. А если ты не из Москвы, так ты вообще никто, – она с криком выпаливает это мне в лицо. – Да какое тебе вообще до этого дело? Тебе же все равно плевать. Я и для тебя просто грязь под ногами, заноза, сидящая у тебя на шее.

Я молчу, спокойно глядя на нее. Она как нельзя более точно описала мое отношение к ней. И ее это задевает. Впервые девчонка проявила по этому поводу какие-то эмоции. А я считал ее терпилой. Таких обычно не уважаю. Каждый должен бороться за лучшую жизнь, а не сносить все тяготы и унижения нынешней. И ни в какую судьбу, рок, карму и прочую чушь никогда не верил. Человек сам кузнец своего счастья. И если с тобой происходит что-то плохое, ты сам это допустил и сам позволил этому случиться. Не в счет маленькие дети и недееспособные, которые в силу своих особенностей не могут за себя постоять. Девчонка не относится ни к тем, ни к другим. И судя по тому, что я слышу и вижу сейчас, она пытается бороться за лучшую жизнь. Хотя отказ от посещения школы – не самый лучший выход.

– У тебя долги по предметам. Ты можешь остаться на второй год.

– Ну, а что я могу? – снова взрывается. – Не понимаю и не запоминаю я эти дурацкие правила по русскому. Ну не гуманитарий я и что теперь? Эйнштейна вон вообще дебилом считали в школе.

– А история чем тебе не угодила? Английский?

– Я не запоминаю все эти даты, – уже не кричит. Смотрит в сторону. – А английский… Там, где я училась в Нижнем, англичанка была старой маразматичкой. Она, наверное, жила еще в те времена, когда убили Ленина. Так что тут не моя вина. А репетиторов нанимать…

Девчонка осекается и тут же тихо продолжает:

– У нас не было возможности.

Не понимаю, на кой черт заводить ребенка, если ты не можешь ему ничего дать, кроме нищеты?

И мне хочется ей помочь. Впервые в жизни мне хочется кому-то помочь. Нет, у меня не проснулся вдруг резко альтруизм и не засиял над головой нимб. Но ее вины нет в том, что в Москве процветает снобизм, наверное, даже в яслях. И да, приезжих здесь не особо жалуют. В свое время я в полной мере испытал это на себе.

Задаю ей вопрос, который решит, стоит ли помогать занозе:

– Ты уже думала, кем хочешь стать, когда закончишь школу? Куда собираешься поступать?

Молчит, потупив взгляд.

Давай, не разочаруй меня. Я не хочу ошибиться в тебе. Ошибаться – это одна из вещей, которые я терпеть не могу и переживаю тяжело.

– Я задал вопрос.

– В медицинский, – отвечает, высоко задрав подбородок.

Я доволен, но это внутри. Внешне же ледяное спокойствие, граничащее с равнодушием.

– Ты считаешь, что врачам не нужен русский язык? Врач может писать безграмотно?

Дергает плечом.

– Я добавляю еще одно правило в тот список.

– Какое? – стонет она.

– Запрет на НЕ посещение школы. Штраф – лишение карманных расходов на неделю.

– Чтооооо? – возмущается девчонка.

Не реагирую, продолжая:

– И мы заключаем сделку.

– Какую? – прищуривает она глаза.

– Ты разбираешься со всеми своими долгами. Как, меня не волнует. Но их не должно быть. И я подумаю о другой школе для тебя.

Смотрит с подозрением.

– Ты серьезно? – спрашивает осторожно.

– Да, – смотрю ей прямо в глаза.

– Окей, – тут же соглашается. – Но школу выбираю я сама.

– Посмотрим.

– Ты опять засунешь меня в какую-нибудь …

– Я не торгуюсь. Ты принимаешь мое условие? Или остаешься доучиваться в этой школе?

– Принимаю, – отвечает недовольно.

Я поднимаюсь, собираясь уйти к себе. Надо еще поработать. Возле девчонки торможу.

– Тебя не должно волновать ничье мнение о тебе, если у тебя есть цель и ты хочешь ее достичь.

Я не дожидаюсь от нее ответа, уходя в спальню. Пусть подумает. А мне еще предстоит найти для нее другую школу. Ни черта в этом не понимаю. Откладываю вопрос со школой до утра. Меня ждет два контракта и программный код. Да, иногда я радую себя личной работой над заказами. Это единственная слабость, от которой мне не хочется отказываться.

Девчонка каждый день продолжает ходить в школу. Нет, не так. Она каждый день утром уходит из дома. Иногда возвращается вечером, иногда – днем. Я не спрашиваю, учится ли она. Я просто жду. Скоро закончится четверть и станет ясно, чем занималась заноза. Но мне очень не хочется в ней разочароваться. А еще в последние дни я стал ловить себя на мысли, что она совсем не похожа на свою мать. Внешне. Девчонка совсем другая. У нее темные густые волосы. Другое строение лица, разрез глаз и их цвет. У моей сестры, насколько помню, они были серые. У занозы же карие. Даже фигура и то, как она держится, двигается, говорит. Хотя, возможно, я просто уже не помню… сестру. Да и тогда, когда я видел ее последний раз, ей было девять. С тех пор она могла измениться.

Сестра… Мне даже думать это слово непросто.

И, вообще, заноза могла пойти в отца.

– Кстати, а где ее отец? – прямо на совещании врывается в голову вопрос.

– Да какая мне разница? – тут же раздражаюсь и даже меняю положение в кресле, словно этим движением хочу сбросить себя лишнее и ненужное любопытство.

– Борь, задержись, – прошу Успенского, когда народ начинает торопливо расходиться. Медлит только Макеева. Вероятно, в надежде, что я захочу ее трахнуть. Мы не занимались этим со времен моей болезни. Не понимаю, почему, но мне даже не хочется. Нет, не секса. Мне не хочется Макееву. Я вдруг ловлю себя на мысли, что она начинает меня раздражать. Всем. От слащавого и тягучего голоса, слишком идеальной прически до движений руками и взглядов на меня.

– Так что ты хотел, Марк? – спрашивает Успенский. Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, что в кабинете, кроме нас, не осталось никого.

Тру переносицу и не знаю, как начать разговор. Мне тяжело: подбирать слова и озвучивать их.

– Где учатся твои дети? – выпаливаю на одном дыхании, как будто, если произнесу медленно, то забуду, что хотел сказать.

– В лицее.

– Хороший?

– За такие деньги? – ухмыляется Успенский. – А что? Ищешь школу для Алисы?

Имя девчонки в его исполнении звучит так мягко, что раздражает. Встаю и отворачиваюсь к окну. Жарко. Приоткрываю створку. Дождь льет с самого утра и сейчас его шум врывается в кабинет.