Мне не больно, не обидно,
Мне уже совсем никак.
Не смешно почти, не стыдно,
Пустота и полумрак.
Недостойных, недопитых,
Пыльных мыслей лабиринт,
Уязвлено ядовитых.
С сорванной резьбою винт.
Безвозвратно, неизбежно
Запоздалый листопад
Так поспешно, так небрежно,
Оголил вишневый сад.
Отступаю, соглашаюсь,
Жду февральские метели,
Позволяю, унижаюсь.
Заржавели карусели.
Декабрь, 2007
Он уйдет, но она не закончится,
Чуть померкнет сияние глаз.
Он уйдет, и ее одиночество
Разлетится осколками фраз.
Он уйдет, попрощавшись заранее,
Никуда, ни за чем, ни к кому…
В мире снов лишь оставив признание:
«Как же тошно ему одному».
Он уйдет по пескам перламутровым
В глубину африканских морей.
Он уйдет, и глаза ее мутные
Будут плыть в ожидании дней,
Когда сумрачный призрак сознания
Распахнет в бесконечность окно.
Все пройдет. И его очертание
Будет в вечности погребено.
Февраль, 2008
Пусть тысячу раз не мой.
Я буду твоей заветной,
Рассеянной и смешной,
Загадочной, незаметной.
Пусть тысячу раз не в такт.
Ты будешь в моем разбитом.
Пусть небо, меняя фрак,
Считает тебя забытым.
Пусть каждый своей живет
И греет чужие руки.
Мы были знакомы год,
Лечили друг друга от скуки.
Май, 2008
Скажи мне, что ты далеко,
Где ветер так греет душу.
Что там без меня легко,
Что смех мой тебе не нужен.
Скажи мне, что больше нет
Причины для возвращенья,
Что счастья нашел билет
Без адреса и назначенья.
Скажи мне, что все было зря,
А, может, и не было вовсе.
Что завтрашняя заря
Тебя обо мне не спросит.
Скажи мне, что это был сон,
Живое воображенье.
Что ты растворился в нем
Как в собственном отражении.
Июнь, 2008
Сквозь нежности кружева
Мерещится ее образ.
Созвучия, не слова.
В груди вместо сердца – компас,
Направленный на восток
Алеющего рассвета.
В груди вместо сердца – ток,
Несдержанного поэта.
Оборваны провода
И стерты страницы судеб.
Разбитая глыба льда
Люпиновым полем не будет.
Август, 2008
Без претензий на реальность
Без расчета на ответ
Подавляю мыслей дальность,
Не смотрю на млечный свет.
Сон короткими глотками
Утоляет лишь на миг.
И журавлик-оригами,
Не кричит уже. Привык.
Он простился с синевою.
На дворе стоял апрель.
Только слышит он, порою,
Слабым эхом слово «верь».
Октябрь, 2008
В колонках играет:
Don’t worry, be happy, Bobby macferrin.
Подсознательно я, конечно, понимала, что Митька бросил не меня. У нас не было ничего из того, что можно было бы бросить. Мы просто пересеклись пару раз, не потому что кто-то был кому-то нужен, а потому что у каждого были на то свои, не связанные с влечением и привязанностью причины. Он вышел из круга первым, так как его причины были исчерпаны. Ушел, улетел, уплыл, скрылся далеко-далеко, где ему просто кровь из носу приспичило найти себя. Это несколько облегчало мою неприкаянность. Все же, когда мужик уходит не к другой бабе, а чего-то там искать или доказывать, это вызывает даже некое сочувствие, желание похлопать по плечу, вместо любимого бабского вопроса: «Что со мной не так?»
Я снова открыла чат с Митькиной перепиской, извлекла оттуда второе аудиосообщение, трансформировала его в текст, отредактировала и несколько раз перечитала его потом вслух:
«Так, ну теперь, наверное, для тебя самое интересное начинается. Ты знаешь, конечно, какие-то совсем начальные отголоски про то, что я уехал в Дахаб. До Египта, до 2007 года, я не ездил никогда и никуда. То есть, в сентябре 2007 года я покинул Россию в первый раз. Друг меня позвал. До того, когда был маленьким, ездил в Прибалтику, Литву, Латвию с родителями, но тогда это и заграницей-то особо не считалось, потому что это был Советский Союз. В Польшу еще на автобусную экскурсию заезжали. Но это в детстве, а тут мне двадцать семь, и я впервые сам поехал. Не спрашивай почему так. Не хочу об этом.
Итак, Хургада. Другу было, прежде всего, интересно знакомиться с девочками на пляже. Мне это было неинтересно совершенно. Я с ним пару раз потусил на этом пляже, и сказал:
– Бл*ть, Вован, какая-то херня, ну, какие тёлки, какие пляжи – это всё для чего? Зачем нужно было ехать на другой конец света? Ради чего? Чтобы тусить с телками на пляже? Я могу тусить с ними и не на пляже. Тут же надо на что-то смотреть? Мы же в другой стране.
– Ну, ок, давай пойдём гулять, – скрепя сердцем, согласился Вован.
Я без него не мог пойти, потому что для него это был десятый выезд за границу, а для меня первый. Я в общем-то боялся даже выходить из отеля. У меня ступор начался совершенный. Я был, как на другой планете.
И вот мы гуляли, гуляли, и нас цепанули какие-то чуваки, которые продавали духи из лотоса и прочую херню. Чуваки оказались достаточно забавные. Они с ходу предложили нам кальян и каркаде, повели в подсобку в их магазине. Мой друг общался с ними на английском, я сидел и не мог сказать ни слова. У меня… Как будто я пожевал гудрон, который растаял и склеил мне зубы. Я в принципе понимал, что они говорят. Не всё, ведь мой английский был на безобразном уровне. Мне очень хотелось с ними разговаривать, но я боялся открыть рот.
На следующий день друг отказался со мной идти по тому же маршруту, потому что он опять познакомился с какими-то тёлочками на пляже, звал меня, но я сказал, что я даже смотреть не пойду, потому что мне это неинтересно, потому что мне хочется общаться с людьми с другой планеты.
И я пошёл. К тому магазину подходить было стремно. Решил мимо пройти пару раз, чтобы они меня сами заметили. И вот когда я проходил уже в третий раз, они меня узнали и позвали, как и в прошлый раз, пить каркаде и курить кальян. Они пытались со мной общаться, и я часа три просидел там, выдавив из себя слов пять: Москва, очень холодно, спасибо (когда мне протягивали очередную кружку каркаде), хау а ю, май нейм из Митя и ай эм твенти севен.
Вот это всё, что я мог сказать. Но я вернулся в отель в полной уверенности, что я пробью этот свой барьер. Я понимал, что это барьер не языковой, что в принципе моих, там, не знаю… Английский я мурыжил с пятого класса, и моих трехсот слов за глаза хватит для того, чтобы начать разговаривать. Проблема у меня не со словарным запасом, а с раскованностью, с головой, с психикой. На следующий день я взял, да и сломал этот барьер, взломал настройки системы. Я пошел, снова пошёл к этим чувакам и начал из себя что-то выдавливать. Слово за слово. Предложение за предложением. В общем, разговорился, худо-бедно. А потом уже разговорился настолько, что они меня позвали на свадьбу брата друга брата».
Митька засмеялся.
«И представь себе, через пару дней я с ними вместе поехал в какую-то бедуинскую деревню на свадьбу. Я уехал один в пустыню к арабам-бедуинам, а ещё три дня назад я максимум, что мог сделать – сказать по-английски «привет».
При этом Хургада, чтоб ты понимала, была в те времена закрытым городом, потому что тогда лютовали какие-то суданские террористы, и белым людям было запрещено покидать город. Она вся была огорожена колючей проволокой и блок-постами. Поэтому меня вывозили с территории Хургады в багажнике, а завозили уже обратно в салоне. Всем было похер, кто там въезжает. Самое главное, чтобы из города не выезжали белые люди.
В общем, выехал я успешно в этом багажнике, веселился на этой безалкогольной свадьбе. Алкоголь они, естественно, не пьют, они же арабы. Было довольно забавно. Хотя по законам жанра меня должны были взять в плен, отрезать мне уши и, поняв, спустя три недели, что моя страна за меня не заплатит, отсечь мне башку и закопать в пустыне. Но, блин… мой верховный проводник, видимо, уже пресытился таким исходом и ограничился исключительно кортизолом, который я вагонами извергал из себя, лёжа в том багажнике. Возможно, они пробили меня, сумку с документами я ведь оставил в салоне, поняли, что я никто, и им дороже будет меня мочить, чем отвезти обратно.
Когда в следующий раз друг предложил поехать снова в Египет, я сказал: «Конечно, да!». Только теперь это уже был не материковый вояж, а Дахаб – Мекка дайверов и серферов. По приезду мы сразу отправились искать дайв школу. Нашли, записались. На третий день встретили там Новый год. И мне все это безумно понравилось. Мы накурились просто в щи с бедуинами и с русскими. Была очень весёлая тусовка, и с какими-то даже там иностранцами. В общем, всё было очень прикольно.
Но самое главное, что я увидел в Дахабе, – это дауншифтеров. День, наверное, на третий или четвертый я из этого вполне себе приличного отеля с ол-инклюзивом переехал в растоманский кемпинг, где жили дауншифтеры. И у меня случился разрыв шаблона, который достиг своего аппогея, когда я вернулся в Москву и вышел на работу первый день.
Работал я тогда вместе с тобой в дорогом офисе в самом центре Москвы и за хорошую зарплату, хотя занимался полной херней. Но при этом я увидел, что в том дахабском кемпинге люди, которые зарабатывали в месяц $100, были абсолютно счастливы, уверены в завтрашнем дне. В то время как я, работая в центре Москвы, несчастлив и не уверен в том, что завтра я буду хорошо себя чувствовать, и это был важнейший «приход» в моей жизни.
У меня началась безумнейшая депрессия. Я не понимал, как может быть, что человек, который живет на какие-то копейки, он счастливее, свободнее, чем люди вокруг меня в офисе, которых я вижу каждый день. Они все какие-то напыщенные, блять, закомплексованные, они все строят из себя каких-то серьезных, блять, когда являются полными говнарями. А чуваки в драных шортах, которые они носят третий год, абсолютно счастливы, и они не скрывают того, что они долбоёбы, и носят третий год одни и те же шорты, и все они рады тому, что они долбоёбы и все их за это и любят. Вот от этого у меня произошел абсолютный разрыв шаблона. Я решил, что что-то здесь не так, надо ехать жить туда, к ним, ну, потому что, наверное, они что-то больше знают о жизни, чем я.
Мой процесс увольнения был достаточно долгим, но в апреле я-таки уехал. Дальше все было очень печально. Мое воодушевление сдулось на второй неделе. Оказалось, что дауншифтеры все те же самые говнари. Просто у них шкала бахвальств, система координат другая. Если в Москве хвастаются костюмами, машинами, квартирами и бабами, то в Дахабе хвастаются шортами. У кого старее и дырявее шорты, тот круче. То есть, тот же самый курятник, где каждый стремится клюнуть ближнего и нагадить на нижнего. Оказалось, что это то же самое просто с другой полярностью. И мне это всё, конечно, безумно не понравилось.
Разумеется, мне нужно было на что-то жить. Понятно, что я продал машину, и какие-то деньги у меня от зарплат оставались, но они быстро заканчивались. Я работал чёрным дэйвинструктором. Почему чёрным? Потому что не было инструкторской лицензии, но, тем не менее, я водил людей учиться дайвить. Я возил туристов на гору Моисея, поднимал их наверх, рассказывал, вёл экскурсии. Я работал в баре, был барменом. Я набивал баллоны для дайвинга, в дайв клубе. Занимался абсолютно любой херней. И мне это очень нравилось.
Я просыпался с утра, и у меня не было чёткого плана. Я просыпался и задавал себе вопрос, и мне очень нравилась именно такая трактовка: «Что мне хочется сделать сегодня?» Я не задавал себе вопрос: «Что мне надо сегодня делать или что кому-то надо, чтобы я сделал?» Если я не хотел делать ничего, я не делал ничего. Если я хотел пойти поработать барменом, попечь блинчики, поварить кофе, пообщаться с людьми за барной стойкой, я просто шёл к приятелю и вставал за стойку. Говорил:
– Иди отдыхай, братан, я постою, чаевые мои.
Он отвечал:
– Прекрасно!
Я вставал за барную стойку и за день зарабатывал достаточно для моих скромных потребностей.
Если мне не хотелось стоять в баре, тогда я спускался в русский клуб, садился, заказывал у того же приятеля чашку кофе и смотрел по сторонам, искал новые лица. Ну, людей, которые только что приехали. Находил их по двум признакам. Во-первых, они новые, во-вторых они белые. А дальше уже очень аккуратненько я начинал к этим людям прислушиваться. Часто у них возникал между собой какой-то вопрос, и они такие:
– Ой, надо бы вот это узнать.
И я такой совершенно случайно как будто, сидя рядом:
– Извините, ребят, я случайно подслушал, вот я вам подскажу, вот это там, в это там…
Так завязывался разговор, в какой-то момент они проявляли интерес к чему-то, на чём я мог заработать, и я на этом зарабатывал. Бывали дни, когда у меня не получалось подцепить никаких клиентов, и я не сильно расстраивался. Здорово было каждый день задавать вопрос: «Чем я хочу заняться?» Это кайф. К сожалению, сейчас уже давно не так. Это был всего один период жизни, когда я делал вообще всё, что хотел, и занимался, чем хотел.
С другой стороны, я попал в мир арабов и бедуинов. Я ехал туда с большим сомнением, с большой тревогой, потому что это было после одиннадцатого сентября, когда усилилась волна американской пропаганды против Ислама.
Довольно скоро я понял, что я очень сильно ошибаюсь, что более честных, открытых и дружелюбных людей, чем мусульмане, вот те самые арабы-бедуины, (я не говорю про мусульман на Кавказе и прочих, я именно про тот ислам вокруг Саудовской Аравии, центр мусульманского мира) – я не встречал. Я не скажу, что они прямо сильно открыты. Я к тому, что никто там не замышляет никакой вражды против тебя, и никто не собирается ударить тебя в спину, потому что ты неверный. Это настолько говно собачье и не имеет отношения к реальности. Людей другой религии резать там никто не хочет от слова «совсем». Большинство из них наивные, внушаемые, искренние люди-дети. С ними было очень приятно общаться, гораздо интереснее, чем с русскими дауншифтерами.
Оказалось, что настоящие бедуины не живут в больших египетских городах. Я много ездил по аравийскому региону: был в Йемене, прожил несколько недель в Сане, потом на острове Сокотра. Я очень рад, что сделал это и съездил тогда, потому что сейчас этого мира вообще в принципе нет. Сам весь тот город Сана, который я увидел – вот это была действительно настоящая, другая планета. Я уже не боялся ничего: людей с другой культурой, с другим языком. Я уже достаточно комфортно себя чувствовал, находясь один в каком-то совершенно незнакомом мире.
Сана – столица и крупнейший город Йемена, один из старейших, постоянно населённых городов и одна из самых высоких столиц в мире. Город был заложен Симом, сыном Ноя, то есть, это один из самых древних, сохранившихся городов на Земле.
И вот я увидел его таким, каким он существовал более тысячи лет: прекрасные памятники, великолепные городища, вырастающие прямо из каменных глыб, окруженные оборонительными стенами. Я был поражен богатым, ажурным, белоснежным орнаментом на терракотовых фасадах, нарядным, пряничным полотном плотно расположенных домов с плоскими крышами, решетчатыми, арочными окнами, наподобие венецианских, но более искусных и насыщенных разнообразнейшим декором, с многоуровневыми балкончиками, верандами и башнями. Там было колоссальное количество надписей, которые рассказывали об истории Йемена. Сказочный город, самый красивый из ранее виденных мной.
К сожалению, того города уже нет. Гражданская война и артобстрелы саудовских ваххабитов практически сравняли его с землёй. Ничего из того, что я увидел тогда, что осталось в моей памяти, уже нет. Как и не осталось и той Сокотры, которую я увидел в 2008.
Это был остров, на котором не было электричества, не было мобильной связи, были люди-дикари, которые ходили в юбках, мужчины, когда здоровались, приветствовали друг друга, не пожимая руки, а тёрлись носами. У них был свой, устный язык, письменного не было. Зато были бескрайние белые, песчаные пляжи, невероятные, сказочные деревья с пухлыми, неестественно расширяющимися к земле стволами и открытыми, безлиственными до середины, а часто и до самой верхушки густо ветвистыми кронами, похожими на гигантские грибы с зелёными, пушистыми шляпами. Там были лазурные берега, населенные ярчайшей флорой и фауной.
По таким местам ездил какой-нибудь там, не знаю, эээ, Джеймс Кук. То есть, ну, совершенно дикое место, где белых людей трогали, потому что никогда не видели белой кожи. Это был безумно интересный мир, и я очень рад, что успел побывать там.
О проекте
О подписке