Драгомир не просил ничего держать в секрете, и, разумеется, наутро вся округа только и говорила о приехавшем настоящем чародее (волшебников, подобных Драгомиру, здесь не видывали давным-давно; последний раз чародей появлялся еще при покойном отце нынешнего князя, лет эдак тридцать назад, в разгар свирепой засухи – вызвал тогда долгие и обильные дожди, чем и спас округу от вымирания). И, когда Драгомир вместе с молчаливым молодым воином, чьего имени никто по-прежнему не знал, женщиной и девочкой направился к лесному скиту, за ними двинулось едва ли не все население Тупика и добрая половина обитателей Моста.

Драгомир никому не препятствовал. Верно понимал, что останавливать кого-либо просто бессмысленно.

Правда, пока дошли до скита, немало народу как-то поотстало – видно, остыв, решили, что лучше будет не соваться куда не просят, а то мало ли…

Как выяснилось в дальнейшем, здравомыслящие были не так уж не правы.

Скит стоял в низинке между двух густо заросших гряд, прямо на берегу чистого ручья. Место казалось тихим, мирным и давным-давно заброшенным – высоко поднялась никем не примятая трава возле покосившихся ворот, нигде никаких следов, все строение окружено высоким частоколом – почти как крепость! – но и не похоже, чтобы кто-то пытался пробраться внутрь.

Женщину с девочкой Драгомир и воин оставили позади, сами двинулись к наглухо запертым воротам, по пояс утопая в высокой луговой траве. Не дойдя пяти шагов, они почему-то остановились, переглянулись – и волшебник отчего-то отрицательно покачал головой, после чего воин вдруг весь как-то подобрался и – как был, в тяжелой броне, в глухом шлеме, с секирой наперевес – одним прыжком перемахнул через ограду в полтора человеческих роста.

Толпившиеся в почтительном отдалении селяне только ахнули. Разумеется, на такое способна была только настоящая магия.

Несколько мгновений внутри скита царила мертвая тишина – внезапно разорванная резким свистом стали и истошными воплями, истинно нечеловеческими воплями. Драгомир резко взмахнул руками, и ворота в тот же миг разлетелись на куски, обглоданные обломки дерева остались болтаться на здоровенных петлях.

А в проем хлынула целая толпа существ, о которых обитатели Тупика раньше слышали только в страшных сказках.

Скакали неуклюжие живые мешки-проглоты, валом валили многорукие и многоногие ироки, которые в сказках служили ведьмам, похищали и приносили своим хозяйкам неосторожных детей, полулюди-полузмеи абраки, обитатели глубоких болот, размахивая дубинами, мчались здоровенные огры-людоеды (эти вообще слыли редкими гостями южных областей), и еще было там полным-полно всяких тварей, которые невесть как умещались в небольшом, по правде говоря, скиту. Непонятно было также, откуда они там взялись, что делали и почему никто из жителей Тупика, не говоря уж о лесных хуторах, ни разу не пострадал от этого жуткого соседства?..

А за ними громадным прыжком вылетел спутник Драгомира. Одним движением воин оказался в самой гуще спасающихся бегством чудищ; в одной руке он держал секиру, в другой – меч. Миг – и железо закружилось в виртуозной кровавой пляске, оставляя на истоптанной траве искромсанные бездыханные тела.

Никто, даже княжеский сотник Звияр, никогда не видел ничего подобного. Тяжеленное оружие порхало, словно легкие тросточки, воин вертелся и прыгал, точно цирковой акробат, – интересно, как у него это выходило с добрыми двумя пудами железа на плечах?!

Чудища сперва пытались спастись бегством, но на их пути вырос Драгомир, широко размахнулся посохом – и твари тотчас повернули обратно: верно, привидевшееся им казалось много хуже смерти.

И они умирали, одно за другим. Здоровенные огры, ловкие ироки, могучие абраки – все, все они гибли, не в силах зацепить неуязвимого воина даже краем своих дубин или костяных клинков.

Последний огр рухнул с разрубленной головой, и на поляне воцарилась тишина. Не стонали раненые – их просто не было; воин наносил только один удар, неизменно оказывавшийся и последним.

Остолбеневшие крестьяне только и могли, что глазеть на происходящее, широко разинув рты. Все произошло так быстро, что не все успели даже как следует испугаться.

Воин быстро, отрывисто встряхнул секирой и мечом – брызги темной крови так и полетели на истоптанную траву, железо засияло, словно только что начищенное. Боец коротко поклонился Драгомиру, и волшебник, молча кивнув в ответ, прошел в ворота. Воин последовал за ним.

И вновь некоторое время царила тишина, а потом в воздухе прямо над скитом сгустилось темное облачко, в самой середине которого билось, извиваясь, некое призрачное существо. Многие закричали – громадная пасть и клыки длиной в локоть взрослого человека были всем отлично видны.

Снизу, со двора, в темное облако били короткие белые молнии. Стоявшие напротив ворот видели, что эти молнии срывались с острия поднятого магом Драгомиром посоха. Пять, десять, пятнадцать разрядов – и темная призрачная скорлупа лопнула, бесплотное чудище забилось в агонии, разрываемое на части рукотворными молниями.

Когда все наконец кончилось, воин с волшебником вышли к людям, низко поклонились толпе, давая понять, что можно расходиться. Зеваки мало-помалу потянулись обратно через лес; возле скита остались только оба священника, староста Тупика да сотник Звияр.

Прежде всего, конечно же, они стали допытываться, как такое соседство столь долго могло оставаться никем не замеченным, на что чародей, неспешно откашлявшись, дал вполне убедительный ответ – сила старых богов не уходит бесследно, посвященные им места и впрямь опасны для верных чад Спасителя, они привлекают различную нечисть как облеченную в плоть, так и бестелесную. А неприятностей обитатели Моста и Тупика не имели потому, что чудища, сколь они ни тупы, все же понимают, что охотиться следует вдали от логова, иначе ему, логову, очень быстро придет конец. Владея какой ни есть, но магией, твари также отводили всем глаза, представляя скит покинутым и необитаемым.

После этого право Драгомира и его спутников занять очищенный от тварей скит никто не ставил под сомнение.

Звияр попытался было завязать разговор с воином, так и не снявшим глухого шлема, однако тот лишь покачал головой и отошел от разобиженного сотника в сторону.

Скит быстро привели в порядок. Упорно не желая обращаться к мастерам за постройкой нового дома, Драгомир и его спутники не погнушались их услугами в мелкой починке. Навесили новые ворота, подновили частокол, заделали прохудившуюся в нескольких местах крышу – скит на удивление хорошо пережил долгие десятилетия небрежения и заброшенности. Нигде не осталось никаких следов огров и прочей нечисти – верно, помогло Драгомирово колдовство.

Обвалившийся колодец расчистили, остатки травы во дворе – скосили. Женщина, оказавшаяся дочерью Драгомира, накупила у местных хозяек кучу половиков и иного ткачества, так что скит сразу же приобрел вполне жилой вид.

Жизнь пошла дальше. Мало-помалу к Драгомиру и его семейству привыкли. К волшебнику на первых порах обращались с просьбами излечить человека или скотину – он только качал головой, говоря, что не может и не хочет отбивать хлеб у местных знахарей и коновалов и что к нему следует приходить только в самых отчаянных случаях, когда никто не в силах помочь.

Правда, к счастью для обитателей Тупика, таковых отчего-то не случалось. Кому суждено умереть, умирали тихо и без мучений, и как-то всякий раз выходило, что волшебника позвать не то забыли, не то опоздали.

А затем жители Пятиречья (весть о приезде Драгомира сперва разнеслась далеко по округе) как-то мало-помалу стали забывать, что среди них живет чародей. И про скит в лесу они тоже вспоминали все реже и реже. Причем ни Драгомир, ни его спутники ни от кого не прятались – дочь его часто ходила в деревню купить необходимое, вполне мирно и дружески болтая с местными кумушками; Драгомир, случалось, попивал пиво в трактире Груздика – и ни у кого отчего-то не возникало вопроса – а, собственно, что здесь делает этот самый Драгомир и чем он живет? Странная четверка словно бы выпала из обычного хода событий в Тупике, время текло сквозь них, и люди, пять минут назад шутившие с тем же Драгомиром, тотчас же забывали о состоявшемся разговоре и о том, кто этот Драгомир вообще такой.

Девочку же и вовсе никто никогда не видел. Вскоре о том, что она вообще появлялась здесь, все дружно и начисто забыли.

Текло время.

Отзвенело лето, наступила осень, прошумела вьюгами зима – и вновь стаял снег. Жизнь в Пятиречье шла своим чередом, год выдался тихий, ни войн, ни набегов, хороший урожай, низкие цены у проезжих купцов – что еще надо человеку для счастья?..

Правда, пару-тройку раз появлялись какие-то странные люди, крутились в Груздиковой таверне, заглядывали в Тупик, расспрашивали – не появлялись ли, мол, тут мужчина со взрослой дочерью и внучком, не проезжали ли, не останавливались? Селяне дружно морщили лбы и разводили руками – ничуть не кривя при этом душой.

Была уже осень – вторая осень Драгомира и его спутников в Пятиречье. Они жили, по-прежнему скользя между временем, сейчас они здесь – и вроде бы как давние всеобщие знакомцы, стоит им скрыться – об их существовании все начисто забывают.

* * *

Далеко-далеко от Пятиречья, в Княж-городе, в известной таверне под названием «Золотой Сокол», далеко за полночь сидел последний посетитель. Его давно попросили бы отсюда, если б не полновесное золото, которым он заплатил за ужин, – по правде говоря, этих денег хватило бы накормить целый полк. Наполовину седой мужчина, худощавый, средних лет, с аккуратной короткой бородкой, без особых примет, как сказали бы о нем княжеские дознаватели, – потягивал пиво, смотря в темное окно, в котором, отражаясь, плясали язычки горевшего на стене факела.

Рядом с ним, небрежно прислоненный к стене, стоял длинный сучковатый посох черного дерева, увенчанный засушенной трехпалой не то рукой, не то лапой какого-то чудища.

Он сам сделал себе этот посох – в тех непредставимых даже большинством магов Эвиала безднах, где ему довелось сражаться, пытаясь исправить собственную ошибку, совершенную некогда в юности.

Он так и не нашел их. Они опоздали, безнадежно опоздали, беглецы успели скрыться, и взять их след он уже не сумел. Оно и понятно – не зря же пробудилась к жизни сила той бедняжки, которой он овладел прямо на улице!.. Конечно, она не могла управлять ею, но неосознанное желание – бежать, бежать как можно дальше, чтобы только скрыться от того ужаса, что неотступно должен был преследовать ее с того самого вечера, – это самое желание вполне могло исполнить за нее всю работу. И теперь нечего было даже надеяться на магию. И уж, конечно, они не будут настолько глупы, чтобы просто переехать в другой город. Скорее всего они забились в какую-нибудь глухомань, наложив на обитателей этих мест заклятье забвения. Недаром лазутчики, которых он разослал во все стороны от Зачарованного леса до Утеса Чародеев и от Темной реки до рубежей Царства Синь-И, так и вернулись ни с чем. Ему служили не за совесть, а за страх – однако страху он доверял гораздо больше, чем совести.

Ничего. Никаких следов, намеков или хотя бы догадок. Имущество распродано, все, до последней нитки, по которой он смог бы проследить владельца хоть до берегов самого Утонувшего Краба. Ничего не скажешь, орешек оказался куда тверже, чем он полагал. Ничем не мог помочь даже Ночной Народ – верный его спутник, тот самый вампир, у которого не было даже имени, расспрашивал всех своих сородичей, что встречались на пути, – опять же ничего.

Одно только хорошо – беглецам не пришло в голову отдаться под защиту того же Волшебного Двора. С Меганой он, быть может, еще бы и справился, но тогда бы от Зачарованного леса до Утеса Чародеев на сотни и сотни лиг протянулась выжженная пустыня – вместо цветущего княжества, других мелких королевств, вместо селений поури и гоблинов, вместо всего того, ради чего он и затеял все предприятие.

Почему они не бросились к Мегане? Ответ был прост – стыд. Стыдно уважаемому чародею, с каким-никаким, а дипломом Ордоса, признавать, что его дочь беременна, не будучи в браке. А рассказу о нападении вампира скорее всего не поверят – решат, мол, выдумал, чтобы скрыть позор.

И они решили спрятаться. Конечно, не исключено, что они поняли, кто родился у них, каким внуком осчастливлен чародей по имени Велиом; но если они поняли, тогда уж точно должны были броситься к Мегане или даже к самому милорду ректору Ордоса.

Но они этого не сделали. Среди тех, кто служил Волшебному Двору, всегда находились недовольные – слуги, с которыми обошлись чересчур строго, к примеру; у него не было недостачи в прознатчиках, и все их донесения, совершенно независимо друг от друга, утверждали одно и то же: Велиом, его дочь Дариана и его внук, чье имя так и не удалось разузнать, во владениях Меганы не появлялись.

Что остается? Синь-И? Едва ли. Слишком далеко, да и не стоит чародею с запада появляться в тамошних пределах. Волшебников, живущих на восходном краю исполинского материка, не стоит недооценивать, пришельца они распознают быстро, и тогда ему несдобровать. А о способности Велиома отразить их натиск он, надо сказать, был крайне низкого мнения.

Но если они не переплыли море и не уехали на восток, то где же они? В какой богами и Спасителем забытой дыре прячутся? Время идет, заклятия совершают свою работу, и нет уже во всем Эвиале такой силы, что смогла бы повернуть вспять или хотя бы замедлить ее.

Он с раздражением поддернул левый рукав старой куртки – чуть пониже локтя по коже расползалось уродливого вида бугристое фиолетовое пятно. Из его середины торчал небольшой отросточек, неприятно извивавшийся и тычущийся в разные стороны, словно слепой щенок.

Пока еще слепой щенок.

Волшебник с трудом подавил неотвязное желание тотчас же, немедленно, отрубить себе левую руку по самое плечо. Другое дело, что это ничему уже не поможет. Страшны наложенные им заклятья и еще более страшна их отдача. Он перекрыл путь Зверю – но что теперь будет с ним, не знает никто.

И только его сын мог бы помочь ему.

Сын, которого он никак не может найти.

Дверь таверны распахнулась, на пороге неслышно возникла серая тень в долгополом алом плаще.

Трактирщик сунулся было наперерез – и, охнув, осел на пол при виде пары длинных игольчатых клыков, сверкнувших в тусклом свете факела.

Волшебник поднялся навстречу вампиру. Тот решился явиться сюда, пренебрег опасностью – в Княж-городе хватало сильных чародеев, не гнушавшихся выйти ночью с неурочным дозором; значит, случилось нечто из ряда вон.

– Садись и говори, – сказал он упырю.

– Мастер, – вампир задыхался, похоже, он добирался сюда по воздуху, перекинувшись в летучую мышь – трюк еще более опасный там, где было много сведущих в магии и ненавидящих Ночной Народ. – Мастер, пришли новые вести. Пятиречье, мастер, там разгромлено гнездо – разгромлено дочиста, никто не уцелел. Разгромлено при помощи сильной магии. Я проверил – там не появлялось никого ни с Волшебного Двора, ни из Белого Совета.

– Как это стало известно? – отрывисто спросил волшебник, голос его дрогнул.

– Огры, мастер, там было несколько огров. Их собратья за горами почувствовали их смерть и дали знать остальным.

– Как ты узнал?

– Эфраим, мастер, он принес вести.

Эфраим. Странствующий вампир, наверное, самый старый из ныне живущих. Очень, очень, очень осторожный, способный месяцами обходиться без человеческой крови – и только поэтому, наверное, доживший до своих лет. Ему, пожалуй, можно доверять.

– Хорошо, – сказал чародей. – Место известно?

– Нет, мастер, – вампир покачал головой. – Огры из-за Зубьих гор не знали точно, где находится гнездо. Самое большее, чего удалось добиться, – это в Пятиречье.

– Интересно, там ведь ходили наши, – задумчиво уронил волшебник.

– Истинно так, мастер, – значит, изгои прикрылись заклятьем. Значит, их можно обнаружить.

Вампир рассуждал совершенно правильно. Жаль только, что в данном случае это совершенно неисполнимо.

Волшебник со вздохом покачал головой.

– Если это так, Велиом оказался куда хитрее, чем я от него ожидал. Или же у него нашлись толковые советчики. Если они в Пятиречье и мои лазутчики ничего о них не знают – значит, они под прикрытием заклятья забвения. А его я не распознаю при всем желании, после того что мы с тобой сделали, – он выразительно потряс левой рукой, на которой свила гнездо отвратительная и чужая фиолетовая тварь.

Вампир мелко закивал.

– Да, да, мастер, я все понимаю, мастер.

– А раз понимаешь, подгони брауни, пусть уложат наши вещи, а то эти лентяи до утра провозятся. Мы выступаем немедленно. Придется ехать всю ночь.

– В Пятиречье, мастер?

– И как это ты только догадался, хотел бы я знать? – раздраженно бросил волшебник, запахиваясь в плащ и делая шаг к порогу.

* * *

Им предстояла дальняя дорога. Но самое главное: что они станут делать, оказавшись в Пятиречье? Заклятье забвения ему не обнаружить, сколько ни бейся. Искать разоренное гнездо? На это уйдут месяцы, которых у него нет. Самолично обшаривать все до единого селения и деревушки? Вздор, как он мог даже помыслить о такой глупости. Но тогда что же? Что? Что?!

Он думал молча, сосредоточенно, стараясь как можно точнее представить себе все собственные сильные стороны и все слабости врага. Нельзя было ни переоценить себя, ни недооценить неприятеля – потому что на вторую попытку времени уже не останется. Он не имеет выбора. Неудачи не должно быть. Его вина настолько огромна, что ее не искупить уже ничем, кроме удачи.

Первая часть плана осуществилась много месяцев назад – после чего они с вампиром и смогли вновь выбраться в Эвиал. Теперь предстояло иметь дело с последствиями своей первой победы.

Конечно, одна возможность у него имелась. Даже две, если быть совсем уж точным, – но вторая предусматривала капитуляцию либо перед Ордосом, либо перед Волшебным Двором, а на это у него никогда не хватило бы мужества. Он готов был смотреть в лицо своей судьбе, пусть даже самой страшной, – но он точно знал, что скорее даст разорвать себя на части каким-нибудь чудищам, чем окажется в казематах Инквизиции, упорно и упрямо разыскивавшей его по всему Эвиалу уже который год.

Оно и неудивительно – война с новосотворенным Зверем потребовала от него поистине небывалого. Он вскрывал старые кладбища и создавал армии скелетов и зомби, бросая их в бой против порождений своего врага. Он не колеблясь убивал людей, если дело требовало их смерти. Он давно уже приговорил самого себя и потому не испытывал ни страха, ни сомнений. Но оказаться в руках Инквизиции – нет, это было выше его сил.

Ведь, в конце концов, он был рожден человеком.

Итак, первая возможность. Он содрогнулся при одной мысли о ней. Как такое вообще может прийти ему в голову? Или – он поежился, вспомнив о проклюнувшемся на руке фиолетовом бутоне, – это означает, что от человека во мне осталась только личина?

Подобные мысли он старался гнать. Отдача от его заклятий оказалась слишком велика. Непомерно велика. И время, отпущенное ему, время, пока он еще мог сопротивляться, неумолимо истекало.

Скоро придет пора уходить.

А это означало, что ему придется забыть обо всем, кроме необходимости достичь цели.

Сколько было говорено о том, что цель не может оправдывать средства. Но что делать, если цель не только что оправдывает, но просто диктует средства?

Прочь, прочь эти мысли, оборвал он себя. Если это его путь, он пройдет его до конца, какова б ни оказалась цена.